На рассвете следующего дня

Лёгкая тряска меня практически не беспокоит. Веки закрыты. Какие-то образы мелькают среди подрагивающих ресниц. Дыхание ровное, спокойное. Почти сплю, но поверхностно, всё ещё слышу где-то отдаленно порывы ветра и шепот деревьев за окном, шум колес по дороге, тихий гул двигателя. Меня немного покачивает, а от каждой выбоины на мокром асфальте голова невольно дёргается. Я почти не чувствую. Дальний рокот грома, когда вспышки молний озаряют темнеющий небосвод, отдается в моей голове мыслью о том, что сейчас начнется дождь, капли застучат по земле и стеклу, ехать придётся аккуратнее. Она ненавязчивая, поверхностная, как и дрема, в которой я нахожусь, и пропадает так же незаметно, как и появляется. Растворяется среди пустоты, словно её и не было. Новый раскат грома громче и оглушительнее предыдущих. Я распахиваю глаза, в первые секунды сонно и ошалело глядя в окно, по которому барабанит дождь. Выдыхаю воздух через рот, потягиваясь на переднем сидении, к которому пристёгнут. Спина затекла, хотелось бы размяться, но я понимаю, что это сейчас запредельная роскошь. Остаётся только вяло подвигать плечами, ладонью пройтись по шее, которая хрустит, когда я верчу головой из стороны в сторону. Меня немного морозит, а кончики пальцев кажутся ледяными. Потерев рукой веки, я прикрываю тыльной стороной свой зевок, а после, всё ещё словно в полусне, чуть поворачиваюсь в сторону водительского кресла. Ворон всё это время ведёт авто. С того самого момента, как мы сели в неё в машинном отделении и выехали через ворота, сбивая на полном ходу нескольких мутантов, что жаждали укрыться в тени «Логова», когда всходило солнце. Он ничего не объяснял, не растолковывал свои поступки, только делал и молчал. Мотив и так был понятен: вывести нас из атакованной базы. Но не со всеми. Отдельно, второпях, в суматохе, где десятки людей спешили в сторону ангара в оцеплении бойцов АНБУ, которые прикрывали их со всех сторон. Ответа на вопрос «почему?» я так и не дождался по сей час. — Проснулся, — подмечает Ворон, когда я вновь провожу ладонью по лицу, словно это поможет мне ощутить себя бодрее, а не так вяло и апатично, будто я не спал несколько ночей к ряду. Ещё и холодок по коже проходит после каждого выдоха. Я так задолбался. — Я и не дрых, — шепчу в ответ, немного наклоняясь и оборачиваясь назад в салон, где, подложив руку под голову, пока другая безвольно свисала с сидения, свернувшись насколько это возможно в комок, спала Сакура. Так безмятежно и тихо, даже не дернувшись, когда раздался очередной грохот со стороны облаков. Она сильно вымотана. — Зря. Отдыхай, пока есть возможность, — парень говорит в полтона, словно не хочет побеспокоить девушку, хотя шум капель, разбивающихся о машину, и раскаты грома не на его стороне. — Не могу, — качаю головой, покусывая кожицу губ, при этом сразу же замечая прохладный взгляд в свою сторону, как будто недовольный. — Что? — Не кусай губы, — произносит Ворон, когда я начинаю посасывать собственную губу после того, как она уже заболела от соприкосновений с моими зубами, — что за бестолковая привычка, — он приглушено шепчет на этот раз, будто бы сам себе. — Ну, ты всех говном поливаешь и избегаешь меня, а я кусаю губы, — колко отвечаю на это, хотя и ощущаю себя несколько уязвленным: всё-таки я не думал, что это настолько приелось. Да и я не так часто это делаю. — Каждому своё. Самообман как попытка противоречия не был засчитан, так как мне и без чьего-либо мнения было ясно, что губы у меня вечно потрескавшиеся или в мелких ранках, которые наносил никто иной, как я. Ворон хмыкает, продолжая плавно придерживать одной рукой руль, покамест второй включает дворники автомобиля, которые стирают капли с лобового стекла. — Ты даже не отрицаешь, — бормочу я более тихо, так как вид спящей девушки в стекле заднего вида не давал мне поднять тон и высказать всё, что накопилось. Поставив локоть на дверцу, я складываю на руку подбородок, отворачиваясь от капитана «Акацуки». Меня всё ещё сотрясает