Однажды возлюбленный пришел к дому своей Возлюбленной. Он постучал в дверь. «Кто там?», — спросила Возлюбленная. Человек ответил: «Это я, любящий тебя». — «Уходи, — сказала Возлюбленная, — на самом деле ты не влюблен». Прошли годы, возлюбленный снова пришел к дверям своей Возлюбленной и постучал. «Кто там?», — спросила Возлюбленная. На этот раз человек ответил: «Это ты». — «Теперь, когда ты — это я, — ответила Возлюбленная, — ты можешь войти».
Джалаладдин Руми
В последние дни Намджун абсолютно счастлив, разве что кашляет часто, с хорошо слышным надрывом, и сплёвывает горькую металлическую слюну в небольшую баночку от витаминов. А витамины давно были смыты в унитаз и плавают-путешествуют теперь по сточным водам канализации, если уже не растворились без остатка спустя три минуты после. Иногда Намджун пялится в смыв, белоснежный, отмытый дочиста, как же иначе, хочет вырвать из себя причиняющий ему боль цветок и омыть его водой, но это мысли-угри, скользкие и бьющие током, неправильные. Сольхи стоит в углу. Он просыпается – она смотрит. Он засыпает – она смотрит. Он закрывает глаза – она всё ещё смотрит. Намджун знает, что в квартире нет никакой Сольхи, это его угасающий мозг подкидывает ему ощущение чужого присутствия. Болезнь качалась из стороны в сторону как сомневающийся маятник и вот решилась, выбрала наконец. После разговора с доктором Паком Намджун не доехал домой, его привезла скорая помощь с острейшим приступом. Но что они могли сделать с болезнью "нелюбимых"? Ему вкололи обезболивающее и успокоительное, может добавили парочку кубиков глюкозы, он точно не помнил. Всё, что стояло у него перед глазами – ослепительные бутоны пиона, которые разворачивались и раскрывались один за другим, бесконечно, под лепестками, белыми, слепящими взгляд, отвратительно чистыми, расцветали ещё одни, а под ними другие, слой за слоем, пока он не перестал понимать, что происходит. И в конце, когда он уже думал, что никогда не закончится это белоснежное безумие, что он ослеп, оглушён и это всё, что ему осталось видеть и слышать, самые последние лепестки открылись и в сердцевине, пульсирующей в чуждый ему такт, сидел Сокджин. В джинсах, закатанных по лодыжку, в тёплом бежевом свитере, он повернулся к Намджуну и просто сказал: «Уже пришёл?». Это испугало Намджуна даже больше, чем мёртвая Сольхи за плечом, чем пустые глаза доктора-убийцы, больше всего на свете он боялся увидеть заражённого «цветком» Сокджина. И очнулся он весь покрытый холодным потом испуга, судорожно сжимающим больничную простыню и криком, застывшим на губах. «Вы на последней стадии, господин Ким. Сожалею.» - заявила строгая женщина-врач, очки зловеще блестят в тусклом жёлтом свете дешёвых ламп. Почему все врачи носят очки, спрашивает себя Намджун и не задаёт его вслух, спустя мгновение он уже не помнит о вопросе. Сознание его плавает, как лодка с широкими бортами на морской глади, туда-сюда, туда-сюда. О, Сокджин пришёл. Сокджин врывается в палату, взволнованный, раскрасневшийся от переживаний, ему идёт эта тревога, ему вообще идут любые эмоции. Намджун смеётся, он чувствует себя глупым и отупевшим, так и есть, он одурел от любви. Язык у него заплетается, когда он пытается сказать, что всё хорошо, ему сейчас очень даже хорошо, но он наконец-то засыпает, а когда просыпается, то всё оказывается не таким хорошим, как казалось в дурмане лекарств. Сокджин рассержен и эта не та злость, которую можно уладить без жертв, без долгого искреннего разговора. Сокджин позвонил в прокуратуру и подал ещё один иск, добавляя в список обвинения новую строчку, впрочем, доктору Паку в этом плане всё равно, одной больше, одной меньше. Сокджин смотрит, искоса или краем глаза, но не выпускает Намджуна из поля зрения, Намджуну бы злиться, но его затапливает нежностью, всей нерастраченной, которую он копил и копил для кого-то и вот теперь она переполняет его. «Я виноват, прости меня, мой хороший» - шепчет он в твёрдое плечо, которое