Немного иначе

      Кацуки в итоге пробыл в Петербурге не больше недели. Ошеломительные несколько дней, заполненные прогулками под холодными ветрами и робким весенним солнцем. Виктор с удивлением обнаружил в, казалось бы, давно знакомом человеке новые интригующие черты. К примеру, он всегда знал, что по утрам до Юри тяжело дозвониться, но только теперь причина всплыла на поверхность: Юри участвовал в «pvp»-сражениях, зачастую то по Токийскому времени, то по Нью-Йоркскому. Хотя загадку «Где он находил на это силы и время?» ещё только предстояло разгадать.       Но скоро его отпуск подошёл к концу, и это произошло куда быстрее, чем хотелось.       Виктор вызвался составить ему компанию в аэропорту, о чём вскоре едва не пожалел. Несмотря на предостережения, Кацуки заявился за два часа до отлёта. Японская пунктуальность сошлась в бою с русским авось и потерпела сокрушительное поражение. Самолёт задерживался.       Юри с буддистским спокойствием пожал плечами и, сдав багаж, устроился с рюкзаком и клеткой с щенком у окна, вскоре начав зевать. Да так, что смотреть на него тоже становилось утомительно.       Виктор не выдержал и умчался за стаканчиком кофе, однако по возвращению обнаружил, что Юри прикорнул тут же, используя рюкзак в качестве подушки. И, невзирая на то, что это были последние часы перед очередным расставанием, у Виктора рука не поднялась его будить. Он устроился рядом и засмотрелся: спящим Кацуки ему ещё не показывался, обычно стараясь соблюдать хоть какие-то приличия.       Виктор всмотрелся в его лицо (если раньше у него не имелось возможности рассмотреть повнимательнее, не будучи уличённым в невоспитанности, то теперь всё было совершенно иначе) и обнаружил массу отличий от многочисленных плакатов.       На фото искусно замазывались все несовершенства кожи и подрисовывались более изящные черты лица. Виктор с некоторым огорчением узнал, что ресницы у Кацуки не такие чёрные, как ему казалось раньше.       Он-то думал, что, как и у всех азиатов, они будут тёмными и пышными. Но на деле оказались самыми обычными, посветлевшими на кончиках — как будто выгоревшими от долгого времяпрепровождения под солнцем.       И губы обкусанные, суховатые. А волосы спутались, сейчас больше напоминая стог соломы, чем гладкие, чётко разделённые воском пряди, к которым он привык.       Виктор огляделся по сторонам и, убедившись, что их пока никто не признал, опёрся на подлокотник между их сидениями. Нагнулся ниже, к вороту чужого пальто. Ноздри защекотал ставший таким привычным за эти дни запах чужого одеколона — более резкого, чем он ожидал; а ещё спортивного дезодоранта и мокрой шерсти (купал щенка перед отлётом?). Словом, как и у всякого спортсмена-собачника. Как и у самого Виктора.       Он обрадовался, подумав об этом: найти ещё пару общих черт оказалось приятно. И в порыве прильнул к чужой руке.       — Кацуки-сан, знаете... — Он заколебался. Взгляд упал на чужую грудь, и Виктор с минуту наблюдал за тем, как она поднималась в ровном ритме, свидетельствующем о том, что её обладатель глубоко спит. И решился: — Вы всё же мне нравитесь.       И быстро поднял взгляд на чужое лицо. Ему показалось, что брови немного напряглись и наморщилась кожа на переносице, но это, конечно, было обманом зрения.       — Я помню, что говорил тогда, на мосту в Москве. Что не стану претендовать на что-то большее, кроме дружбы или соперничества. Извините, я не уверен, что сдержу слово.       Он перевёл дыхание и отвернулся к окну, через которое уже виднелся приземляющийся аэробус с рекламой американских авиалиний на борту. Их общее время истекало.       — И вы можете подумать, что это подростковое увлечение или я путаю любовь с чем-то другим. Я и сам не знаю точного ответа — вам может быть виднее. А я и не прошу вас отвечать. — Он подтянулся выше, непроизвольно дёрнув Кацуки за рукав; приблизился к чужому лицу и, зажмурившись, затараторил. Так было проще, не видя, хотя Виктор чувствовал, что уши у него покраснели. Может, не только у него. — Тем не менее я хочу, чтобы вы знали. Не ради чего-то. Мне хочется быть с вами честным. И да, это не помешает мне постараться на соревнованиях вас победить. Вряд ли получится вот так просто, но не падает только тот, кто не прыгает.       