мелкая и колкая дрожь, вот только от холода она или яростного бессилия — чёрт разберет. За окном вид не лучше, чем в салоне джипа, — серое небо, затянутое грозовыми облаками, темнеющими на горизонте, мрачный и обветшалый лес, чьи деревья серы и голы, пока остатки их листьев мокнут с пожухлой травой вперемешку с грязью. И дорога. Бесконечная, длинная, неровная, с ухабами и кое-где разбитая, но она продолжается, ведёт куда-то в неизвестность, истину которой знает только сидящий со мной на соседнем кресле. Всё как в моей жизни. Дерьмовой и жалкой жизни, мать вашу. Зажмуриваюсь, стискивая зубы до того, что челюсть начинает сводить. Открыв глаза, снова утыкаюсь лбом в окно, не сводя взгляда с бесцветных дождевых дорожек на окне, что переплетаются с друг другом, струятся вниз, ползут, как змеи по стеклу, словно пытаясь попасть в салон машины. — Я сделал свой выбор, как и ты, — слова Ворона со спины слышатся чётко, несмотря на то, что я больше внимания уделяю проносящемуся за окном унылому пейзажу, — этого тебе должно быть достаточно, — неохотно возвращаю взгляд в сторону капитана, — и это вовсе не выражается меткой у тебя на шее, — прибавляет он, когда я, сам того не ведая, уже потянулся к вороту водолазки. Говна кусок. Всё-то он видит, всё-то он знает, но дать ответы на элементарные вопросы у него язык отсохнет, видимо. — А разве что-то изменилось? Ты, как вёл себя, как подонок, так и ведешь, — фыркнув на слова Ворона, я откидываюсь на сиденье, поворачивая голову к бойцу. Давай, отмазывайся. Или кинь в меня камень своей ухмылочкой, как ты это делаешь день ото дня, если не пропадаешь на недели. — А ты, как ребёнок, раз считаешь своё поведение уместным в данной ситуации. — Хочешь, чтоб я рыдал? Вис на тебе, прося утешения и защиты? — взбрыкиваю, после таких слов, забываясь и переходя на крик. — Я был один, когда они пробрались на базу! У меня не было твоих военных игрушек, не было, понимаешь? Было темно, страшно, и я готов был обосраться от каждого шороха, но у меня за спиной была Сакура, которая тряслась не меньше! Ворон сдвигает брови, но даже взглядом меня не удостаивает, отчего я закипаю сильнее, перегибаясь со своего сидения, и продолжаю: — Ты блядский командир отряда «Акацуки» и тебя не было рядом, когда стены, казавшиеся стражами нашей безопасности стали ловушкой, откуда не выбраться! Люди умирали, кругом резня и кровь… Змей, Хатаке, Бессмертный… а что, если б они могли выжить, если б ты был в «Логове»?! — Саске… Я замираю, когда слышу своё имя. Но не от Ворона, а со стороны салона. Так слабо, робко и дрогнувшим голосом. Посмотрев на Сакуру, которая с этой убогой жалостью в глазах, на которых стояли слёзы, глядела в ответ, я лишь бессильно рыкаю в сторону и откидываюсь на своё место, прикрывая веки ладонью. Чёрт. Мало того, что разбудил её, так ещё и напомнил об этом. Я не хотел. Я… Блять. Мои пальцы всё ещё дрожат. Я не могу перестать стирать с них какой-то грязной тряпкой липкую кровь. Она не моя. Я не уверен, меня тоже зацепляло, а ладони до сих пор горят и щиплют при любом движении. — Перестань, ты стираешь себе кожу, — Ворон перехватывает мою руку, отчего я замираю и поднимаю на него глаза. Он что, не понимает? Я весь в крови. Она не смывается. Я пытаюсь, но она въедается, отравляет… — Саске, хватит, — уже твёрже, после того, как я по наитию продолжаю своё занятие, словно не могу остановиться. А могу ли? Альфа стискивает мои пальцы в своей ладони, препятствуя мне и дальше вытирать грязь и кровавые разводы на уже покрасневшей и саднящей от трений коже. Опуская голову, я вжимаю ту в плечи, глядя на его руку, пока к горлу подкатывает комок. Мне страшно. Всё ещё темно и страшно. За себя. За неё. И за него. — Успокаивайся, — как всегда бездушно отчужденно бросает мне капитан «Акацуки», перекладывая обратно свою ладонь на руль. Ворон ведёт машину, которая увозит нас из этого ужаса, где ещё остались люди и эти твари, которые, сколько бы времени ни проходило, всё равно идут за нами, находят нас и убивают. Одного