неуступчиво впивается ему в щёку. «Не злись, всё будет хорошо» - говорит он, почёсывая подбородок о широкую спину, ластится, как кот, и чувствует, как тревога перестаёт витать незримым чёрным облаком над Сокджином, он отпускает туго сжатую пружину, которая напряглась в тот момент, когда Намджун сбросил его звонок. Он начинает обнимать и целовать сам, а не подставляясь, и это уже прощение. - Я волновался, - говорит он с укором и эти слова режут по живому, Намджун морщится. – Я боялся, что ты пойдёшь гулять и рухнешь посреди улицы, а никто не поможет тебе. Что ты начнёшь кашлять и уже никогда не остановишься. Что попадёшь под машину, когда у тебя закружится голова. Господи, Намджун, я так испугался. - Тшшшш, - успокаивающе шепчет Намджун, неловко кладя голову на подставленное плечо и слегка сутулясь. – Всё будет хорошо. «Всё будет хорошо» теперь как молитва, которую повторяет каждый из них. Сокджин произносит её с вопросительным оттенком, каждый раз, когда ему нужно идти, на работу или просто на улицу, чтобы купить продуктов. Он произносит эти слова неуверенно, они явно нуждаются в подтверждении, которое даёт Намджун. Сам он всегда говорит их чётко и уверенно, черпая решимость из несуществующих запасов. Он не знает, когда наступит это хорошо и наступит ли оно вообще, но он в него верит. Дни теперь делятся на хорошие и не очень. В хорошие дни Намджун дышит спокойно и глубоко, легко встаёт с кровати, колени не дрожат, а голова не кружится. Тогда он выходит погулять или, что ещё чаще, садится за свой ноутбук и проводит время за написанием книги, больше похожей на заметки умирающего, но ему всё равно, слово рвётся из груди, как трепещущая птаха. В дни не очень хорошие Намджун никак не может вырваться из длинных тягучих снов, которые опутывают его бессмысленными картинками несуществующих историй и не отпускают даже при солнечном свете. Потом он подолгу отлёживается в кровати, зная, что не сможет пройти и пары шагов, что в углу стоит Сольхи и она смотрит, а под её взглядом «цветок» словно оживает внутри и растёт. Он кашляет снова и снова, пока не отхаркивает кровавые ошмётки скомканных лепестков, это «цветок» пытается расцвести во второй раз. В такие дни ему хочется спрятаться под одеялом вместе с Сокджином, потому что его присутствие делает всё легче: и кашель, и само принятие того факта, что он умирает. И Сокджин остаётся рядом, держа его за руку по время приступов и вытирая ему лоб, шею и спину после долгих спазмов. Они много молчат и разговаривают только в ночной тишине, когда темнота скрадывает лица и можно не видеть разветвлённые сеточки кровеносных сосудов, выступивших и поменявших цвет, на теле Намджуна. Это самый явный признак четвёртой стадии, который более чем красноречиво говорит о том, что время заканчивается. Намджун видит в зеркале, что он похудел, лицо покрывается коричневатой сеткой быстрее, чем кажется, что он увядает. С каждым рассветом – всё больше. - Я люблю тебя, – говорит ему однажды Сокджин, он тянется и включает свет в лампе, стоящей на тумбочке. Он серьёзен и морщины на лбу залегают сильнее от тёплого жёлтого сияния сбоку. – Хочу, чтобы ты знал. Я тебя люблю. - Я знаю, - отвечает Намджун, безмятежно любуясь им. В такие моменты Сокджин похож на неясное видение даже больше, чем в его снах. Но его выдает живой блеск в глазах. - Тогда почему оно не работает? – с отчаянием спрашивает Сокджин, безотчётно сгребая волосы в нервном жесте, пальцы его подрагивают. Намджуну знаком каждый из них, каждого он любит и обожает, готов посвятить каждому по хвалебной оде. - Всё будет хорошо, - привычно соскальзывают с его языка слова-мантра. Но это не ответ, точнее, этого недостаточно, чтобы успокоить море того бушующего отчаяния, поднявшегося в Сокджине. - Ты умираешь, Джун, - с тоской говорит Сокджин, глаза его блестят от слёз печали и бессилья. – Я вижу, как с каждым днём тебя становится всё меньше, словно с каждым рассветом ты угасаешь. И