цветок, что увядает после рассвета, не человек ли это?

it is funny, you will be dead some day. By you the mouth hair eyes,and i mean the unique and nervously obscene need;it’s funny. They will all be dead knead of lustfulhunched deeplytoplay lips and stare the gross fuzzy-pash —dead—and the dark gold delicately smash…. grass,and the stars,of my shoulder in stead. Эдвард Эстлин Каммингс «It Is Funny, You Will Be Dead Some Day»

      Из больницы Намджуна выписали под обещание соблюдения строгого больничного режима, но это не мешало надоедливым репортёрам просочиться на закрытую для СМИ территорию, им вообще не могло что-либо помешать, когда акулы пера чувствовали ускользающую из рук сенсацию. А она здесь присутствовала и ещё какая. Сокджин почти не покидал пределы больницы, он обосновался в палате писателя, спал и ел там же, и менеджер, прикрепленный к нему, вначале посматривал на Намджуна крайне неодобрительно, но затем смягчился и приносил им домашний кимбап, приготовленный его женой. Помимо Сокджина, в палате Намджуна периодически появлялись и другие персоны. Отец не смог остаться надолго, да и сестре тоже нужна была помощь, будучи совсем одна и на пороге немаловажных экзаменов, она могла их и не сдать. А вот мама приходила каждый день и почти неделю Намджун разговаривал с ней с глазу на глаз. Это было трудно, но Намджун чувствовал, что так надо. Он не оставлял себе больше шансов спрятаться за своей болезнью и выставить её перед собой как щит и оправдание собственной порой дубовой эмоциональной неуклюжести. Из-за него мама постарела лет на десять разом и Намджун чувствовал себя виновато и невероятно плохо, когда замечал малейшие признаки её увядающей юности и переживания за собственного сына, который никогда в этой жизни не выбирал лёгких путей. Приходил также редактор Бан, он приносил новости из прокуратуры по делу доктора Пака. Новости были не всегда хорошие: следствие никак не могло доказать прямого влияния доктора на свою пациентку, повлекшую смерть последней, поскольку Сольхи всегда посещала психолога, прикрепленного к другому округу и тот подтвердил, что на момент произошедшего самоубийства девушка находилась в состоянии лёгкой депрессии, но не более. Да и на записи диктофона Намджуна не было прямого признания доктором своей вины, так что была вероятность, что в этом преступлении виновник не понесёт наказания. Но и без того, обвинения в бесчеловечности проведенных операций, которые приравнялись по своему смыслу к строго запрещённым экспериментам над людьми грозили Паку отправить его за решётку пожизненно. Намджун видел его фотографию на обложке газеты, тот выглядел совершенно не как одержимый идеей спасения человечества врач, а просто как очень уставший от жизни человек. Весь пафос слетел с него, как отшелушившаяся кожура и оставила глубоко больного мужчину уже преклонных лет и некогда отвергнутого своей возлюбленной.       - Злоба. Вот что превращает человека из обычного индивидуума в преступника, готового пойти по головам навстречу своей мести и всё ради того, чтобы утолить эту ненасытную злобу, - задумчиво сказал Намджун и сложил газету так, как она была до этого.       - Говорят, что он пытался синтезировать из собранных «цветков» некую универсальную формулу любви, - откликнулся Сокджин. В последнее время он перестал даже отходить от Намджуна, словно чего-то боялся и теперь постоянно то сидел рядом с кроватью, то лежал на ней. Намджун подшучивал, что его широкие плечи скоро вытеснят самого Намджуна из постели и спать он будет под ней, мол куда упадёт, там и будет новое место для сна. Сокджин только печально улыбался и не смеялся, наверное, было не слишком смешно, но Намджун не обижался. Он вообще был не человек-шутка, скорее человек-вселенная или человек-луковица, с какой стороны посмотреть. Вот Сокджин был человеком-солнце, спокойный внутри, но ребячливый снаружи, с ним было легко жить даже в этом ограниченном больничными стенами пространстве. С ним вообще было легко: жить, любить, даже умирать и то было легко и нестрашно, словно заснуть на несколько часов, а проснувшись, греться в его некрепких объятиях или обнимать самому за талию и дышать в коротко стриженный затылок.       - Глупо как, - фыркнул Сокджин и с тревогой посмотрел на Намджуна, тот включился в беседу, в которой он знал не будет победителя или проигравшего. Несмотря на свою обманчивую внешность, Сокджин дураком не был и университет закончил самостоятельно, хоть агентство и помогало ему с частыми пропусками. Зачастую они и занимались тем, что бросали друг в друга рандомно возникающими вопросами, но чаще всего Намджун полусидел на кровати, пока Сокджин играл на гитаре возле кровати. Пожалуй, это и были самые прекрасные моменты, чистые и полные гармонии, в них можно было почувствовать биение их сердец. Таким хотел быть Сокджин – свободным в своих устремлениях, неважно, что происходило, что за окном, за пределами этого мирка на двоих, здесь всегда царило спокойствие, тихое и счастливое, словно незамутненное зеркало. А всё, что хотелось Намджуну, так это наблюдать Сокджина счастливым и что там происходило в те дни, когда его не было рядом, Намджун не спрашивал. «Что было, то было. Не стоит упоминать о прошлом, если не хочешь его возвращения» - в голове Намджуна заговорил величественный лев из Хроник Нарнии и Намджун только покивал, соглашаясь, и посмотрел на разгорячившегося от спора Сокджина.Улыбнувшись широко, до глубоких ямочек на щеках, притянул его к себе и поцеловал жарко и страстно, врываясь языком в соблазнительный рот. Сокджин что-то невнятно промычал в губы, но почти сразу ответил, притираясь к чужому телу вплотную, стараясь сильно не давить, но забывая об этом уже через секунду и нависая над лежавшим писателем, вжимая того в простыни. К большому сожалению Намджуна, на этом всё и закончилось. Сокджин был заботливым и внимательным, а ещё стены в больнице были словно из картона и к ним то и дело заглядывал менеджер. Поэтому выписку из больницы Намджун ждал с громадным нетерпением, пусть даже врачи и предупреждали, что они не знают, что теперь делать с его лечением. Методы доктора Пака были дискредитированы его преступлениями, а кроме него изучением и практикой болезни нелюбимых занимались, но не так активно, как за границей. Так что корейские врачи направляли Намджуна в клиники Германии и Израиля, но тот знал, что даже на первичное лечение у него и его семьи не хватит денег, даже если и влезть в кредиты по уши. К тому же четвертая стадия, скорее всего ему откажут в принятии, слишком поздно он пришёл. Все эти разговоры он прошёл и с родителями, и с Юнги-хёном, который отдал бы ему последние деньги, и с редактором Баном, и с Сокджином. Поочередно он отказался принимать помощь от всех. И не надеялся он на чудо. Просто так ему было легче проживать оставшиеся дни, видеть своих родных и друзей счастливыми и в достатке, а не знать, что ради него сестра не пошла в престижный колледж, а горбатится в три погибели в круглосуточном магазинчике, что Юнги-хён ужинает дома, с Чимином, а не глотает пыль за сотни километров от цивилизованного мира, возводя очередной квартал мёртвых городов. Умирая сам, он не хотел тянуть за собой до самого конца шлейф событий, он предпочитал пожертвовать себя, такая уж героическая натура.       «Дурак ты», - однажды шепнул ему в ухо Сокджин. «Деньги ведь ничто по сравнению с твоей жизнью и нам было бы не в тягость найти их и оплатить твоё лечение».       «Лечение не гарантирует ничего, кроме надежды. Но мне это не важно, ты – моя надежда, моё спасение. Больше мне ничего и не надо», - ответил на это Намджун и больше споров на эту тему не возникало. Сокджин просто стал немного печальнее и куда предусмотрительнее, были моменты, когда его забота становилась удушающей, но, наверное, он и сам это понимал, просто не мог с собой совладать. Мама уехала обратно домой, к сестре и к отцу, обещала приезжать каждую неделю и звонить два раза в день. Вместо Намджуна её проводил Сокджин, которого она не любила, но ей и не надо было его любить, вместо неё это прекрасно делал её сын и тысячи поклонниц, вынудивших того самого репортёра принести официальные извинения писателю Киму и айдолу Джину за вторжение в частную жизнь и нарушение границ их личного пространства. Конечно, здесь виднелись длинные руки агентства «EastGarden», поспешивших превратить грязную сенсацию в прекрасную любовную историю о судьбе и предназначении и тогда журналисты запели совершенно по-другому, а когда в палате Намджуна арестовали доктора Пака, писатель из «грязного извращенца с больным и нездоровым влечением» превратился в «несчастного влюблённого, ставшим жертвой безумного врача».