за другим. Обернувшись назад, я вижу свою одноклассницу. Бывшую одноклассницу, если точнее. Мы давно вне школы, вне города и дома. Сакура тихо сидит, прижав колени к груди и уткнувшись в них лицом. Она не произносит ни звука, только сильнее стискивает тонкими пальцами ноги и часто дышит. На её светлой кофте видны тёмные разводы и подсохшие бордово-коричневые пятна. Один из бойцов АНБУ умирал у неё на руках. Она хотела его спасти: прижимала плотно ткань к ране, ободряюще шептала о том, что всё будет хорошо, и судорожно другой рукой искала ампулу ультракаина* в аптечной сумке умирающего юноши. Его ранил мутант. Глубоко. В темноте она не могла сделать ничего, кроме как облегчить страдания хоть немного. Она пыталась. — Почему это происходит… — шепчу вслух, не обращаясь к кому-то конкретному. Может, к Харуно, может, к Ворону, а может, к самому себе, или тому, кто в этом виноват, — почему? Мне нужен ответ. Мне нужен виновный. Мне нужно скинуть это всё хоть на кого-нибудь. Ворон молчит, сильнее стискивает кожаный чехол на приспособлении управления громоздкой машиной, в которую нас так же без слов загнал, и ничего не говорит. Он знает. Знает, блять! — Включи музыку, — проглотив почти что ощутимый уплотненный сгусток во рту, отдававший горечью, шиплю я в сторону капитана, который игнорирует меня, — включи гребанную музыку, ты… Говна кусок. Оскорбление остаётся недосказанным, так как я зарываюсь пальцами в волосы, закусывая губу и глубоко выдыхая. Обстановка давит на виски, голова раскалывается от боли и гнетущего чувства, что у меня вот-вот взорвётся башка, которую словно кованый обруч сдавливает. — Пожалуйста, — выдавливаю из себя, сквозь собственную чёлку глядя на для чего-то же существующую тут магнитолу, которая синей подсветкой рассеивает мрак в машине. — Станций, которые могут транслировать музыку, нет, как и тех, кто могут вести эфир, — голос парня, нарушившей эту сводящую с ума тишину, так издевательски спокоен, словно это не его база, сейчас орошенная кровью невинных людей, стала новым пристанищем мутантов. Почему ты так спокоен, сукин сын? Почему ты не злишься, не кричишь, не проявляешь хоть каких-то эмоций… Ты же можешь. — Где ты был всё это время? — даже не ожидая хоть какого-то ответа, задаю я вопрос, всё ещё стискивая собственные волосы в руках. Оттягиваю их, будто бы это как-то поможет приглушить отбойные молоты, бьющие по вискам. И Ворон снова молчит. Я качаю головой и закусываю нижнюю губу. Где бы он ни был, он нужен был здесь. Своим людям, бойцам АНБУ, выжившим. Он был нужен мне. Салон машины погружается в тишину, которую прерывает лишь попискивание со стороны капитана, на которое он не обращает внимание до тех пор, пока я раздраженно не протягиваю руку к его поясу, где в футляре находится рация, и без всяких разрешений беру, вытаскивая её оттуда. Даже если Ворону это не по душе, он вряд ли будет возмущаться и пытаться у меня её забрать, покуда ведёт машину. Угрюмо встретив чужой ледяной взгляд, направленный на меня, я без объяснений принимаю сигнал, закидывая одну из ног на переднюю панель внедорожника, пока сам устало откидываюсь на спинку сидения. Он мне всё равно ничего не скажет. И не сделает. И не оттого, что я гражданский или нас что-то связывает, альфа всегда игнорировал эти факты. А вот то, что у него заняты руки, — веский довод. — Да? — спрашиваю я у предмета связи, хотя в ответ мне доносится лишь тишина и какое-то копошение. — Кто это? — Режим приёмника по ту сторону. Тебя не услышат, — вместо ответа из рации до меня доносится голос Ворона, который краем глаза прошёлся по предмету у меня в руках. — И что с этим делать? — безразлично бросаю я, глядя на разноцветные лампочки, которые горят на рации, которой хотелось запустить в альфу, но вместо этого я продолжаю её сжимать в своих пальцах, засохшая кровь на которых всё ещё невольно приковывала взгляд. — Жди. И я жду. Минуту. Две. Пять. Мне нечем отмерять время, но лишь внутренний шепот отсчитывает секунды, пока из рации доносится лишь