не говори, что по утрам в зеркале ванной ты этого не видишь. Когда же будет хорошо, если становится только хуже? - Оно наступит, надо только ждать. И верить. – Намджун не выдерживает и сжимает его руку в своей, целуя каждый из нервно дрожащих пальцев. Они тонкие, длинные, косточки выступают, слегка кривые и такие милые, ногти тщательно подпиленные, из-за этого Намджун дразнился как маленький ребёнок позавчера. Сокджин в ответ молчит слишком долго, что уже настораживает, ведь обычно он любит поспорить и пререкаться. - В Японии вчера успешно сделали операцию. – глухо шепчет он, не отнимая руки, но та холодеет, как будто Сокджин очень волнуется. – Она прошла успешна, «цветок» был полностью удалён. Пациент очнулся сегодня от наркоза совершенно здоровым. - И? – интересуется Намджун, пытаясь заглянуть в лицо Сокджину, но тот не даётся, сидит, подтянув колени к груди, совсем как убегающий от реальности человек. Намджун вздыхает и перестаёт, оставляя его в покое и слушая, что он скажет дальше. - Это наш шанс на твоё спасение. Эта операция. – в ответ только молчание и Сокджин продолжает говорить дальше, голос у него срывается. – Раз всё прошло удачно, раз заболевший полностью исцелился, разве это не сигнал? Может, это и есть то самое «хорошо», которое мы ждём, Джун? Намджун молчит. В тишине слышно, как возятся соседи наверху, у них маленький ребёнок и он плачет ночью, как и все маленькие дети. Но сейчас всё слишком тихо, настолько, что Намджун слышит звуки тишины, мелкие и незначительные. В углу стоит Сольхи. - Эта операция ничем не отличается от той, которую предлагал мне сделать доктор Пак. – заговаривая, он нарушает молчание, гранитной тяжестью опустившееся на них, он почти физически сбрасывает с себя эту плиту. – Это не решение. - Это и есть решение, Намджун! – взрывается Сокджин, вскидывая к нему белое лицо. – Это спасёт тебе жизнь! - Но заберёт любовь. – спокойно произносит Намджун. Он вглядывается в умоляющие глаза, в этот болезненно кривящийся рот и это не приносит ему счастья. Именно сейчас любовь не приносит ему блаженство и наслаждение, она терзает его беспощадным коршуном и заставляет принимать решения, которые костью поперёк в горле становятся всем. – Ты ведь знаешь, что пациент проснулся здоровым, но утратившим воспоминания о своей возлюбленной? Словно её никогда не существовало. - Знаю, - отвечает Сокджин. Он расслабляет мышцы на лице, чтобы страдание не казалось таким явным, и улыбается ему через силу. – Но ты будешь жить. Это равноценный обмен. Достойная плата за жизнь. - Ты не понимаешь, - говорит Намджун. Теперь его черёд грустить. За всё время, что они провели вместе, Сокджин так и не понял, что он готов умереть с этой любовью, ради него, но только бы не жить без него. – Ты так ничего и не понял. - Да, я не понимаю! – вспыльчиво шепчет Сокджин. – Но я знаю, неважно как я глуп, что ты будешь жить и это самое важное, Джун. - Не… - Не перебивай, послушай. – и Намджун послушно замолкает. – Ты выйдешь оттуда, на своих ногах, живой и здоровый, ну и что, что ты не будешь помнить меня? Так много времени будет у нас, чтобы ты вновь познакомился со мной и заново влюбился. Ты сказал, что любишь меня больше жизни. И знаешь, что? Я не верю, что такая сильная любовь пропадёт только от того, что у тебя из груди вырежут дурацкое растение, слышишь меня? Мы начнём сначала, ты и я, но у нас будет всё время мира, чтобы снова полюбить, у тебя будет. Сокджин всхлипывает жалобно и это разбивает сердце Намджуну. Губы его закрываются и он никогда не скажет то, чем хотел возразить ему. Только не сейчас. Поэтому он обнимает приникшего к нему парня и позволяет ночной тишине украсть все звуки. На следующее утро Сокджин весел и только опухшие глаза свидетельствуют о разговоре. Завтрак готовит он, Намджуна хватает только на тосты и то, только потому что есть тостер. Рис исходит паром в чашке, палочки дробно стучат о дно тарелки и Намджуну ужасно жаль нарушать утреннюю