Его новое издательство на волне такой не совсем приятной популярности тут же продало весь маленький тираж его новой книги и теперь запускалась новая партия. Из ниоткуда возникали его фанатские сообщества, которые присылали в больницу цветы, больше походившие на могильные венки со слащавыми обещаниями вечной поддержки, но чаще всего Намджуну присылали письма. Они шли отовсюду, не только из Кореи, скандал полыхнул так ярко и громко, что о них узнали и за границей. Письма были разные. Большая часть из них было от поклонниц Сокджина, где маленькие девочки, только сбросившие с себя форму средней школы, просили позаботиться об их оппе и Намджун мог только улыбаться таким просьбам, это было мило и даже нежно. Пару раз мелькали письма с угрозой, но Сокджин изымал и выбрасывал их в мусорку, безжалостно комкая и сминая. Выглядел он в такие моменты очень мужественно, желваки на щеках начинали играть и взгляд становился стальным и жёстким, Намджун подзывал его к себе и пальцем разглаживал нахмуренные брови, пока Сокджин вновь не становился добрым и спокойным. Однако были и другие письма, и их писатель читал взахлёб, словно подпитываясь от них всеми теми чувствами, которые прятались между словами и точками. Писали те, кто переживал болезнь нелюбимых сейчас и также находился на едва уловимой грани между жизнью и смертью; кто боролся с ней и выиграл эту битву раз навсегда, зубами и ногтями выцарапал свое право на счастье и жизнь; близкие тех, кто ушёл в другой мир так и не добившись взаимности… Такие письма насквозь были пропитаны настоящей болью и потерями, засохшие водянистые разводы наверняка были слезами, пролитыми в течении долгих ночей и дней, проведенных над размышлениями и выборами, почерки были прерывистыми и дрожащими, словно руки, писавшие эти письма мелко тряслись над каждой написанной буквой. После каждого такого письма Намджун задумчиво смотрел в окно и губы его шевелились беззвучно, затем он писал всем ответы на обычном листке бумаги, аккуратно вырванном из дорогого молескина Сокджина и руки его тоже иногда начинали дрожать, слова расплываться, а смысл теряться. Возможно, что и он плакал, стараясь донести до всех тех, кто решился довериться ему в этих письмах, что он понимает их, что он точно такой же, как и они, заплутавший в жизни мотылёк, летящий на пленительный свет любовного пламени. Письма продолжали идти и Намджун старался прочитать их все и ответить тоже на все, теперь он не боялся открыть всему миру то, что он чувствует, наоборот, он хотел поведать об этом удивительном чувстве всем, кто только может прочесть его слова, услышать их и понять. Поэтому он дал своё согласие на эксклюзивное интервью журналисту из солидного издания и только ему, просто потому что он был единственным, кто не стал тыкать в него и Сокджина диктофоном на выходе из больницы и не глазел на них, словно они были сбежавшие из зоопарка парочка чудных зверей. Из всего множества Намджун выхватил его глаза, непривычно внимательные и любопытные, взгляд невинного ребёнка с большими надеждами и в тоже время это был старца, знавшего всё на этом свете и не только. Два взгляда схлестнулись и поняли друг друга, вот что это было. Отчего-то Намджуну казалось, что с этим журналистом они найдут общий язык и хоть где-то на страницах далёких сайтах будет сверкать чистая правда. Встречу решили провести в «Никогде» буквально через два дня, хотя писатель задумывался о том, будет ли ему рада хозяйка магазина так же, как и прежде, однако он надеялся на то, что его секретное местечко осталось таким же спокойным и уютным, как и много дней назад.