Take a look in the mirror And what do you see? Do you see it clearer Or are you deceived In what you believe? ‘Cause I’m only human after all You’re only human after all Don’t put the blame on me Don’t put your blame on me…. Rag’n’Bone Man – Human
- Вы умный человек, Намджун, даже слишком умный. А ещё вы очень верны своим идеалам, даже если находитесь на самой грани. Знаете, что обычно делают люди, когда узнают о том, что они на грани смерти? Они начинают бросаться из стороны в сторону, отчаянно жаждущие спасения, а когда они его не находят, начинают топить сами себя, в наркотиках, алкоголе, в связях, они пытаются отчаянно зацепиться за крохотные кусочки счастья, а те разваливаются на части прямо под дрожащими руками. Спросите себя, что сделали вы, когда я объявил вам диагноз? - доктор Пак не поворачивался, он стоял спиной к Намджуну и писателю казалось, что странным образом в палате сгустилась темнота, узкое окно перестало быть источником света, всё помрачнело и выцвело, как в старом нуарном фильме. Намджун полагал, что в этом было отчасти виновато его живое воображение, но в глазах и правда немного плыло и зрение мигало, в попытках сфокусироваться на опасном человеке впереди, словно объектив фотоаппарата и это плохо ему удавалось. - Да вы даже глазом не повели! Вы хотите знать почему Сольхи умерла? Вы смеете обвинять в этом меня, но здесь вы не правы, о нет. Я скажу вам ответ, только если вы ответите мне. Доктор Пак наконец-то начал поворачиваться. Он был окончательно измучен, словно держался из последних сил. Глаза впали и мешки под ними налились мертвецкой синевой, уголок рта печально опустился и дёргался как будто кто-то прицепил к нему веревочку. Он был похож на путника, так и не достигшего оазиса, усталого и умирающего, заблудшего в миражах и окончательно утратившим веру во что-то прекрасное. Однако всё это было мимолетно, как только Намджун взглянул ему в глаза, плечи доктора Пака расправились, и та же злоба, что горела когда-то во взгляде Сольхи, мрачно тлела и в мужчине напротив. - Вы такой же, как и все, господин писатель. Лживый и слабый. Пишите вы красиво, но помимо этих воздушных слов в вас больше ничего и нет. Неудивительно, что вас настиг цветок. Признаться честно, я был сильно удивлён, когда вы нашли в себе смелость признаться своему «возлюбленному», - рот доктора Пака скривился, из него летела слюна. Руками он взмахнул, очерчивая непонятную фигуру, в запале он не замечал, что один из рукавов снова завернулся, обнажая непонятные потеки на светлой коже. Намджун еле заметно прищурился, но подробнее разглядеть не смог. - Я скажу вам, чего добивался, увеличивая вашу зависимость от цветка. Но вот мой вопрос: вы уверены в том, что ваше чувство - это любовь? Тшшш, не перебивайте, - отмахнулся он от Намджуна и продолжил своим странно-въедливым тоном. - Разве вы не знаете, что любви не существует? Поверьте мне, тому, кто посвятил изучению этого мистического чувства столько лет, её нет. Не существует она в природе. Глупости все это человеческие. И я это доказал. Я бы рассказал вам подробнее, но жаль, что ум ваш сплошь изъеденный волшебными сказочками и дурацкими стереотипами, не в силах понять всю фундаментальность моего открытия. Отныне люди свободны от любви. Речь доктора Пака достигла своего пика, он действительно упивался её,рукоплеская себе и своему пафосному открытию. Намджуну стало его немного жаль. Несчастный он должно быть человек, одинокий и полный злобы, как раздувшийся от собственной важности рыба-ёж, пыжится и дуется из последних сил и пытается что-то кому-то доказать, - подумал Намджун. Приступ накатывал, он чувствовал его почти под сердцем, как чувствует своего ребёнка беременная мать. - А самое важное, - продолжил тем временем доктор Пак, злорадно улыбаясь и глядя на то, как Намджуна начинает скручивать судорогой, знаменующий прерывистый и тяжелый кашель, надрывный до такой степени, как будто с лепестками можно было выплюнуть и свою душу. - Самое восхитительное, это то, что вашу любовь можно синтезировать, разлить её по флакончикам и продавать.