шуршание, походившие на трение ткани. Облизав губы, я делаю глубокий вдох и выпускаю воздух изо рта на выдохе. Усидчивостью я обладал сравнительно бóльшей, нежели мой лучший друг, чьё местонахождение для меня такая же тайна, как и то, жив ли он, но тем не менее именно сейчас ожидание выматывает. Я крепче сжимаю предмет связи пальцами, когда из той слышится глухой звук, похожий на падение чего-то тяжелого. Металлического. — Кто б мог подумать, что ты пойдёшь так далеко в своих планах, — раздавшийся голос мне знаком. Он низкий, шипящий и вкрадчивый. Неприятный. Будто бы подбирается к телу, цепляется за него, а сам зрит в душу. И от этого ещё гаже, — убогий ублюдок. — Это Змей… это ведь он, — шепот Сакуры позади, которая назвала личность того, кого я и без этого узнал, отвлекает меня, отчего я поднимаю вверх одну из ладоней, тем самым призывая девушку к тишине. Он с кем-то разговаривает. У него могла, вполне, и крыша поехать, конечно, но… Жесткий и оглушающий звук выстрела неожиданно доносится из динамика, отчего я чуть не роняю рацию. Из неё слышен хрип и едва сдерживаемый стон боли. Однако мы всё равно его слышим. Сдавленный, шипящий и такой настоящий. Он ведь не палит сам в себя? — Господи… — с ужасом вжимается в спинку моего кресла со своей стороны Харуно. Я же, затаив дыхание, не свожу глаз со средства связи. С темнеющих щелей динамика. С мигающей лампочки. — Ай-яй-яй, где твои манеры… — Змей на том конце связи язвит сквозь стиснутые зубы, в то время как я перевожу вопрошающий взгляд на Ворона, который безмятежно ведёт машину. С абсолютно непроницаемой рожей. Это, блять, нормально? Ведь это его боец. Его человек. Он же капитан. — Где вакцина? — новая реплика сказана уже не генетиком. Голос другой. Ледяной. Бездушный. С приглушенными тонами. Я его уже слышал. Его зовут Тоби. Но Мастер сомневается, что это его настоящее имя. Несмотря на то, что рация тёплая, мои руки всё холодеют, а сдерживать дрожь в них всё сложнее. Я впиваюсь пальцами в пластмассу так сильно, что от напряжения начинают болеть пальцы. Отдаленно так. Ноюще. Мы слушали Змея и Тоби в тишине, даже гул двигателя машины отходил на задний план. Каждое слово генетика и его оппонента разносилось у меня в голове, и каждая фраза поднимала словно кучу ворон, покуда вспыхивали воспоминания. Сакура с пробирками. Она склоняет голову, кивая, водя тонкими пальцами по стеклянным горлышкам. Я в своих мыслях, она — тоже. Новичок на тренировке с Бессмертным, который злится, кидает в него ножи, стремится достать. А он ловко уклоняется, выскальзывает из чужой хватки, легко оказываясь за спиной у противника. Он издевается. Террорист, который с кислым выражением лица спихивает пинком ноги со стула парня, чьи волосы «ёжиком» топорщатся из-под оранжевой маски. Выстрел. Ещё один. Я приоткрываю губы, но не могу сказать ни слова. Ни звука. Только отрешённо гляжу на рацию, что уже едва держится в моих ослабевших пальцах. — Ты проиграл, Вендетта, — шепот Змея заставляет меня зажмуриться, чтоб сдержаться. Я не буду реветь. Я не буду, я… — Нет… нет… нет… — Сакура утыкается в изгиб локтя, пока с её подбородка капают мутные слезы, — пожалуйста, нет… Оглушающий звук конца. Треск. Протяжный писк. Связь прервалась. Я мог тогда выключить рацию. Я мог прервать связь. Я мог избежать этого. Можно узнать, как кто-то погиб. Можно это увидеть. Но слышать. Картинка без звука так и останется картинкой, а эти предсмертные хрипы я не забуду никогда. Как и Какузу. Как и Хидана. Как Конан. Как Яхико. Как и Орочимару. Я буду их помнить, но какой ценой. — Прости, — тихо шепчу в сторону, — Сакура. Как видно в зеркале, девушка лишь мотает головой, прикрывая глаза ладонью и отворачивается, утыкаясь в сиденье. Она не знала, что так всё закончится. Она не может унять всхлипы, хотя и прикрывает рукой губы. Она пытается. Снова и снова. У Харуно и в самом деле есть образец вакцины. В небольшом металлическом цилиндре. Она показала Ворону закупоренную пробирку с жидкостью, плескающейся в ней. Последняя