цветок, что увядает после рассвета, не человек ли это?

Для любви не существует вчера, любовь не думает о завтра. Она жадно тянется к нынешнему дню, но этот день нужен ей весь, неограниченный, неомраченный. Генрих Гейне

      И всё же будущее неотвратимо наступало. Календарь почти достиг половины декабря, когда «цветок» неожиданно расцвёл в полную силу. Намджун задыхался по ночам, ему приходилось спать урывками, сидя, жалкими часами между приступами, пробные инъекции предположительно нового лекарства не давали никаких результатов. Лепестки лежали повсюду: на одеяле, завернувшись в которое, лежал Намджун; на кухне, куда их заносил на домашних тапочках Сокджин своей торопливой походкой; в ванной, непрерывном узором, потому что там кашляли чаще всего и отхаркивали мутную жижу из забитых лёгких; на окне, на рабочем столе, в обуви, в шкафу. Эти чёртовы лепестки заполонили всё пространство, грозя заразить любого, кто зайдёт в их квартиру. Сокджин сметал их в двойные пакеты, крепко-накрепко завязывал и передавал в больницу. Что там с ними делали, его не особо волновало. Скорее всего, женщина в очках продолжала исследования доктора Пака, разумеется в законных рамках, она же и приносила время от времени новые лекарства, только толку не было. Сокджин на них злился и отказывался от помощи сиделки, они только всё усложняли и занимались вовсе не тем, чем им нужно было. Найти лекарство – чем быстрее, тем лучше. Лучше для Намджуна. В один тяжёлый вечер, когда Намджун кашлял очень сильно и все лепестки были в его крови, Сокджин не выдержал и зарыдал на кухне, куда пошёл за водой. Он беззвучно трясся над столом, размазывая сопли по рукам и ему отчаянно хотелось, чтобы Намджун подошёл и положил голову на плечо, обнял сзади и уютно помолчал. Он просто не мог больше смотреть на то, как его Джун умирает. Он не мог больше делать вид, что «всё будет хорошо». Каждое следующее утро Сокджин встречал с нарастающим ужасом и подолгу слушал как шумно дышит Намджун на кровати. Хрипы слабые – сегодня он не умрёт, проживём ещё пару дней без обострения. Сильные хрипы и тревожный сон – значит, Сокджин должен быть сильным. Ради них.       Приближающееся Рождество не радовало никого из них, Намджун плохо понимал, какой сегодня день, а Сокджин с ожесточением воспринимал чужую радость. Он находился в состоянии крайнего сосредоточения, весь смысл его жизни теперь крутился вокруг Намджуна, время которого заканчивалось с каждым днём. Сокджин думал, много, как никогда много, даже когда хотел стать певцом, он не размышлял и не надеялся так неистово, как делал это сейчас. Беспричинно он начинал злиться на Намджуна и стыдился этого, чувствовал себя виновным в его болезни и снова бросался к любимому, чтобы убедиться, что всё с ним в порядке. И так по бесконечному кругу.       - Прекрати это, - однажды сказал Намджун. Ему со стороны было виднее, что происходит с Сокджином. – Ты напрасно себя мучаешь. Нет смысла искать причины, надо жить настоящим и с верой смотреть в будущее.       - Будущего нет, - поднял на него взгляд Сокджин. Глаза у него воспалённые, красные и измученные, от недосыпа и непролитых слёз, на посеревшем от переживаний лице они были единственной яркой деталью. Намджун рассматривал его с горечью, Сокджин это увидел и усмехнулся странной гримасой. – Что, теперь я, не так красив? Горе никого не красит, знаешь ли.       Намджун потянулся к нему и Сокджин, несмотря на всю свою показную ершистость, прислонился к нему, вдыхая запах увядающих цветов.       - Ненавижу цветы. – вдруг вырвалось у него. – Особенно пионы. Всю жизнь относился к ним нейтрально, а теперь ненавижу их. Запах душный, мерзкий, как будто больше нет воздуха, а лепестки эти разлетаются и шелестят под ногами, как…как…       - Как листья. – продолжил Намджун и погладил его по голове. – Цветы не стоят твоей ненависти. Это просто цветы, глупые растения.Не давай болезни заморочить тебе голову. Хватает и того, что я вижу того, чего нет на самом деле.       