Хотите я пошлю вашему голубку открытку и небольшой флакон со специально маркировкой? Как же будет иронично, что он откроет его и тоже заразится, ведь он определенно что-то к вам чувствует, ну ещё бы откатить развитие вашего цветка почти до нуля. Только вас уже не будет рядом, вы покинете этот мир раньше, чем он это поймёт. Какая ведь будет трагедия, прямо шекспировского уровня. Жаль, что вы не сможете оценить в полной мере. - Какая вам польза от этого? В чем смысл этого открытия? - захрипел Намджун, он пытался остаться в сознании, но силы его покидали, стремительно, как опустошается треснутый сосуд. - Вы ведь не думаете, что человечество обрадуется вашему открытию и примет его с распростертыми объятиями? Вы и впрямь настолько глупы, что верите в это? - Замолчи! - в ярости заорал доктор Пак, жилы на его лбу вздулись синими канатами, и слюна разлетелась по полу слизистыми комками пены. - Человечество будет не просто благодарно, люди, все эти бездарные, необразованные бестолочи, которые только и могут, что жрать и безрассудно плодиться, наконец-то оставят в прошлом этот дурацкий биохимический атавизм и шагнут в новую эпоху, без чувств и прочих никому не нужных сантиментов. Быть может они не сразу примут мой благодатный дар, но позже даже самые глупые и упёртые поймут, что моё открытие есть переход на следующую стадию развития, это естественная эволюция человеческого рода. Я стану гением, совершившим прорыв в науке, глашатаем новой эры, практичной и прагматичной. Любовь больше не сможет диктовать нам правил, с кем быть и из-за кого страдать, всё уйдёт, всё поменяется. И вы, Намджун, если бы вы не были заражены этим чувством, которое застит вам глаза, я уверен, что уж вы бы смогли оценить торжество человеческого разума. Намджун прерывисто дышал, вся его энергия уходила на борьбу с приступом, который был невероятно сильным, не просто заставляющим кашлять и захлёбываться удушающим сонмом влажных лепестков, а вырывающимся наружу, с неудержимой силой влекущим все внутренности наружу. Писатель уже нажал кнопку тревоги десятки раз, но медсестра не спешила появляться. Доктор Пак говорил ещё что-то, но Намджун медленно умирал, потому что он не мог полноценно вздохнуть, урывками он хватал глотки воздуха и снова надрывно кашлял, цепляясь руками за горло. После особенно сильного спазма, в груди что-то хрустнуло, и он с облегчением почувствовал, как на него накатывает тьма, уже казавшаяся такой родной и знакомой.***
… просыпаться было больно. Намджун выплывал из бредового сна, вытаскивал своё отяжелевшее сознание, как будто выходил на берег после долгого плавания, эдакий кит, эволюционировавший постепенно, но неотвратимо, и ласты его теперь руки, а хвост волочится по песку двумя вялыми конечностями, пока не нужными и не движимыми. Веки раскрывались непослушно, но всё же повиновались ему и показали знакомый больничный потолок. Он ожидал увидеть кого угодно, но не взлохмаченную каштановую макушку на своей постели. От этого у Намджуна перехватило дыхание, каждый раз сердце его останавливалось от такой мелочи, но он к этому так привык, что и сейчас это не помешало ему дотянуться негнущимися пальцами до мягких волос и ласково погладить их. Намджун ни о чём не жалел, никогда не жалел, разве что в самом начале, но потом перестал. Жалеть самого себя за то, что ему выпал шанс почувствовать самому, испытать и понять, что есть любовь – было глупо и совершенно зря. И вспоминая слова доктора Пака, Намджуну только оставалось сочувствовать ему, но каждый из них выбрал свои дороги и принял свои решения.Намджун выбрал путь любви, тернистый, колючий, горько-сладкий, словно сияющая золотая чаша, доверху наполненная терпким и душистым отваром из страсти, боли и счастья, и это позволяло ему то взлетать к небесам, то корчиться на дне бездне. В свою очередь, Сольхи пошла по другой дороге, вымощенной ненавистью и отчаянием, поросшей невыносимым одиночеством и жаждой ответа, запятнанной редкими всполохами надежды, но по большей части это был путь, ведущий в никуда, только не Сольхи сделала этот выбор, за неё выбрал доктор Пак. Сколько злых слов он нашептал в её уши, как он вообще смог убедить человека, столь горделивого, а Сольхи именно такой и была, в собственной никчёмности, что вообще творилось в её охваченном любовным пламенем разуме. Намджун вдруг ощутил непреодолимое желание броситься к клавиатуре и снова ощутить под пальцами трепет слов, писатель в нём вдруг поднял поникшую свою голову и задышал полной грудью, так неистово и свободно, как сам Намджун, к сожалению, не мог. И одновременно, вместе с творческим воодушевлением, пришло отвращение к самому себе за паразитизм на чужом несчастье. «Поэт в сущности не более, чем паразит, из