воля Змея. Его достижение, его изобретение. Его жизнь. Закусывая губу, я подавленно прикрываю глаза. Мне всегда казалось, что жертвенность — удел слабых, ведь если не способен бороться, то ты ничем не лучше суицидника, который банально уходит в мир иной с большим пафосом. И если б кто-то указал пальцем на генетика, который всегда отмахивался от всего, что было «недостойно его внимания», я б усмехнулся. Такой человек, как он, никогда б не сделал что-то такое, что могло помочь другому без выгоды для себя. И как же я был неправ. Он остался в «Логове». Он тянул время. Он дал другим уйти. Он не должен был умереть вот так.

***

— Мне надо отлить, — бормочу я, когда мы проехали, наверное, тысячный знак о том, что скорость на дороге должна быть ограниченной. Естественно, Ворон этим правилом пренебрегал. Машина приостановила ход единожды: когда глава «Акацуки» переливал бензин из канистр, которые вытащил из багажника, в бензобак. Ни мне, ни Харуно он не разрешил даже выйти и размять ноги, заперев нас в джипе щелчком брелка от авто. Мы ехали с раннего утра, когда едва заалело солнце на заре, а сейчас уже смеркалось. Если подремать в сидячем положении было реально, как и перетерпеть голод, и то, как подсасывает со стороны желудка, то мочевой у меня был не настолько терпеливым. Сдвинутые колени, одним из которых я монотонно качал, глядя в окно на то, как из-за того, что вечерело, и без этого удручающий пейзаж и вовсе казался мрачным, тёмным и веющим безнадёгой. — Слышишь? — я поворачиваю голову к Ворону, стискивая зубы оттого, как он вновь меня игнорирует, будто меня и в самом деле нет. Хотя на этот раз можно отдать ему должное — он хотя бы морщится, сильнее стискивает руль и протяжно так, сквозь зубы, втягивает в себя воздух, а потом сглатывает, словно способен насытиться и этим. Хоть какие-то эмоции. Если он так корчит из себя обиженного, то это весьма печально. Где его хваленая выдержка? Однако ссать я всё ещё хочу, и об этом не забудешь, даже если сильно постараешься. — Ты у обочины не можешь притормозить на тридцать секунд? — вновь интересуюсь и, не дожидаясь ответа, пихаю парня в плечо. — Эй. — До пригорода осталось недалеко. Там остановимся, — отвечает мне спустя несколько секунд Ворон, потерев веки пальцами и пожав плечами, словно стряхивая с себя своё окаменение. Мне даже померещилось, что он вздрогнул от моего прикосновения. — Мне надо выйти сейчас, — с нажимом произношу, вглядываясь в лицо альфы, который сразу же отводит свои чёрные бездны, где топит меня то и дело. — Хорошо. Так легко и лаконично брошенное согласие я хочу принять за личное достижение, но оно всяко бледнеет в сравнении с тем, что пришлось пережить за последние сутки. Спорить и кричать на Ворона всё равно было без толку, как и пытаться делать вид, что всё нормально. Что всё уложится как-нибудь. Я стараюсь взять себя в руки. Правда, не думать об этом, не прокручивать последние слова Змея и Новичка, нет, точнее Вендетты, мне никак не удаётся. Банкир был неправ, кстати. У Новичка нет позывного. Точнее, он его не говорил, поэтому его так прозвали за то, что он дурака валяет, когда нужно быть серьёзным. У него есть позывной. И его значение куда более ёмкое, нежели у других. Жуткое, полное ненависти и томящегося ожидания. «Кровная месть». Отец мне как-то рассказывал о том, что месть бывает разной, и это всегда следует учитывать. Расчетливо-холодной, которую подаёшь, как десерт, продуманно, осторожно, и так щемяще сладко, что ничего восхитительнее агонии и ужаса на лице врага и быть не может. Или же жгуче-яростной, когда заходишься в исступлённом крике, спеша стереть в порошок тех, кто ранил в спину, в душу; тех, кто предал и убил в тебе мораль и гуманность. Второй вариант кажется наиболее неприятным: всё-таки бушующее пламя страшно, ведь оно стирает границы и тебя распирает от гнева до того, что ты готов изрыгать лаву. Однако огонь опасен лишь тогда, когда ты близок к нему. Куда страшнее холодная, скользящая и следующая за тобой повсюду со