Сокджин знал о ком идёт речь. Иногда Намджун смотрел в угол, самый дальний и тёмный, начинал шевелить губами и тогда ему становилось страшно. Что могла ему нашёптывать галлюцинация? Сокджин знал имя, знал, кем этот призрак был при жизни и в самые тяжёлые ночи, когда невыносимо удушающе пахли лепестки и он поскальзывался на них, ведя Намджуна в ванную, лишь только тогда он чувствовал чей-то тяжёлый и злобный взгляд на коже. Разумеется, всё это были иллюзия, которую Сокджин принимал близко к сердцу, постоянный стресс и страх не давали ему ни единого шанса на безмятежный отдых, всё наваливалось и наваливалось, катилось куда-то в тартарары и больше всего Сокджин хотел прижаться головой к плечу Джуна и лежать в уюте, пока не настанет конец для всего мира. Но это была лишь мечта, которой не суждено было исполниться, по крайней мере, в ближайшие дни.       Намджун порывался писать. И несмотря на все запреты врачей, он продолжал это делать. Две вещи, в исполнении которых Сокджин не мог ему отказать, ни за что бы не смог и потому позволял с грустью и надеждой, что всё ещё станет лучше: в работе над книгой и в любви к нему самому. Щелчки клавиатуры под пальцами Джуна, шелест лепестков под ногами, глухой и протяжный кашель, заряженный телефон под рукой, упакованная спортивная сумка с вещами первой необходимости – в этом теперь был весь Сокджин и смысл его жизни.       Одним особенно хорошим вечером, когда состояние Намджуна стабилизировалась, и они лежали на кровати, точнее, Намджун полусидел с подложенными подушками, а Сокджин свернулся большим плечистым клубком по левую руку, речь всё же зашла об операции.       - Нет. Давай закроем эту тему, Сокджин. Я говорил «нет» в предыдущие разы и скажу сейчас «нет» ещё раз. Сколько бы мы не говорили об этом, моё решение не изменится. – глухо сказал Намджун, его и без того хриплый голос проседал и срывался.       - Я прошу тебя просто подумать ещё раз, - умоляюще прошептал Сокджин. Горе и впрямь его не красило, лицо стало невыразительным, пожелтело-посерело, исчезло куда-то его очарование, которое невидимым ореолом сияло над ним, даже глаза стали выглядеть трагично на фоне запавших тёмных кругов. - И ничего кроме этого. Ещё не поздно, клиника готова тебя принять, даже Миитаки-сан готов прилететь из Токио. Если бы только ты дал своё согласие и подписал документ…       - Нет означает нет! – внезапно вспылил Намджун. От его рычаще-хрипящего голоса Сокджин испуганно дернулся, он не любил громкие шумы и вообще очень резко реагировал на подобные крики. Намджун увидел это и поспешил поймать его за руку, успокаивающе сжал и поцеловал каждый из пальцев. – Прости, любовь моя, но это единственное решение, которое не подлежит обсуждению. Я слишком долго над этим думал, чтобы отказаться от него сейчас.       -…и всё же. Я не понимаю причину. – Сокджин наблюдал, как Намджун нежно касается линий на ладони и рассматривает их, словно пытаясь прочитать дальнейшую его судьбу. – Если бы ты объяснил мне…Хотя, я всё равно не понимаю.       - Это моя ноша. Моя судьба и моя любовь. – медленно произнёс Намджун, с сожалением отпуская чужую руку. – Ты не можешь понять этого, наверное, потому что не ты влюбился первым. Мне казалось, я спал до нашей встречи, это был сон как наяву. Бродил из города в город, из школы в университет, из квартиры в редакцию. Я писал книги, чтобы проснуться, продавал вымышленные истории, чтобы не оказаться в одиночестве запертым в них, я сотворил все сюжеты, чтобы жить, просто потому что иначе жить не получалось. Иначе было хуже. Я словно плыл по одному большому и широкому течению в ожидании чего-то, а оказалось - кого-то. Я не могу отказаться от тебя – просто прими это. Это больше, чем просто забыть. Несоизмеримо больше и глубже, это станет предательством тебя и меня самого.       Сокджин сжал зубы и попытался удержать гнев, но не смог. Он раздраженно повёл плечами и стащил с переносицы домашние очки, кидая их на прикроватную тумбочку.       - Хорошо! – воскликнул он. – Замечательно! Я действительно этого не понимаю. Зато я знаю, что живой ты гораздо лучшего мёртвого! И это всё, что я хочу сейчас знать, Джун! Знать, что ты дышишь и не хрипишь по ночам. Надеяться, что однажды ты снова полюбишь меня и придёшь сюда, чтобы остаться жить со мной! Как ты этого не можешь понять?       