цветок, что увядает после рассвета, не человек ли это?

I'm gonna paint you by numbers And colour you in, If things go right we can frame it, And put it on a wall. And it's so hard to say it but I've been here before, And I'll surrender up my heart And swap it for yours. Ed Sheeran «Lego House»

      Дни шли так быстро, как летят деревья за окном скоростного поезда. Намджун знал теперь как выглядит поездка на таком поезде. Совсем недавно он ездил к родителям и впервые купил билет не на самолёт. Ладони матери были широкими и горячими, а у сестры, наоборот, были тонкими и прохладными. Отца предсказуемо не было дома, он всегда был на работе. Но Намджун зашёл к нему в офис и позже, вечером, они посидели в кафешке неподалёку от дома и простили друг другу взаимные обиды за тремя бутылками мутной соджу. Морщины состарили отца на добрый десяток лет и лоб был похож на изрезанную трещинами вековую скалу, возвышающуюся над неспокойным морем. Писатель смотрел на отца и чувствовал, как старый надрыв начинает потихоньку затягиваться и покрываться первой коркой памяти. Его путь к себе и собственному внутреннему душевному равновесию только начинался. Прости чужие обиды, отпусти их и забудь, развей их по ветру серым пеплом. Не стоит возвышать в душе монументы злобных воспоминаний, стоит стереть их раз и навсегда. Смотря в глаза отца, Намджун простил его неверие в мечту сына, силясь совладать с крупными прозрачными слезами, он крепко обнял его за плечо и отпустил всё. Они были похожи на семью как никогда в жизни, склонившиеся в объятии две мужские фигуры, поздним вечером, в окружении бутылок из-под алкоголя. Окружающие тихо покивали, мол, вот и помирились отец с сыном, так что давай, наливай дальше и что там рассказывал этот чудак Ким.       Проснулся Намджун в своей детской комнате, от которой мало что осталось. Мать перенесла сюда всё, что смогла сохранить из доживавшего последние дни старого дома, но Намджун едва ли прожил здесь и года, переехал в общежитие после размолвки с семьёй. На полках пылились его книги, те, что он читал в школе и бережно собирал в коллекции. Висели грамоты и трофеи, выигранные на многочисленных конкурсах и соревнованиях. Намджун рос умным и воспитанным мальчиком, так что этого добра у него всегда хватало. Писатель окинул взглядом комнату. Какой же маленькой она теперь казалась. Имея в своём распоряжении целую квартиру, он поразился тому факту, что раньше ему хватало одной только комнаты для беззаботной жизни. Намджун встал с кровати и сладко потянулся. Что-то на верху шкафа привлекло внимание, и он подошёл ближе, запуская руку наверх. Пальцы наткнулись на толстую и пыльную тетрадь, Намджун потянул её на себя и сверху посыпались многочисленные пылинки и закружились в солнечном свете. Наморщив нос, писатель пару раз оглушительно чихнул и постарался аккуратно стряхнуть пыль с тетради. Чуть позже, он протер обложку влажной тряпкой и узнал в ней свою старую записную книжку, что-то вроде раннего творческого блокнота. В нем были записи маленького Намджуна. Счастливого и совсем ничего не знающего о своём будущем и миром за пределами этого маленькой комнаты. Нынешний Намджун отложил тряпку и присел на кровать, открывая первую страницу.       Рисунки с непропорциональными человечками, вклейки с весёлыми картинками, неказистые буквы с корявыми кружочками и дрожащими линиями: Намджун вспоминал всё по очереди, моменты прошедшего детства поднимались с мутного дна и всплывали на поверхность сознания, становясь яркими и красочными. Страницы переворачивались и уходили, блокнот становился тоньше и на одной из самых последних страниц писатель увидел запись, о которой память умалчивала.       «Она меня обижает. Совсем не смотрит в мою сторону. Девчонки такие противные, всегда ходят вместе и шушукаются в своём кружке. А потом распускают сплетни. Я хочу дёрнуть её за бант, пусть со мной поговорит…»       «Она обиделась и вообще не говорит со мной. Сольхи дура. Ну и пусть, больно мне надо…»       Намджун перевернул странички, испещрённые крупным детским почерком и улыбнулся. Ах да, её звали Сольхи. Ту девочку из младшей школы. Всегда живые глаза, косички с красивыми бантами, улыбка слегка кривая, но сияющая. Кажется, маленькому ему она очень нравилась, но её родители уехали работать за границу и забрали её с собой. Интересно было бы взглянуть на неё сейчас, просто чтобы вспомнить больше из своего детства. На следующих страницах Намджун наткнулся на засушенные цветы, аккуратно приклеенные к бумажным страницам, они были ломкими и крошились от любого неосторожного движения. Простые и невзрачные, два одиноких цветка ромашки, по каждому на страницу, они вызвали в груди странное ощущение, в корне отличавшиеся от ядовитых поползновений «цветка». Словно за плечо тронул старый знакомый, с которым вы расстались так давно, что и лицо вспомнить трудно, а вот он вас помнит и очень хорошо. Намджун не помнил, что когда-либо занимался сушкой цветов или собирал гербарий, значит, это было очередным забытым воспоминанием. Но каким? Он старался подстегнуть память, но та упорно сопротивлялась, не желая выдавать нужный фрагмент. Намджун сфотографировал разворот на телефон и листнул дальше. Там было пусто, дневник закончился. Писатель погладил старую обложку и положил блокнот на место, на самый верх своего шкафа. «Пусть лежит там дальше», - подумал Намджун, задвигая его как можно глубже, ближе к стене. «Может когда-нибудь я открою его вновь и уже смогу вспомнить всё».       