склизким следом ледяная рука мести. Ты не увидишь её, когда обернешься. Ты не почувствуешь её ядовитых паров, когда она будет плавно подбираться к тебе всё ближе и ближе до тех пор, пока её хватка не сомкнётся на твоём горле. Я сглатываю слюну, сжимая пальцы в замок меж своими руками. Я убью любого, кто будет мешать мне добраться до моей цели, каждого пассажира того товарного экспресса. Зубы закусывают покарябанную губу, снова терзая её раз за разом, пока собственные ногти впиваются уже в кожу у меня на руках. Нервы уже ни к черту. Мои мысли переплетаются с друг другом, перегоняя здравомыслие и логику. Я и в самом деле уже не знаю кого стоит бояться больше: мутантов, которые видят в нас пищу и настигают, готовые сожрать в любой момент, или человека, который убивает себеподобных, открывает путь монстрам суматохи ради, а сам идёт по трупам к цели. К цели. Он держал меня стальной хваткой, хоть внешне это и выглядело, как будто Новичок на мне игриво повис, на самом деле я чувствовал как сильнее сжимаются его пальцы на моих плечах. — Живо. У тебя тридцать секунд. Ворон выводит меня из собственных домыслов, отчего я бегло кидаю на него взгляд и торопливо открываю дверцу машины, вылезая из неё и ступая на мокрый асфальт, пока ему не взбрела в голову мысль о том, что это непозволительная нынче роскошь. Свежий воздух проникает в мою кровь и лёгкие, словно яд замедленного действия. Меня немного покачивает, и голова слегка кружится от такой чистоты. Всё-таки я несколько месяцев не покидал «Логово», где невозможно и носа в окно высунуть. Кислород, потребляемый организмом, кажется более насыщенным и будто бы плотным, да ещё и с примесью запаха мокрого асфальта и травы, доносящегося с ветром. Я делаю несколько шагов, шатко передвигаясь и на ходу разминаясь, до тех пор покуда моя нога не наступает в одну из многочисленных луж. Дождь перестал идти не так давно, но его последствия всё ещё были ощутимы. В прямом смысле. — Ты места посуше не мог найти? — рыкаю в сторону капитана, который выходит из внедорожника со своей стороны, но не хлопает дверью, как я, а наоборот оставляет её открытой. — Двадцать секунд, — лишь слышится в ответ, на что я закатываю глаза с приглушенным шепотом, в котором проскальзывает «бесишь», и собираюсь дойти до ближайшего дерева, однако Ворон останавливает меня свистом, что едва ли не оглушает меня своим звоном в ушах, который остаётся после него. — Здесь, — он кивает на место около автомобиля, когда я с нескрываемой досадой оборачиваюсь на него. — Ты, блять, серьёзно? Предлагаешь мне отлить рядом с тачкой, чтоб все могли полюбоваться? — пожалуй, моё возмущение было настолько очевидно, что даже спрашивать было излишним, но это же капитан «Акацуки», у него всё не как у людей. — Десять секунд. Через это время я запихну тебя в машину и можешь орать сколько душе угодно. — Чтоб тебя… — ворчу, оглядываясь по сторонам, словно вот-вот должна показаться бесконечная вереница машин. Ну знаете как бывает. Вроде никого нет, но только тебе приспичило зайти за столб, как всё, всему народу зеленый свет дали. И как-то то, что творится сейчас, не особо успокаивало на этот счет. Мне приходится зайти за машину и повернуться к ней спиной, попутно ощущая как кровь приливает к лицу, когда я приспускаю впереди штаны, дабы отлить. Никогда не ощущал себя более униженным. Хотя нет, вру. Стоять «раком», когда у тебя из зада течет едва ли не по ногам оттого, что ты неизмеримо хочешь, чтоб тебя сделали подстилкой, — блестящий пример, что более смущенным, чем тогда, я точно не стану. Некуда падать. Я на самом дне. Ведь когда влюбляешься в того, на кого затаиваешь самую искреннюю злобу, попутно ненавидя его всё больше и больше с каждой проведенной совместно минутой, начинаешь понимать, что то, как он караулит, пока ты отливаешь, — мелочь, в сравнении с тем, как тебя трясёт от одного его присутствия. Порою это сменяется желанием, чтоб он взял тебя за руку, или же чтоб захлопнул свой поганый рот. Бредятина, но иначе я и не могу уже, так