~~~
…Он и мама едва успели наладить быт после смерти отца, и чувство утраты всё еще преследовало их. Куда бы Эллис ни посмотрел, всё напоминало ему об отце. Например, детская площадка. Он узнал, что маленькие домики, фигурки животных, лесенки и качели — всё делал отец. Это почему-то очень удивило Эллиса. Хотя чему тут удивляться, раз его отец был деревенским плотником? Но, во-первых, когда Эллис был маленьким, то в силу своих лет не думал, что детскую площадку строили. Она выглядела сказочно, а значит, и родом должна была быть из сказки, быть плодом фантазий. Став старше, Эллис, конечно, перестал верить в сказки и глупости, но и о детской площадке он тоже уже не думал. Во-вторых, сам отец никогда не рассказывал ему об этом. В то время как другие дети редко звали его играть с ними на этой площадке, и теперь, когда Эллис знал, кто мастерил детский уголок, это казалось особенно обидным. Ведь если всё это — плод трудов его отца, то он мог бы… ну, считать всё это своим, разве нет?.. Он мог бы выгнать всех тех, кто играл там, игнорируя его, и не пускать никого. Или даже не так. Он мог бы пускать тех, кто будет с ним дружить. А когда у него будет своя площадка, то кто не будет с ним дружить?.. Но теперь он стал взрослым, и ему лишь приходилось удивляться своему незнанию и горевать об упущенном шансе. Вся его жизнь могла сложиться иначе!.. Так что Эллис часто сидел где-то в стороне и наблюдал за детской площадкой с совершенно нового ракурса. С ракурса ее облапошенного хозяина. Особенно он любил рассматривать домики. Не потому, что он лишился настоящего дома, а потому, что домик казался ему идеальным символом уединения; и в детстве ему нравилось сидеть внутри крохотной избушки во время дождя, когда площадка не была занята другими детьми. Теперь же он вырос, стал слишком большим для такого домика. Да и засмеяли бы его в очередной раз, полезь он внутрь. Но ему и не надо. Он мог, лишь глядя на домик, представлять себя внутри. Иногда, погруженный в свои мысли и воспоминания, носящиеся по замкнутому кругу, он незаметно для себя засыпал. И мир преображался. Круг его воспоминаний размыкался под напором фантазии. Это было и захватывающе, и дико страшно. Эллис знал, что другие жители деревни не видят такие сны, а если и видят, то не помнят. Об этом ему сказала мама. Она сказала, что он не должен никому рассказывать о своих снах и о том, что было с его телом во время пожара, сгубившего папу. Однако скрыть это было довольно сложно. Так, как преобразило его потустороннее свечение, не мог преобразить огонь. Все в деревне косились на него и указывали пальцами, что-то боязливо шепча друг другу при этом. Во взгляде каждого Эллис замечал страх. Он и сам невольно вскрикнул, когда впервые увидел свое отражение в медном тазу: светлые волосы и золотистые глаза. С отражающей поверхности на Эллиса смотрел совершенно другой мальчик. Какой-то... светлый мальчик. Сам Эллис не ощущал себя светлым — скорее мрачным. Его новая внешность больше подошла бы кому-нибудь открытому, искреннему, улыбающемуся... Кому-то с той стороны зеркала, из мира, где всё наоборот. Сразу после первого раза Эллис посмотрел еще в несколько отражающих поверхностей, даже добежал до морского пролива и посмотрел в его воду, но отражение не менялось. Это была просто... магия. Да, он так и подумал: магия. Но сначала он не подумал, что это была именно его магия. То, что он... маг, Эллис осознал не сразу. Возможно, потому что он боялся этого осознания, ведь с этим надо было как-то жить. Казалось, что если не замечать, не говорить об этом и даже не думать, то проблема не будет существовать. Причем мама, видимо, негласно разделяла с ним эту позицию. Поэтому к приходу храмовников они оказались морально не готовы. Хотя мама как-то заранее прознала, что в деревню придут плохие люди — за ним. Она спрятала его в бочке еще минут за двадцать до появления храмовников. К тому времени у Эллиса уже онемела и ныла половина тела, но он терпел, ведь мама строго-настрого запретила ему пытаться выбраться из бочки. Особенно с помощью… рук. Она так и сказала: с помощью рук, — и пронзительно посмотрела на него. Он понял, что она имела в виду свечение. Иногда он игрался с этими огоньками. Ему больше нравился золотой. Золотой делал его сильнее. И, видимо, мама замечала эти его игры — в сарае, который они теперь называли домом, сложно было спрятаться. По той же причине она выбрала именно бочку. Бочку, стоящую в дальнем углу по соседству с метлой и паутиной. Она тщательно забила крышку гвоздями. Не столько ради того, чтобы Эллис ни в коем случае не выбрался наружу, сколько ради конспирации: чтобы у храмовников не было никаких сомнений в том, что в этой бочке какие-нибудь соленья, а не замурован любимый и единственный сын вдовы плотника. Хотя ее действия и были довольно нелепыми и наивными, если посудить. Будто храмовники не перевернут весь дом, если им надо будет найти в нем мага. Благо и «домом» их сарай можно было назвать лишь с большой натяжкой. Сидя в заточении, Эллис трясся от страха. У него зуб на зуб не попадал. Он едва ли слышал разговор. Но когда раздались звуки потасовки, он понял, что незнание страшнее, чем что бы то ни было. Без сияния он попытался руками выдавить крышку, но у него не вышло. Тогда он кое-как раскачал бочку. Завалившись, та покатилась и ударилась о что-то твердое. Эллис, упершись ногами в одну сторону и руками в другую, смог кое-как