Рядом послышался сдавленный смешок.       — Конечно, я всё свожу к фигурке, да? Пусть. Любят обычно за что-то хорошее. Или за фантазии о ком-то. Я вот смотрю на вас и знаю, что хорошее в вас перевешивает. Во мне, наверное, тоже, хотя Крис или парни с катка точно скажут по-другому. Им только дай сделать пакость.       Виктор опустился в собственное сиденье, подобрав под себя ноги. Когда на табло загорелся нужный номер рейса, он растолкал своего спутника. Кацуки со вкусом потянулся. И, прощаясь, обнял за плечи, буквально уткнувшись носом в макушку согнувшегося парня.       — Ты действительно во многом ошибаешься, Виктор. И одновременно с тем прав. Мне так думается.       — Но всё же вы присмотритесь, хорошо?       Виктор почувствовал кивок — и его голова на секунду вдавилась в основание собственной шеи. Кацуки напоследок стиснул его до боли в рёбрах, немного не рассчитав силу. И, едва не забыв свои вещи, поспешил туда, где его поджидал самолет, и через пару минут он уже взмыл в небо, исчезая за нескончаемой чередой рваных низких облаков.       Поздно вечером он вышел на связь, потом только лишь через пару дней, а затем стал звонить и писать всё реже и реже, ведь присутствия Чемпиона требовали многие коммерческие выступления. Он старался выкраивать время, но признавался, что это достаточно тяжело: жизнь завертелась пёстрой праздничной каруселью. Да и обучение в университете близилось к завершению, и настало время отсекать «хвосты».       Впрочем, иногда на телефон Виктора приходила короткая SMS или аудиозапись, напоминавшая о задуманной авантюре и наполнявшая решимостью довести искомую до победного (как он надеялся) конца.       Как раз после очередной полуночной переписки Виктор с утра пораньше направился к тренеру и изложил свой замысел. Яков оглядел его со странным выражением лица: то ли силился отыскать крупицы разума в чужой голове, то ли давно потерял на это всякую надежду и вспоминал особо крепкие выражения.       На днях заявление Юрки о намерении добавить четверной в юношескую программу он встретил с такой же кислой миной. Но, заметив узкую полоску губ и насупленные брови, махнул рукой — ну показывай, мол, Витёк, что за ересь ты подготовил на сей раз.       На обеденном перерыве Виктор остался во Дворце, отказавшись от приглашений друзей, а Яков ушёл в тренерскую — всё ту же тёмную комнатушку, не сильно изменившуюся за прошедшие годы. Словно маленький уголок пространства, над которым не властно время, отрезанный от окружающего мира плотной дверью. Её не так давно выкрасили в белый и тут же сумели заляпать тёмными полосками-«шрамами» от кроссовок или коньков.       Будучи мелким, Виктор шутил, что так тренера отмечают жертвы безвинно убиенных учеников. Сейчас же стало казаться, что это добродушная детвора пыталась выместить всю глубину благодарности от дополнительных тренировок на бездушном куске дерева. И чем дольше Яков находился в тренерской, тем больше Виктор был готов присоединиться к ним.       Никифоров знал, что Яков вывел на экран плазмы запись с тренировки, где он откатывал собственноручно выдуманную программу, и наверняка хмурился, пока смотрел.       Вопреки тому, как часто Виктор видел записи своих прокатов: будь то соревнования или же репетиции — всякий раз возникало чувство неловкости. Сейчас же оно усилилось сверх меры. Показывать результат тщательных единоличных трудов было гораздо хуже, чем совместное творчество команды «тренер-хореограф-фигурист». Он и так старался шлифовать выступление украдкой, в углу катка, чтобы не мешать другим заниматься.       Как бы то ни было, разве это остановит троицу «Юбилейного» от упражнений в остроумии и желании позубоскалить?       Не зная, чем себя занять во время вынесения вердикта, Виктор совершенно машинально потянулся к смартфону. Руки по привычке отыскали в сумке наушники, и он отрешился от реальности при помощи нового стрима из «закулисья» «Fantasy On Ice» (Кацуки милостиво поделился ссылкой перед отъездом, мучительно краснея и уверяя, что Виктору будет скучно смотреть, хотя сам Виктор считал иначе).       