как мне нужно, чтоб он раздражал мой взгляд. Впрочем, с этой задачей он справляется прекрасно, просто десять из десяти, особенно когда начинает растягивать усмешку на роже. — Да, лыбся-лыбся, гиена, — фыркаю, скосив взгляд на Ворона, на лице которого уже блистает его ухмылка. Ну, о чём я и говорю. Фырканье получилось какое-то беззлобное даже, словно это в порядке вещей. Я закусываю губу, а тем временем уголки моего рта непроизвольно ползут вверх, будто сами по себе. Я всё-таки чокнулся. Конкретно чокнулся в него. Всё-таки, ещё раз убеждаюсь, что любовь, — самая подлая сука из всех, которые видывал этот мир. Облегченно выдыхая, когда заканчиваю справлять нужду, поднимаю глаза к серому небу, что затягивается темнеющей синевой, после чего подтягиваю и штаны. Где-то проскальзывают кристаллики первых звёзд, которые ярко мерцают. Таких в городе нет. — Если и покормишь нас, то я буду весьма признателен, — протягиваю, вытирая руки одной из влажных салфеток из полупустой пачки, которую прихватил из машины. Проходя мимо Ворона, который, несмотря на свои угрозы, дожидается меня, я собираюсь продолжить мысль, но застываю на месте, так как он застает меня врасплох, перехватывая меня за запястье и тем самым призывая посмотреть на него. — Да пошутил я, знаю, что опасно и бла-бла-бла, — сразу же начинаю идти на попятную, поднимая глаза на парня. Мои щёки, ещё не остывшие до этого, вновь алеют, кажется, их жар в какой-то мере согревает мои озябшие плечи и руки. Вне машины весьма прохладно. — Ворон… — колкости, одна за другой, крутятся на языке, но я так и не произношу ни одну из них, лишь ошарашенно наблюдая за тем, как он поднимает мою руку, проходясь по изгибу кисти кончиком носа. Это щекотно, я чуть морщу нос, но не вырываю запястье. — Тц, — цокает языком парень, переводя взгляд ко мне и отпуская мою руку, — перебил всё спиртом. — Только не говори, что хотел меня нюхнуть, — теперь усмехаться мой черед на эту выходку, которая выглядит странно и дико, — как же я пахну? — Как сорняк, — любезно отвечает альфа, кивая в сторону авто, — садись в машину. Мысленно проклиная Наруто с его «ягодкой», я неохотно открываю дверцу и усаживаюсь обратно на сиденье, где мне предстоит ещё неизвестно сколько времени провести. Стараться устроиться поудобнее казалось безуспешной затеей, так как до этого я уже отсидел всё, что было можно. Положив одну ногу поверх другой, я нажимаю на кнопку у дверной ручки, дабы опустить окно, но оно сразу же поднимается обратно под мой негодующий взор. — Эй, — направляю возмущение в сторону виновника, что как ни в чём не бывало пристёгивается, — дай хоть свежий воздух впустить. — Не стоит, — кратко, как и всегда, отвечает капитан, заводя машину и вновь пуская её во все тяжкие по дороге. Мне остаётся только кисло сопроводить взглядом его действия, ведь ничего не поменяется, если я буду стоять на своём — только больше сам закипать буду. Повернув голову в сторону задних сидений, чтоб посмотреть что делает всё это время тихо сидящая Сакура, я обнаруживаю, что она всё так же лежит спиной к нам, поджав ноги и обхватив голову руками. Может, уснула? Я и сам не замечаю как стал впадать в дрему спустя какое-то время, после того, как внедорожник уже привычно бороздит путь. Наверное, тому виной не то безделье, не то голод. А может, и пережитое прошлой ночью. Или всё сразу. Мысли о том, что нас ждёт ещё, расплывались. Мотивы Ворона встали на второй план, когда веки начали слипаться, и мне даже как-то удалось уютно умоститься, прижав к груди колено. Дыхание ровнее, голова тяжелее, ресницы чуть подрагивают. Я не слышу что там шепчет Сакура. Ей что-то надо?.. О чём она меня просила? Как всегда… что-то там мямлит, едва сдерживая слезы. Её голос меняется. Он больше не звонкий и привычный, а вкрадчивый, обмораживающий своим холодом. Он сильнее стискивает мои плечи пальцами в чёрных перчатках. Жуткое дыхание близко, я чувствую его затылком, отчего дыбом встают все волоски на теле. Он говорит тихо, елейно и мягко, но эти слова