разломать ветхую бочку и вылезти из нее. Он прошел поближе к двери и выглянул из-за стены, чтобы посмотреть хотя бы глазком, что там происходит. Однако, увидев, что мужчина в латах бьет маму рукой, после чего она падает, а ее спутанные волосы устилают грязный пол, Эллис подбежал к ней, невзирая на храмовников. Он опустился рядом, поднял ее голову и положил на свои колени. И всё же он струсил. Когда Кети сказала, что подожгла их дом с помощью магии, и сдалась храмовникам вместо него, он просто смотрел на то, как они забирают рыжую девочку. Ведь... возможно, это действительно была ее вина? Раз ее ладони искрятся?.. И он не виноват в смерти отца? Но дело было не только в том, что он никак не помешал забрать Кети, что не пошел вместе с ней и что сам заставлял себя поверить в ее вину. Он струсил даже помочь своей матери перед храмовниками. Поняв, что они нашли нужного мага и забыли о нем, он просто ждал, когда они заберут Кети (ну скорее, ну давайте же уже, уходите, думал он, наблюдая, как мама рыжей девочки обнимает дочку и плачет), и только тогда, когда никто не увидит, попытаться использовать магию. Он не использовал голубоватое сияние со дня гибели отца, но с золотистым он тренировался, и у него неплохо получалось. Эллис надеялся, что с голубоватым тоже будет просто. Но когда храмовники наконец ушли, а остальные помогли перенести маму в их маленький дом, и он остался с ней один, у него ничего не получилось. Он смог вызвать нужное сияние, но оно не помогало. Оно просто сияло и всё. На закате следующего дня мама умерла. Это стало шоком для Эллиса. Он даже не плакал тогда. Хотя он и корил себя за то, что струсил и что с магией у него ничего не выходило, Эллис всё же и не предполагал, что от одного удара рукой, пусть и облаченной в латную рукавицу, можно умереть. Жизнь невероятно хрупка, понял он в тот день и вновь ощутил себя бессильным.~~~
В алхимическом зале в это вечернее время было практически безлюдно: у двери дежурил храмовник; за одним из столов, заваленная бумагами, снадобьями и склянками, стояла сосредоточенная на своем деле девушка; еще одна аккуратно собирала, видимо, недавно ею же и созданные зелья в большой ящик. Однако Эллис надеялся, что не будет совсем никого, кроме разве что храмовника — они неизъяснимом образом всегда где-то есть. Поэтому первым желанием было развернуться и уйти. И дело было не в том, что он собирался совершить что-то запрещенное. Просто ему явно придется общаться с людьми. Хотя бы потому, что нужная ему вещь была за спиной у рыжей девочки. Кети. Да, это была она, и они уже общались пару раз. Пока он маялся, она ненадолго отвлеклась от своих зелий и подняла взгляд больших зеленых глаз. Он был замечен и деваться было некуда. Вздохнув, Эллис приблизился. — Привет, — сначала поздоровался он: всегда будь вежлив и обязательно здоровайся первым делом в начале разговора, говорила ему мама. — Я могу взять эту склянку? Он указал за спину девушки, потянув руку. Она отошла, и он быстро схватил нужный пузырек — самый маленький, с металлической петлей в пробке. — Спасибо, — поблагодарил он: всегда будь вежлив… — Не стоит благодарностей. Они не мои. Голос рыжей веснушчатой девочки, то есть теперь уже девушки, не был грубым — скорее равнодушным, безэмоциональным. Кети теперь была формари. Она испугалась проходить Истязания и предпочла стать усмиренной. Эллис очень хорошо ее понимал. Пожалуй, он сам склонялся к подобной мысли. Никто в Круге не знал или не рассказывал, что такое эти Истязания, и неизвестность пугала больше, чем что бы то ни было. Больше, чем лишение магии или чувств. Может, магия и была тем единственным ощущением силы в жизни Эллиса, но она не делала его всесильным. Более того, бывали моменты, когда он просто не мог воспользоваться магией. Как, например, в ситуации с его матерью или с Дарси. Он не мог из-за своих внутренних черт — из-за трусости. Магия не делала его смелым. Кроме того, здесь учили, что магия опасна. Она может превратить его в чудовище, лишить разума и памяти. Она от сил зла. Не лучшем ли выходом будет от нее избавиться?.. К тому же такому трусу и неудачнику, как он. Хотя он не мог отрицать, что ему жаль видеть потухший взгляд Кети. Собрав свои зелья, она подняла ящик и направилась к выходу. Он так никогда и не узнает, зачем эта рыжая девочка ходила за ним и смотрела на него. Нравился ли он ей?.. — Кети!.. — окликнул он ее. Она остановилась, обернулась и посмотрела на него своими большими зелеными глазами. Чем больше он всматривался в пустоту глаз напротив, тем быстрее его уверенность улетучивалась. Но он должен был… — Кети… — Он вздохнул, набираясь сил. — Я хотел извиниться… За то, что бросил тебя тогда, что не пошел с тобой в Круг и что… считал тебя виновной в пожаре. Это неправда, я сам поджег дом, когда бросил ткани на свечу… Она смотрела на него, будто ожидала продолжения. Но Эллис уже окончательно сник, осознавая, что Кети, кажется, вообще не понимает, о чем он говорит: о каком пожаре, какой дом и ткани, а также кто вообще перед ней?.. Они и знакомы-то толком не были, даже в деревне. — Хорошо, — кивнула она. — Если ты так считаешь. С этими словами она развернулась и пошла прочь. Эллис смотрел ей вслед. Он не был разочарован. Он просто знал, что должен был извиниться перед этой девочкой — хотя бы ради себя. Если бы она умерла во время Истязаний, то у него и такой возможности не было бы. Хорошо, что она жива. Хорошо.