собственного опыта он творит все свои произведения» - вспомнилось Намджуну цитата из Ницше, и он мог только усмехнуться. Какие теперь уж произведения, тут бы встать на ноги, но сам он знал, что если ему принесут в палату ноутбук, то он не сможет устоять перед своим истоком, призывавшим его творить, воодушевлявшим его на написание новой истории, пусть даже и искажённой собственным участием. Сокджин, спавший на краю кровати, необычайно печально вздохнул во сне и Намджун очнулся от захвативших его мыслей. - Ты всё-таки пришёл, - под рукой многократно крашенные волосы были ломкими и сухими, но для Намджуна они были мягче самого дорогого кашемира, настолько он был счастлив от одного его присутствия. – Что они говорят, ведь неважно? Пока есть я и пока есть ты, пусть даже это и не образует «мы», я счастлив. Ведь ты - моё единственное солнце, твоё существование и есть залог моей жизни, ведь солнцу неважно для кого именно оно светит, оно радует всех и даёт жизнь всем одинаково. А если кто и влюбился в солнце, это не вина небесного светила, оно не виновато в том, что так прекрасно и светло, это всё вина человека, прикоснувшегося к совершенству и не сумевшему устоять перед соблазном вкусить в своей жизни, быть может, единственную радость. Так и я не смог устоять. Думаю, что всё было предрешено в тот день, когда я впервые посмотрел в твои глаза и увидел в них человека, которому отчаянно не хватало любви. Ты выглядел неуверенным в своём сиянии, словно потускневшая от постоянных взглядов звезда на макушке рождественской ёлки, и я улыбнулся только чтобы тебя подбодрить, а в ответ ты ослепил меня, и я… я влюбился, почти сразу, навылет. Когда я однажды лежал на полу, я всё не мог понять, почему так быстро? Как так случилось, что ты ходишь каждый день мимо сотни людей и ни один из них не отзывается тебе ни улыбкой, ни словом, а потом ты встречаешь случайного человека и это как удар молнией, непостижимо и неизбежно, бам и встречайте нового пострадавшего в рядах, подстреленных Купидоном… Я сказал тебе всего один раз и мне жаль, что я не смогу сказать тебе эти слова в разные дни, в разное время и по разным поводам, но я говорю их сейчас: я люблю тебя, Ким Сокджин. Даже если ты не слышишь, неважно, этим словам не надо быть услышанным, они живут сами по себе и не нуждаются в чьём-то признании… Намджун затих и замолчал, только влажные глаза мерцали и смотрели в потолок. Впервые он говорил так долго и все его чувства хлестали из него бурной рекой и их было не остановить, не укротить как он делал до этого. Намджун задыхался от чувств, которые он так долго носил в себе и в даже самые лучшие и худшие дни, когда он захлёбывался в одиночестве, содрогаясь от спазмов в груди, когда они с Сокджином лежали в его квартире и смотрели друг на друга так, словно не существует мира вокруг и они здесь в этой вечности навсегда, в те прекрасные и жуткие моменты, он ни разу не чувствовал, что ходит по краю пропасти. Наверное, об этом и говорил доктор Пак. Намджун знал, что возможно он умрёт, возможно умрёт не самым приятным и спокойным способом, что ему будет больно и эта боль затронет всех, кто дорог ему и кому важен он сам, но ещё никогда он не осознавал, что это и будет его конец. Ему казалось до этого, что он отчасти будет жить: в чужой памяти, на страницах своих книг, в воздухе своей старой комнате, среди старых друзей он будет по-прежнему с ними, сидеть и попивать пиво на стильной кухне Юнги-хёна и всё такое. Но доктор Пак словно бросил ему в лицо пригоршню холодного снега и оказалось, что когда придёт смерть, то это и впрямь будет конец, самый настоящий, самый последний и умрёт не писатель, он-то как раз и останется жить, умрёт самый обычный человек по имени Ким Намджун и вместе с ним умрёт множество связей и чувств, что его составляют и делают человека. Больнее всего было ощущать собственное признание, ещё больнее было смириться с этим, это как будто обещание неизвестно кому. «Я постараюсь выжить, но ничего конкретного не обещаю», - подумал Намджун и печально прикрыл веки, даже неполноценный монолог измотал его, ему хотелось спать, а Сокджин, видимо тоже уставший и бледный, продолжал спать под его рукой. Намджун сдался на милость своей болезни и отправился плавать в смутном и туманном сне, не зная, что Сокджин уже давно не спит и теперь трясётся в беззвучных слезах, щедро смачивая больничную постель в попытках его не будить.