Из лесу, вестимо

Глава седьмая, в которой Эллис проходит Истязания       Эллис лежал на спине и смотрел в потолок.       Было холодно и больно, но он затруднялся определить, что именно болит — болело всё тело — настолько, что Эллис не мог заставить себя пошевелиться: даже для того, чтобы хоть немного согреться.       Он очнулся уже, кажется, давно. Судя по темноте, сырости и леденящему кости холоду, его окружали стены темницы в подземелье Башни — сюда, как говорили, приводят магов или учеников, нарушивших правила, перед вынесением окончательного решения: усмирение или уничтожение.       Эллис, конечно, надеялся на усмирение, но так как он ни разу не слышал истории об оставленных в живых одержимых магах, то надежда была крайне слабой.       А то, что он был одержим, Эллис знал наверняка: Сострадание прорвалось сквозь сон вместе с ним — в этом не было сомнений. Оно опасливо затаилось, но вполне ощущалось — как чужеродный орган, приносящий своей болью еще больше душевных страданий.       Но оно не просто сидело в тени его разума. Нет. Оно помогало, как ни странно. Эллис чувствовал внутреннее тепло, позволяющее ему переносить холод сырой и затхлой темницы. Как только какую-то часть тела пронизывало острой болью, Сострадание спешило ее облегчить. Оно всё еще могло. Даже несмотря на то, что храмовники, стоящие на страже, развеивали магию.       Эллис был благодарен Состраданию, но… Он немного злился. Оно уверяло, что является духом, но Блэкледж сразу понял, что Эллис одержим, а значит, Сострадание солгало ему.       Как бы то ни было, им не долго осталось быть вместе.       Хотя…       Эллис поежился. Он старался не смотреть туда с тех пор, как первый раз посмотрел, но в камере он был не один. Забившись в противоположный угол, лежал мальчик. То есть тот самый мальчик, имя которого Эллис всё не мог вспомнить.       Эллис, собственно, и очнулся-то из-за него, а точнее, из-за источаемого им тлетворного запаха гниющей плоти и отходов жизнедеятельности. За время бодрствования Эллис уже привык, но поначалу было невыносимо.       Иногда тот мальчик издавал тихий стон — такой безразличный и унылый, будто бы говорящий, что он еще жив, но уже очень устал страдать. Наверное, есть моменты, когда смерть предпочтительней жизни.       Эллис хотел бы ему помочь, но он не знал чем. Без магии он был никем — таким же куском плоти, словно мешок валяющейся на холодном каменном полу.       Чтобы уйти от действительности и мыслей о грядущем, Эллис погружался в прошлое, вспоминая те дни, когда ему еще казалось, что впереди его ждет только самое лучшее.       В конце концов воспоминания стали завлекать его в мир снов, как вдруг раздался скрежет двери. Шаги. Эллис дернулся, широко распахивая веки, — кто-то открывал его камеру.       Превозмогая боль и апатию, он сначала перевернулся на живот, а потом, с трудом опираясь на руки, как старик, приподнялся, но встать не смог из-за слабости в конечностях — остался стоять на коленях.       Поднимая взгляд снизу вверх, Эллис уже на середине понял, почувствовал, кто перед ним. Сэр Блэкледж.       Уперев руки в бедра, Эллис вздохнул от боли и отвернулся, сделав вид, что внимательно рассматривает стыки каменных плит.       — Рыцарь-командор и первая чародейка никогда не дожидаются конца Истязаний, — вдруг ни с того ни с чего тихо проговорил храмовник. — Конечно. Они же слишком важные персоны. К тому же ученики так часто проваливают Истязания… Особенно такие зеленые, как ты. Никто не хочет пачкать руки, если есть те, кому можно приказывать.       Блэкледж выдержал паузу, вероятно, ожидая каких-то ответных слов или вопросов, но, не дождавшись, продолжил, еще сильнее понижая голос:       — Я пока еще могу сказать, что ошибся. Ты понимаешь.       Эллис молчал.       — Понимаешь, что у этого будет цена?       Ответом ему опять послужила тишина.       Блэкледж подошел ближе; нагнувшись, он схватил Эллиса за подбородок и приподнял его голову.       — Выглядишь паршиво… — пробормотал он, внимательно разглядывая лицо, но избегая прямого контакта с глазами. — Извини. Это моя работа. Ты мог бы себя залечить, да?.. Если бы я не развеял твою магию.       Отпустив Эллиса, Блэкледж выпрямился.       — Я потратил много времени, демонстрируя тебе свою заинтересованность. Неужели я не заслужил поощрения? — хрипло шептал Блэкледж. — Так и будешь молчать? Ты умрешь, если будешь молчать, мальчик. И я не думаю, что ты заслуживаешь смерти. Она сделает тебя уродливым. Посмотри на своего соседа: как он, мучительно корчась, сгнивает заживо. Посмотри: сквозь труху уже проглядывают кости… Крысы, наверное, постарались…       Эллис задрожал.       — Мне бы не хотелось видеть тебя таким. Съеденным крысами заживо…       Блэкледж протянул руку и подхватил прядь волос Эллиса.       — Такая красота пропадет понапрасну… — пробормотал он, играя с локоном. — То, что я предлагаю, не так страшно, как кажется, мальчик. Если ты выживешь, это всё равно тебя настигнет однажды. Таким, как ты, от этого никуда не деться. Тебе ведь повезло, что я терпеливый и лояльный... Я буду любить тебя... Я буду нежен, — увещевал он.       Тело Эллиса полностью покрылось мурашками. Он не хотел, но, видимо, из глаз полились слезы. Он такой жалкий.       — Ну-ну, — заметил Блэкледж; отпустив локон, он присел и снял рукавицы, после чего принялся вытирать большими пальцами слезы Эллиса. — Не надо плакать, мой мальчик. Просто скажи мне, что будешь хорошим и послушным, что подчинишься мне. Вот и всё. И ты будешь свободен.       Эллис смотрел на него сквозь влажную пелену.       Он действительно невероятно жалкий. Не поддался одному демону в Тени лишь благодаря другому, а здесь — как не поддаться этому храмовнику? Кто поможет ему в этом мире?       Никто.       Может, дух или демон в нем и мог бы помочь… помочь убить Блэкледжа. Но даже если удастся, то что дальше? Башня кишит храмовниками, которые бдительны и решительны как никогда, наверное, в истории — из-за событий в Киркволле.       Если он с помощью Сострадания убьет Блэкледжа, то будет следующим трупом. Но ведь есть способы стать мертвым и не беря грех на душу.       Блэкледж, продолжая держать в ладонях лицо Эллиса, ожидал его ответа.       Ситуация напоминала ту, что предшествовала Истязанию: снова глупый выбор, не приносящий, в сущности, ничего. У Эллиса уже просто не было сил на борьбу. Да и был ли во всем этом — в выборах, в борьбе — хоть какой-то смысл?       Он еле заметно кивнул. Блэкледж довольно улыбнулся.       — Я знал, что ты не глуп. Это правильное решение.       Блэкледж потянулся ближе, и Эллис задержал дыхание, готовясь к очередной пытке — к тому, что сэр храмовник называл поцелуем.       Эллис, наученный горьким опытом, плотно сцепил зубы, когда их сухие губы соприкоснулись. После того как попытка просунуть язык внутрь не увенчалась успехом, Блэкледж решил сосредоточиться на том, что есть в его доступе: со всё нарастающим рвением сосал и покусывал губы Эллиса. Словно пиявка втягивал нежную кожу, чтобы ущипнуть ее зубами, слегка оттягивая.       Эллис не шевелился. Он представлял себя статуей. Куском неживого камня. И уговаривал себя, что то, что сейчас делал Блэкледж, вполне терпимо — в отличие от того, что он делал в прошлый раз — с языком.       И стоило подумать об этом, как храмовник снова попытался протиснуться внутрь, за плотно сомкнутые зубы. Когда у него не вышло, он отстранился и недовольно взглянул на Эллиса.       — Ты согласился с моим предложением, — напомнил он тихим голосом. — Теперь ты должен продемонстрировать, доказать мне свою заинтересованность.       Погладив пальцами по заплаканным щекам, Блэкледж улыбнулся:       — К тому же у нас уже был разговор на эту тему. Ты должен быть активнее. Ведь если я нуждался бы в мертвеце, то просто убил бы тебя и делал бы что хотел. Но мне важна отдача. Понимаешь?       Эллис, хотя и не хотел ничего понимать, уныло кивнул, чем заслужил еще одну довольную улыбку и фразу — противную, как песок, скрипящий на зубах:       — Хороший мальчик.       