идиллию, но он должен. - Я не стану делать операцию. – произносит он, зная, что делает больно. Но это не больнее того, как если бы он вышел здоровым и не помнящим к любящему Сокджину. - Может, стоит подумать ещё? – Сокджин откладывает палочки в сторону, наверное, Намджун сбил ему весь аппетит. – У нас есть ещё время. - Нет, это моё окончательное решение. – говорит Намджун и суёт себе в рот комок слипшегося риса. Тот безвкусный и жуётся легко, а проглатывается тяжело, словно не рисинки глотаешь, а булыжники. Сокджин кивает головой и больше не ест. Позже он собирается на работу, весь в раздумьях, Намджун смотрит на него и ему хочется заорать, лишь бы его перестали грызть сомнения. Крохотные червячки жрут его заживо и его и без того плохо работающий мозг начинает бунтовать. Он сдаётся и открывает ноутбук, садясь в кровати, но Сокджин наклоняется за поцелуем на прощание. От него пахнет дорогим парфюмом, подаренным фанбазой на день рождения, губы у него суховатые и шершавые. Намджун удерживает его непозволительно долго, отпуская лишь тогда, когда в дверь тарабанит нетерпеливый менеджер. В глазах Сокджина вновь вспыхивает солнце и он облизывает верхнюю губу, не замечая этого за собой. По нему видно, что он с удовольствием бы остался и продолжил целоваться со всеми вытекающими последствиями в виде хорошего секса, но ему нужно на запись программы в рамках рабочего графика со всей группой, поэтому он поправляет на себе тесно сидящие джинсы и выходит за дверь. Намджуну в компанию достаётся только рука и прекрасные фантазии о возможных вариантах будущего вечера. На следующий день, когда он просыпается и чувствует, что вот именно этот день самый хороший из всех последних, он планирует кое-что сделать. Намджун говорит за завтраком, что съездит в «Никогде», сонный Сокджин поддакивает, даже не пытаясь сделать вид, что что-то слышит. Его группа закончила съёмку в четыре часа утра,он только приехал домой, уставший и клюющий носом на ходу. Когда он засыпает тяжёлым и крепким сном, Намджун выскальзывает из квартиры. Конечно, он сначала идёт в своё новое издательство и там долго разговаривает об условиях своего контракта. Переговоры заканчиваются удачно, с изменениями в его пользу. Дальше Намджун спускается в метро, где его обдумывает ветром, холодным, но не слишком, скорее освежающим и он внезапно понимает, что соскучился по скоростному ритму города, который перемалывает тебя, твоего соседа, знакомого по спортзалу, преподавателя из университета и несётся дальше. Намджун улыбается, когда толкается в вагоне в час пик; улыбается, когда поднимает проездной молодой девушке на тоненьких каблуках; улыбается, когда поднимается по лестнице навстречу зимнему воздуху. С этой же улыбкой он заходит в «Никогде» и приветствует вернувшуюся хозяйку. Вторая только удивлённо поднимает бровь, благодаря хорошо развитой мышце она взмывает в лоб, словно подстреленная чайка. - Я вижу, что у вас хорошее настроение, писатель-ним, - говорит она, выходя ему навстречу. –Добро пожаловать в «Никогде» и бла-бла-бла. Вы сегодня без ноутбука? - Да, я к вам на минутку заскочил, - разводит руками Намджун и вручает Второй тонкий конверт. – У меня есть одна просьба. Я надеюсь, что Вы не откажете мне в её выполнении. Это очень важно. - Хорошо, - соглашается хозяйка и вертит в руках конверт. Он тонкий, похоже на то, что кроме письма в нём больше ничего и нет. – Что за просьба? - Если меня не станет, я хочу, чтобы этот конверт вы отдали Сокджину спустя некоторое время. Желательно, чтобы это случилось через месяц. Только из рук в руки. - А если не получится ровно через месяц? – задумчиво сказала Вторая. – Так ли важна дата? - Нет, месяц — это приблизительный промежуток времени. Днём раньше или днём позже, неважно. Но не слишком рано и не слишком поздно. - Что там? Письмо с утешениями, как жить после вашей смерти? – спросила девушка. - Нет. – ответил Намджун. – Там всего лишь чек на оплаченную операцию.