Иные миры

      Если бы кто-то спросил Хакубу, почему он до сих пор общается с Хаттори, тот бы замялся и ушёл от ответа. Потому что понятия не имел, как на это ответить.       Хаттори бесил до безобразия своим ураганом. Он мог прийти в комнату с роялем вместе со своим скарбом и заставить играть ему, после чего сам садился рисовать, мельтеша где-то с краю и вызывая бешенство. Мелодия свирепела, окрашиваясь в алые тона, пока довольный Хаттори заливал свои картины жёлтой и оранжевой красками, а в галереях появлялись очередные пожары, притягивающие всеобщие взгляды восхищения.       Бывало, что Хакуба был настолько в отвратительном настроении, что мелодия становилась чёрным клубком с тентаклями, грозясь поглотить создателя и обеспечить депрессию. В эти дни картины становились фиолетовыми и синими, словно тёмное городское небо без звёзд, лишь иногда, словно звёзды и метеориты, мелькали голубые и жёлтые штрихи.       Художник улавливал его настроение чуть ли не по единственной не так прозвучавшей ноте, отчего в свойственном ему преувеличении это отображалось в картинах, лишь изредка бывавших удивительно спокойных зелёных цветов. Остальное время бушевало пламя разных эмоций и интенсивности: гнева, страсти, жажды убийства, желания выкрикнуть свои эмоции.       Хуже всего было, если день не задался настолько, что играть, отдавая всего себя, Хакуба не мог. Или же он пытался изобразить иную эмоцию, не ту, что чувствовал сам. Тогда Хаттори делал несколько мазков, рвал к чертям едва начавшуюся картину, после чего подходил к роялю и бил случайным образом по клавишам, вызывая необходимое ему настроение. Для хорошего он бил по верхним клавишам, для злости — по басам, а для иных — различным комбинациям того или иного.       В отместку Хакуба иногда усаживал его перед собой и заставлял рисовать по пропорциям. Художник бесился, рвал и мял листы, но к его выходкам Хакуба относился с ледяным спокойствием. После какого-то листка Хаттори покорно сдавался и рисовал, рисовал, изучая более точно, как изображать ту или иную вещь, как передать тот или иной момент через блики и тень. И картины оттого становились лишь красочней, ярче, талантливей и реалистичней.       Да как вообще можно передать всю гамму эмоций к этому дикому урагану желаний одними словами? Как выразить весь гнев, когда весь чумазый от краски художник лезет к роялю? Всё бешенство, когда тот снова закатывает глаза на лекции о пропорциях и их важности? Всю нежность, когда тот счастливо улыбается, глядя на свой результат долгих тренировок Хакубы?       Рядом с ним хотелось стать таким же безумцем, сгорающим в пламени чужих страстей, и музыка выражала это, становясь ярче сама. Если раньше доминировал один цвет, то постепенно мелодии превращались во что-то подобное картинам Хаттори, просто чуть иных оттенков.       А иногда просто хотелось играть для этого демона, как и сейчас. Словами чувства не выразить, но музыка сделает это за Хакубу, уловив все мельчавшие переливы настроения и в точности передав их Хаттори.       Как ни странно, тот молча сидел до конца, даже не рисуя, а просто смотря в спину музыканта, словно понимал, что это его мелодия, что это он сам, выраженный так, как только может Хакуба.       А может и понимал. Как только крышка рояля опустилась, Хакуба мгновенно был прижат к этому самому роялю и вовлечён в страстный, почти животный поцелуй. Чужие руки забрались под одежду, пачкая всё в красках и нежно проходясь по чувствительным бокам. Ни секунды на столь желанный вздох, ни мгновения отдыха от горячих губ. Дышать нормально не получалось даже тогда, когда художник перешёл на шею, горело всё, даже изначально немного прохладный воздух начинал плавиться.       Хаттори по своей сути пламя, окутывающее свою жертву и воспламеняющее её. И Хакуба разгорался всё ярче под чужим чутким руководством.       Утром он ни капли не удивился, обнаружив новую версию себя в картине. О, Хаттори хорошо учёл все его уроки по анатомии и пропорциях, поэтому никаких сомнений, что это изображён Хакуба, не было.        — Нравится? — Хаттори обнял его сзади и положил голову на плечо. — Я всю ночь убил на тщательное вырисовывание каждой части твоего тела.        — Только попробуй отдать это в какую-то галерею!..        — Даже не думал. Это мой подарок тебе. Играй мне, а я нарисую всё, что ты захочешь, как захочешь и когда захочешь. Я твой, и всё, что я хочу взамен — всего тебя, — удивительно спокойно отозвался художник, лениво оставляя ещё один засос на шее.        — После вчерашнего у тебя есть сомнения в моём ответе? — Хакуба удивлённо вскинул бровь вверх.       Хаттори ухмыльнулся ему в ответ.