На очередном безликом стадионе тренировка шла полным ходом. Перед группой детишек выступал смутно знакомый силуэт. Часто мелькавший рядом с Кацуки таец — Пхичит? — если Виктор его признал верно. Он командирским тоном наставлял коллег. Или, вернее, пытался: те всё равно отвлекались.       — Затем разворот, отступаем на шаг влево, тройка, и... — Мимо камеры плавно прокатился Кацуки, явно задумавшийся о чём-то своём и едва ли замечавший окружающих. Зато те с него глаз не сводили, и Виктор в чём-то мог их понять. Пхичит испустил усталый вздох человека, давно смирившегося с подобным положением дел. — Юри, вот что ты сейчас делаешь?       Кацуки встрепенулся и чуть не запнулся зубцами о лёд, выровняв положение в последний момент. И оглянулся, пристыженно потирая затылок.       — Я понимаю, ты привык ставить себе программы сам. Но если тебе не нравится хореография, которую я придумал, то не молчи, а скажи прямо. Или ты всё ещё не поправился?       — Вовсе нет! — Он замахал руками. — И программа замечательная, но я уже закончил на сегодня. Жду только тебя.       Мужчины оглянулись на поджидающую толпу. Если Виктор правильно помнил, это шоу должно было состояться послезавтра. И, судя по тому, что он видел, было едва ли готово хотя бы наполовину.       Пхичит пришёл к тому же выводу и взмолился:       — Тогда, может, поможешь поставить программу ребятне? И вместе уйдём пораньше.       Кацуки поражённо замотал головой, однако друг оказался неумолим. И вскоре ему пришлось согласиться.       — Ты уверен? — напоследок протянул он, с сомнением оглядывая предстоящий фронт работ. — Вряд ли им понравится такая резкая смена инструктора.       Пхичит насмешливо фыркнул:       — Думаю, они почтут это за честь!       Позади хлопнула дверь, и Виктор едва не выронил телефон — едва ли смартфон бы пережил падение на лёд. Яков подошёл поближе, посмотрел на подопечного снизу вверх и скрестил руки на груди. Виктор убрал мобильный телефон в карман и подобрался, приготовившись отстаивать свою точку зрения, потому что подобная поза была до боли знакома.       «Придётся пободаться лбами», — мысленно вздохнул он.       — Витя, ты понимаешь, что прокат совсем «сырой»? — потребовал тот ответа.       Виктор осторожно кивнул. «Сыро» — это не «не годится». Тут уже есть с чем работать!       Тренер пристально всмотрелся в застывшего в ожидании его вердикта ученика, а затем внезапно усмехнулся:       — Не смотри на меня как на врага народа. Мы с тобой работаем над одной целью. Хочешь — бери, тебе тянуть-то. Но пойми и меня. В таком виде я программу не возьму. — Приободрённый Виктор вскинулся на месте. — И по-хорошему тебе не стоило бы «выступать» тут с «самоволкой». Если хочешь знать моё мнение: для победы тебе нужна стабильность, которую мы пока ещё можем успеть выстроить. А ты занимаешься дурью.       Виктор затряс головой, решительно отмахиваясь от последнего предложения. Если со стороны всё выглядит именно так — пусть. Но в душе царила твёрдая уверенность: эта «дурь» именно то, что ему сейчас нужно.       Возможно, она и не приведёт его к победе (хотя он запрещал себе о таком даже думать), но даст шанс вырасти в собственных глазах. Если он не сумеет добиться такой мелочи: самому поставить программу — то нечего и грезить о чём-то большем.       Однако номер взяли. С сильными доработками, за каждую из которых приходилось спорить до хрипоты. И втайне Виктор крайне гордился тем, что отстоял особенно важный для него элемент — последний тройной аксель. Для него имело смысл сберечь его: не для баллов или ради забавы, а как символ того, к чему он стремился. К кому.       И потому он упустил из виду небольшую деталь, давно переставшую быть частью его жизни.       За ужином, собравшись узким кругом их маленькой семьи, отец откашлялся и поинтересовался планами на будущее. Виктор пожал плечами: распределение пришло только недавно.       — Москва сначала, потом Китай. Финал обещают в Японии, если там не будет землетрясений и цунами, как пару лет назад. — И вернулся к тарелке. Знакомое жжение в ногах говорило, что он слегка перестарался. Но это дело наживное: мышцы привыкнут.       — Я не про фигурное, Вить. — Дождавшись, когда сын снова повернётся к нему, он продолжил: — Ты не забыл, что в этом году у тебя выпуск? Надумал, куда поступать будешь?       Виктор заторможенно сообразил. И вправду, восемнадцать зимой; экзамены маячили в следующем мае. Но это-то всё потом, чего сейчас говорить, когда на носу сезон? Вот Чемпионат Мира пройдёт, тогда и решит.       Он всё это озвучил, надеясь, что тему закроют. Для него эта цифра мало что значила. Он давно во взрослой лиге — теперь официально может выступать только в ней. Всего-то.       — Будешь ли ты заниматься и дальше или выберешь что-то другое? Более... стабильное?       Виктор фыркнул под нос. Увлечение, как же.       Карина, с тревогой посматривая на мужчин, робко тронула названного сына за руку.       — Не заводись. Прошлый сезон прошёл не на «ура», и мы волнуемся. Сколько ещё ты захочешь кататься? А чем потом будешь себя обеспечивать?       Прошлой осенью Виктор вылетел сразу после первого этапа, пусть и занял неплохое место на Чемпионате Европы. Но призовые деньги вышли небольшими — всех затрат на этот сезон не покроют. У него, конечно, имелись свои сбережения, но если тратиться на фигурку, то от них быстро ничего не останется.       — Сколько смогу — столько и буду. — Всё просто: пока ноги есть, он будет кататься. Аксиома.       Виктор раздражённо скрестил руки на груди и, не выдержав, завозился, в гнетущей тишине начав карябать ногтем скатерть, едва не опрокинув на себя бокал.       Отец положил руки на стол и поправил сползшие приборы.       — Давай тогда так: выступаешь до конца зимы, там смотрим на месте. Попадёшь в тройку — катайся дальше, выберешь что-то заочное. Нет, уж извини, пойдёшь на дневное.       — Да первое я займу, первое! — запальчиво пообещал Виктор. Неужели и дома нашлись люди, которые не верят в его победу? Он-то думал, что Дворец и дом — вот два незыблемых места, где тебя всегда считают победителем, даже если ты пришёл в хвосте. Гошку, вон, просто с выходом на Европу поздравляли.       Затем он вспомнил о присутствии на соревнованиях ещё одного человека, который по необъяснимым причинам продолжал считать его своим опасным соперником, и поправился:       — Ну, может, второе.       Отец посмотрел на него с сочувствием. Такими же светлыми глазами, как у самого Виктора, и пожелал удачи.       Позднее, ночью, Никифоров пробрался в папин кабинет и, пошарив по шкафам, отыскал старый фотоальбом. С одного пожелтевшего снимка, где столпилось полтора десятка мужчин с лыжами в руках, улыбался смутно знакомый юноша. На обороте значилось, что сборная питерской «корабелки» по биатлону выиграла «межвуз». Были и другие фотографии этой же компании, но уже не с соревнований. А жаль, ведь так похожий на Виктора парень казался на ней счастливым.       «Раньше у него тоже были мечты, — подумал Виктор. — Но что-то его заставило от них отказаться». И всё же они совершенно разные люди. Если он свои воплотить не сумел, то Виктор сможет.       В детском саду — или в начальной школе — он раскрашивал маленькие медальки в духе «Самому сильному папе» или «Самой красивой маме». Всё это барахло наверняка лежит где-то на антресолях, если давно не было выброшено. На минутку Виктору захотелось присоединить к своей колоннаде кубков и галерее медалей ещё и отцовскую.       Впервые за несколько лет он отказался выдвигаться в сторону вокзала с большой и шумной компанией от «Юбилейного», а попросил подбросить до поезда отца. И, пожимая руку, Виктор с волнением спросил:       — Пап, а ты, если занят не будешь, посмотришь Чемпионат?       Тот рассмеялся — легко и беззаботно, словно не ему тут пятый десяток лет.       — Разиня ты, Витька! — И подтолкнул вперёд, едва не опрокинув вместе с чемоданами. Облокотившись о дверцу машины, закурил, смотря на удаляющуюся фигуру: — Сподобился спустя столько лет.