Закрыв лицо руками, Сокджин сгорбился и уткнулся лицом в колени. Он в разные времена чувствовал себя плохо, но так тоскливо и безнадёжно ещё ни разу. Он ощущал себя так, словно в одиночку тащил Намджуна на высокую гору с названием «будущее», но любимый упирался и выскальзывал из рук, а гора рушилась прямо на глазах.       - Что мне делать без тебя? – жалобно спросил он молчащего Намджуна. Тот смотрел, тоже осунувшийся, с казавшимися чёрными нитками сосудов, в глазах его всё равно горела любовь. Большая, необъятная, неохватная и непостижимое, она озаряла светом это лицо, лицо молодого мужчины, готового на всё ради того, чтобы сохранить обретённое чувство, слишком молодого, чтобы умирать и слишком любимого, чтобы его утрата прошла безболезненно.       - Жить дальше, - выдохнул писатель и притянул к себе своего любимого. Домашняя футболка постепенно пропиталась влагой в том месте, куда спрятал взгляд Сокджин. Сам Намджун с каждой минутой обнимал его всё крепче и крепче, чувствуя себя жалким эгоистом и желающее помочь верное и доброе сердце звало его принять решение, которое казалось правильным и единственно возможным, но он не мог, как бы ему не хотелось жить, он просто не мог подставить под эту же участь Сокджина. – Может быть не сразу, но всё постепенно станет лучше. Поверь мне…       Сокджин сжал зубы, прикусывая кожу сквозь футболку и Намджун охнул, но не отпустил его, только ослабил кольцо своих рук. Грудь его была твёрдой и горячей, словно за тонкой оболочкой человеческого тела полыхали угли. Равномерно билось его сердце и Сокджину захотелось забрать его себе, чтобы оба сердца, и его, и Намджуна трепыхались в нём самом, ибо он не мог представить себе, как можно пережить свою любовь и остаться уцелевшим.       - Ты веришь… - дрожащим голосом сказал он. – Ведь веришь же? В то, что я могу спасти тебя. Если все эти красивые истории о чудесном излечении не лгут. Ты должен из «нелюбимого» стать «любимым», самим дорогим и ценным для меня человеком. Но это ведь не работает…до сих пор тебе не становилось лучше, только хуже с каждым днём…       - Не в этом дело. – Намджун отстранил его и грустно провёл по овалу лица чуткими пальцами писателя, как будто бы стараясь запечатлеть в памяти этот момент навсегда. – Я верю в силу любви, верю в нашу любовь, я верю в тебя. Неважно, что было у других, ведь важно то, что есть у нас, не так ли?       Кончики его пальцев были ледяными, в контраст обжигающему дыханию. На Сокджина накатило уже привычное чувство вины, оно схватило его за горло, подкатываясь к корню языка, застывая на языке отвратительным комком из мокрых кровавых лепестков. Это была горечь последних дней любви и Сокджин вдруг отчётливо понял, что если Намджун покинет этот мир, этот вязкий и тошнотворный вкус отравит ему всю оставшуюся жизнь, да и будет ли это полноценной жизнью?       - Может быть я люблю тебя недостаточно сильно? – отчаянно зашептал Сокджин, вглядываясь в предрассветный сумрак, накрывший их спальню серым полупрозрачным покрывалом. Намджуну надо было поспать хоть немного, да и ему самому надо было успокоиться и взять себя в руки. Но хотелось…просто хотелось ещё раз услышать банальные слова о любви, ведь сколько бы их не говорили, не шептали, не кричали вслух – всё равно этого было мало. – Может в этом проблема? Но я люблю так, как только могу любить. Как этого может быть недостаточно для проклятого цветка?       - Тише-тише, - мягко заговорил Намджун. Он сполз с подушек и присел рядом на краю кровати, босыми ногами шаря по холодному полу. Не найдя домашних тапочек, писатель вздохнул и медленно скатился по простыне на пол. Сокджин попробовал его поднять, но Намджун упорно положил голову на бедро любимого, тяжёлую и ужасно горячую, его жар передавался Сокджину и заставлял его пылать вместе с ним. Они снова застыли в тишине. Намджун дышал часто и неглубоко, упираясь вихрастым затылком в живот, Сокджин запустил руку в его волосы и перебирал их, думая о чём-то своём.       - В этом нет твоей вины. – сказал Намджун внезапно, как раз в тот момент, когда Сокджин уже подумал, что он уснул. –Здесь вообще нет ничьей вины, если так подумать.       - Иди сюда, - позвал его Сокджин. – Не сиди на холодном, если ты простынешь, то это точно тебя убьёт.       Намджун забрался на кровать, вытянул ноги, ровные и длинные, откинул голову на край торчащей из-за спины подушки и задремал, вдыхая и выдыхая через рот. На пол упали первые лучи солнца, розово-алые, узкие полоски пробились сквозь щели в тёмные шторах и начали освещать их маленькую, но весьма аккуратную квартиру на третьем этаже. После полуподвальной библиотеки, где творил Намджун, эта казалась почти роскошным пентхаусом, но Сокджин всё равно недолюбливал их нынешнее пристанище. На улице их караулили сасэны и не менее фанатичные журналисты, казалось бы, всё затихло, но интерес людей к чужому горю всё равно не угасал. Агентство требовало от Сокджина начала съёмок реалити-шоу, сходить на популярную дневную программу и пожаловаться там на свои трудности, приехать в больницу к таким же больным и прослезиться на виду у репортёров, в общем, начать пиариться. Сокджин же думал о том, сколько ему придётся занять у знакомых, если Намджун всё же согласится на операцию. Выходило слишком много, даже учитывая финансовую поддержку родителей. От этого болела голова и начинала сжимать сердце паника. Глядя на нарастающий свет за окном, на этот стремительно нарастающий новый день, Сокджин от души желал, чтобы мир остановился, замер в последней секунде и перестал нести их своим стремительным течением к самому краю бездны.       Сокджин прикорнул возле болезненно горячего тела Намджуна, тот и в своём неглубоком сне пылал яростно, наверное, это был жар его ослепительной души, которая рвалась наружу, не взирая на хрупкость человеческой жизни. Во сне Сокджину снились море и космос, они сливались воедино и звёзды проплывали мимо, мелодично сталкиваясь друг с другом, кружились гармоничным вихрем старые кометы, летящие нескончаемое количество долгих секунд с одного конца вселенной на другой, но ярче всего там сияли знакомые лучистые глаза, до боли прекрасные, до слёз счастливые. Возможно, это был рай. Сокджин плавал в этом сне и сон качал его на волнах эйфории и забытья, успокаивал и нежил, как самого любимого ребенка, как долгожданного первенца, как вернувшегося любимого. Постепенно греющее тепло начало исчезать, но свет продолжал нарастать и пробиваться сквозь веки, а потом словно удар молнии, ощущение чего-то плохого и гнетущего, разбудило его, заставило встрепенуться и подскочить на кровати.       День выдался погожим и радостным, Сокджин посмотрел на безмятежное лицо Намджуна и решил приоткрыть немного занавески ради тёплых солнечных лучей. Потом он ушёл на кухню и дальше в ванную, чтобы новый день начался как надо. Дожидаясь, пока приготовится рис, он смотрел в окно и впервые за долгие недели ему верилось, что надо немного подождать и всё станет хорошо. Вдруг его охватила безумная потребность поделиться этим чувством с Намджуном, рассказать ему, что он его любит и не перестанет любить, чтобы не случилось, что солнце сегодня светит так, что надо обязательно погулять и подышать свежим воздухом. Сокджин вошёл в спальню и наклонился к Намджуну, тот ещё спал, ни разу не сдвинувшись с места, осыпал поцелуями любимое лицо и погладил остро выпирающий кадык на шее. Писатель не просыпался. Сокджин попробовал ещё раз, хотя его кольнуло виной, Намджуну надо было хорошо высыпаться, но он чувствовал, что его надо разбудить. Сокджин застыл возле кровати, погладил пальцами прохладную кожу на лбу, нарастающий ужас зазвенел в пустой от мыслей голове и только строгие рекомендации врачей остановили его от паники. «Позвонить в клинику – укрыть тонким одеялом – собрать документы и вещи», - сказал он самому себе. Руки дрожали, но номер он набрал с первого раза. А после торопливого разговора Сокджин сел рядом с кроватью, совсем как сидел на рассвете Джун, и стал ждать.В тишине квартиры весело запиликала рисоварка, за окном шумел новый день, остальной мир продолжал жить и стремительно бежал вперёд, а Сокджин с трудом уговаривал себя перестать ненавидеть это утро.