Когда Блэкледж продолжил пытку, Эллис усилием воли заставил себя ослабить челюсть и вскоре вновь ощутил кусок чужеродной плоти внутри. Он терпел, деревенея от брезгливости. Блэкледжу это не нравилось. Вернув свой язык себе в рот, но не отстраняясь от губ Эллиса, он проныл:       — Ну же!..       Разозлившись на себя, храмовника и обстоятельства, Эллис тяжело вздохнул, в тон Блэкледжу не смущаясь близости. Вздох получился нервным, судорожным.       Одновременно с растущей злостью Эллис почувствовал Сострадание. Оно… будто бы копошилось, безумно желая уничтожить все страхи на фоне полного бессилия.       Эллис вспомнил о птицах — воронах, клевавших кровь Сострадания. Казалось, теперь они, словно в клетке, были заперты в сердце и неистово колотились там.       Вытянувшись, чтобы сократить разницу в высоте, Эллис… приступил к демонстрации своей заинтересованности в освобождении из темницы, подальше от умирающего мальчика и крыс — в своей заинтересованности в жизни.       Слезы текли из его глаз, но он пытался делать то, чего, кажется, хотел храмовник: сосал и слегка прикусывал его губы. Тот, подавляя улыбку, делал то же самое, оттого они иногда запинались и сталкивались зубами.       Эллис сам втянул язык Блэкледжа, одновременно касаясь его своим языком. Вспоминая названия лечебных трав, Эллис заставлял себя изображать радушный прием — терся своим языком о язык храмовника, надеясь, что его инициатива заметна.       Всё это было в общем-то омерзительно. Но Блэкледж был доволен. Доказательства покорности показались ему убедительными.       Эллис наконец прошел свое Истязание. Впрочем, кажется, это не отменяло последующие истязания.

***

      Судя по всему, Сострадание не солгало. Это Блэкледж солгал. Ни он, ни кто-либо еще из храмовников не заметили духа в теле мага.       Как ни в чем не бывало Блэкледж, видимо, сообщил остальным, в том числе рыцарю-командору и первому чародею, что ошибся в одержимости ученика, а потому тот считается прошедшим Истязание.       Эллис догадывался, что если кто и понимал, что Блэкледж лжет, то виду не подавал — зачем? Какая, в сущности, разница, если Право Уничтожения могут объявить в любой день, ведь после восстания в Киркволле страх перед магами настолько усилился, что Церковь может всерьез задуматься об их всеобщем истреблении — по всему Тедасу.       Наконец освободив Эллиса из темницы, Блэкледж первым делом повел его в общую купальную комнату.       — Кстати, поздравляю, теперь ты официально маг, — сказал он по пути.       Эллис смутно понимал, в чем разница. Он больше не должен посещать занятия? Но он ничему толком и не научился, поэтому надеялся, что ему позволят продолжить обучение.       — Тебе надо будет собрать вещи и переехать на этаж выше, — сообщил храмовник. — Но не сегодня. Сегодня уже слишком поздно.       Хоть одна хорошая новость: скоро он покинет Дарси и Мэни.       Однако если воодушевление и забежало ненадолго, то тут же улетучилось, стоило Эллису в сопровождении храмовника зайти в общую ванную. Там было пусто. Абсолютно никого. Вероятно, час действительно был слишком поздним.       В углублении в центре зала всё еще была вода — грязная, оставшаяся после других, и Эллис даже с расстояния чувствовал, как она холодит его кожу.       Пока Эллис кривился, глядя в эту лужу, Блэкледж откуда-то притащил ведро с водой — на первый взгляд более чистой, чем та, что в бассейне.       — Жаль, ты всё еще без магии. Вода ледяная, — сообщил храмовник. — Но это лучше, чем ничего, не так ли?..       Окинув Эллиса взглядом, Блэкледж взял тряпку с края ведра и заявил:       — Я помою тебя.       Теперь он уже точно считал его своей игрушкой.       Эллис мысленно усмехнулся: отказался от усмирения, чтобы не потерять волю в этой пошлой игре с Блэкледжем, прошел Истязание, но всё равно потерял волю.       «Таким, как ты…», — что-то такое говорил Блэкледж. Да, таким, как он, не везет. И Блэкледж, конечно, прав. Как и любой демон. Даже лучше. Искусней. Ему не надо читать мысли, он читает с лица.       — Я сказал, что ты слишком слаб и истощен, чтобы справиться самостоятельно, — бормотал Блэкледж, одной рукой расстегивая мантию Эллиса. — Это почти так, верно? Но я просто хотел выкроить еще одну возможность побыть с тобой наедине. Здесь, в Башне, туго с возможностями. Везде глаза и уши. И не только магам сложно уединиться…       Он скинул мантию с плеч Эллиса, и та упала у его ног бесформенным тряпьем.       Блэкледж с жадностью рассматривал полуобнаженное тело.       — Ты такой худой… Тебе надо лучше питаться, — только и сказал он, сглотнув.       Эллис с трудом подавил порыв рассмеяться — смех сейчас грозил бы перейти в истерику.       Однако ему абсолютно расхотелось смеяться, когда Блэкледж потянулся к последнему куску ткани на его теле. Теперь Эллис вынужден был подавлять желание закрыть лицо руками.       Блэкледж присел на корточки, чтобы стянуть трусы с Эллиса.       Теперь он был полностью обнажен перед храмовником и чувствовал себя слишком уязвимым.       То ли от холода, то ли от страха тело Эллиса покрылось мурашками.       Блэкледж, на которого Эллис старался не смотреть, опустил тряпку в воду, выжал ее. Когда он коснулся ею чуть ниже колена, Эллис вздрогнул. Храмовник провел холодной тряпкой выше по ноге, задев промежность, и остановился на животе. Снова намочив тряпку, он поднялся и провел ею по груди. Эллис задрожал от холода, но сцепил зубы, вынуждая себя терпеть.       Храмовник гладил его монотонными движениями, а Эллис прятал взгляд, не желая увидеть чужие глаза, в которых, он знал, отражалась похоть. Блэкледж не столько мыл его, сколько удовлетворял свои низменные желания. Ну кто моется, обливая себя холодной водой? Воду надо нагреть, а в тряпку добавить мыло. Но у Блэкледжа просто были другие интересы.       Погруженный в себя, Эллис не сразу понял, когда храмовник остановился. Ему пришлось посмотреть, чтобы узнать, что тот собирается делать теперь.       Блэкледж быстрыми, привычными движениями приспустил штаны под тканями храмовничьей брони. Отогнув ткань, он извлек свой детородный орган — и принялся тереть тряпкой. Другой рукой он уперся в плечо Эллиса.       Закатывая глаза, Блэкледж мычал от удовольствия. Эллис не знал, куда себя деть. Наверное, Блэкледж ожидал от него какой-то инициативы, но Эллису казалось, что сейчас храмовник слишком погружен в свои фантазии и справится сам.       Но тот, продолжая тереть себя, сильно давил на плечо. В конце концов Эллис догадался, что Блэкледж хочет, чтобы он опустился вниз.       Когда же Эллис послушно встал на колени — осторожно, чтобы не быть слишком близко, — Блэкледж схватил несколько прядей светлых волос и натянул, обматывая ими свой член вместе с тряпкой. Эллис скривился и зашипел — сначала от боли, а потом второй раз — от осознания того, что член Блэквола укутан его волосами и почти упирается в щеку.       К счастью, это не длилось долго. Храмовник сделал лишь пару резких толчков и кончил, освобождая семя прямо на Эллиса.       Он громко выдохнул, вытер себя всё той же тряпкой, проигнорировав при этом Эллиса, и наконец вернул свои штаны на место.       — Извини. Ты слишком… Ты лишаешь меня разума. Прости, — сказал Блэкледж, отбрасывая тряпку. — В следующий раз… В следующий раз будет лучше, — улыбнулся он и направился к выходу.       Когда за храмовником закрылась дверь, Эллис наконец расслабился, с недоумением осознавая, что остался один.       Сперма, словно грязь, покрывала его лицо.       Кажется, теперь ему полагалось реветь, ненавидеть себя, рвать на себе волосы и задумываться о самоубийстве.       Эллис запустил пальцы в волосы, опустил голову и добросовестно попытался заплакать. Но ничего не выходило. Была просто какая-то пустота — в голове и на душе. Его словно опустили в бездну.       И эта бездна была очень грязной. А еще пахла лириумом и спермой.