На светлой кухне вкусно пахло острым рыбным супом и обжаренным мясом с луком. Намджун вдохнул этот совершенно восхитительный аромат домашней еды и поспешил за стол. Мать хлопотала у плиты, продолжая готовить дополнительные закуски, руки её ловко сновали по столу и что-то нарезали, шинковали и сворачивали. Намджун обнял её и поцеловал в макушку, желая доброго утра. Он уселся за стол и мать быстро поставила перед ним тарелку c исходящим паром и миску с горячим и липким рисом. Следом посыпались всевозможные гарниры, стакан с водой, графин с домашним лимонадом и потемневшая от времени старая кружка Намджуна. Писатель улыбнулся и взял её в руки, повертел в руках, рассматривая весёленький цветочек на ней. И вдруг неожиданно спросил: - Откуда у нас это кружка, мама? – Намджун нахмурил брови, стараясь вспомнить, но в голове только плавал густой и сизый туман. - А ты, что, не помнишь, Джун-а? – удивилась мать, продолжая что-то протирать, расставлять и мыть. – Тебе же подарили её на день рождения. Кажется, кто-то из одноклассников, ещё в младшей школе. - Да, я, наверное, подзабыл… А кто именно её подарил, не помнишь, мам? – Намджун озадаченно взлохматил волосы и уставился на кружку, как на нечто крайне странное. Память его действительно подводила, он никак не мог вспомнить человека, сделавшего ему подарок. - Кажется, это был твой друг Минхёк? Или другой мальчик, может быть, сын нашей соседки, Донман? – мать замерла с полотенцем в руке, вызывая в памяти старые воспоминания. Но лицо её вскоре просветлело. – Да нет же, эта была девочка! Сон Сольхи. Она тебе еще так нравилась, и вы постоянно вместе после школы ходили, такие потешные. Ты даже по утрам бегал в городской парк, чтобы собирать ей букетики. Правда потом она уехала, и ты загрустил. Джун-а, ты теперь совсем её не помнишь? - Нет… - сказал Намджун растерянно. – Плохо очень, почти не помню. - Странно, вроде бы такое на всю жизнь запоминают. Как никак первая твоя любовь. – мать улыбнулась и присела на стул напротив. – Вот я, например, хорошо помню свою. Ай, ну и противный был мальчишка. Постоянно дёргал меня за волосы и однажды мне жевачку приклеил на голову. Моей матери пришлось отвести меня в парикмахерскую и постричь меня под мальчика, так всё плохо было. Зато мальчик потом у меня долго просил прощения, да что там, до сих винится. Как придёт за полночь, так сразу глаза свои бесстыжие в пол тупит. Вот такая вот первая любовь. Твой отец с детства был такой, таким и остался. Вы с ним уже поговорили ведь? Вчера на ногах оба еле стояли, но обнимались до хруста в рёбрах. - Мы немного выпили и поговорили чисто по-мужски. Просто поговорили, впервые за долгое время. Всё хорошо, мама. – Намджун шумно отхлебнул из кружки. – Наверное, я потом вам расскажу ещё кое-что. Но это потом. Матушка, а что там с успеваемостью сестры? Она ведь собирается в такой престижный колледж….       И всё же он не помнил Сольхи. Мелькало перед глазами чьё-то лицо, в ушах звучал звонкий смех, но узнавания не было. Ворочаясь на кровати, Намджун не мог уснуть и потому упорно вызывал в памяти смутно знакомое имя. Но ничего не выходило. Зато беспорядочные картинки завертелись вихрем и перед глазами встал Сокджин. Намджун улыбнулся и приложил руку к сердцу, представляя тонкие и подрагивающие пальцы вместо своих. Тяжесть осела в бедрах, но писатель одёрнул себя и откинул голову назад, на подушку. «Скорей бы с тобой увидеться, Сокджин» - подумал Намджун и облизал губы. «Вроде бы всего три дня прошло с последней встречи, но уже совсем невтерпёж. А я ещё два дня буду гостить у родителей, неплохо бы и отдохнуть перед началом новой книги».       Ночью Намджун проснулся от обжигающей боли в груди и застонал сквозь зубы, протяжно и хрипло. Это был приступ. Писатель скатился с кровати на холодный пол и скорчился, свернулся в клубок, только чтобы боль хоть немного утихла. Та действительно вскоре утихла, оставляя после себя раскаты остаточных ощущений где-то совсем вблизи сердца. Намджун выдохнул и растёр грудь ладонью, словно разгоняя выделяемый «цветком» яд по венам. Покряхтывая, он умылся в ванной и, осторожно ступая, вернулся к себе в комнату. Там он долго читал что-то в телефоне и делал заметки в виртуальном блокноте. После он прилёг на кровать и быстро заснул крепким и тяжёлым сном.       На утро он встал с ясной головой, застелил кровать и спустился вниз. Пожелал хорошего дня уходившей в школу сестренке, передал привет соседским детям, тоже спешившим в школу, и пришёл на кухню. Мать уже накрыла для него завтрак, рис был совсем горячим. Увидев на столе старую кружку со смешными улыбающимися ромашками, Намджун спросил: - А это что за кружка?