сковывают сильнее, чем стальные кандалы. Я не могу сдвинуться. Пытаюсь открыть глаза, но ничего не выходит: веки будто склеены. Отстань от меня. Не трогай. Уйди. Вендетта. Ледяные руки стискивают моё горло. Мне тяжело дышать. Я могу лишь беспомощно открывать рот, хватаясь пальцами за чёрные перчатки. На глаза наворачиваются слёзы. Лёгкие судорожно сжимаются от нехватки кислорода. Впереди появляется слабый силуэт, который расплывается из-за выступившей влаги на веках. Он приближается, всё ближе и ближе. Ворон. Я хочу его позвать, но… Из уголка его губ стекает алая дорожка. Он едва идёт, пошатывается, его глаза полузакрыты. Каждое движение — боль. Каждая эмоция на лице — агония. — Я убью любого, кто будет мешать мне добраться до моей цели, каждого пассажира того товарного экспресса. Детей. Женщин. Мужчин. Я убью Сасори. Я убью Итачи. Меня оставляют силы сопротивляться, я опускаю руки, когда судорога проходит сквозь всё тело. Воздуха катастрофически не хватает, лицо горячее, а изо рта слышатся лишь булькающие и кряхтящие звуки. — Я убью его, — оранжевая маска Вендетты падает на землю, он всё ещё держит меня за горло одной рукой, пока второй поднимает револьвер в сторону Ворона. Нет… нет… нет! Резко распахнув глаза, я вскакиваю, принимая полусидячее положение, оторопело дыша и с ужасом глядя перед собой в темноту. У меня всё ещё дрожат руки, когда я ощупываю свою шею, будто бы на ней должны остаться следы удушья. Нет, их нет. Это всё дурной сон. — Сон, — своим шепотом я нарушаю тишину, — сон. Всего лишь сон, — облизав пересохшие губы, я оглядываюсь по сторонам. То, что я был не в машине, было очевидно, но место, где я нахожусь, сейчас мало походило на моё представление о том, куда нас вёз капитан Акацуки. Это была какая-то комната. Вроде бы, даже жилая когда-то, если судить по бежевым обоям, видавшим и лучшие дни. Закрытое наглухо окно, прикрытые жалюзи, которые пропускали тусклое освещение луны в помещение. Деревянный комод, тумбочка да торшер с неудобной постелью, на которой я сейчас лежал. Слой пыли на всём этом ощущался и без проведения пальцем по поверхности любого предмета. Затхлость и обстановка напоминали чем-то номер в придорожном мотеле, которые я мог наблюдать только в фильмах до этого. Даже клише в виде убогой картины с водопадом была. Потерев лицо ладонями, я несколько раз похлопал себя несильно по щекам, чтоб окончательно прийти в себя и удостовериться, что это не очередная ветвь моего ночного кошмара, который так завуалированно кидает меня в реальность, пока за дверью меня поджидает мутант или Вендетта с топором. Усмехнувшись своим мыслям, я потираю быстрыми движениями плечи. В комнате прохладно, практически как на улице. Я аккуратно опускаю ноги на пол, однако скрипящие половицы сводят мои усилия на нет, словно назло издавая звуки погромче да попротивнее, мол, Саске, ты слишком многого хочешь от старых развалюх, вроде нас. — Прекрасно, — саркастично фыркаю на собственные мысли, подходя к окну и пальцами разводя ламели жалюзи, чтоб посмотреть что происходит снаружи. И моему разочарованию не было предела, когда я оказываюсь прав. Это действительно какой-то убогий мотель на манер американских домишек: даже покачивающаяся на ветру вывеска выглядела криво-косо и по-нищебродски. Почему нельзя было найти хотя б гостиницу? Не в нашем положении выбирать, само собой, но раз есть такая вседозволенность, я предпочёл бы провести ночь в привычной когда-то роскоши, от которой ничего и не осталось в этой зоне отчуждения, нежели на попахивающих плесенью простынях. Глазами я пробежался по улице, чтоб убедиться в наличие чёрного внедорожника, стоящего среди других двух машин, которые уже слились с пейзажем, став своего рода памятниками, — ржавыми, грязными и вряд ли когда-нибудь сдвинутыми с места. Развернувшись на пятках, я подхожу к двери, что была приоткрыта и вела в ещё более мрачный и тёмный коридор. Наверное, глупо бояться темноты в семнадцать лет… или сколько мне там сейчас? Я даже не могу сказать точно какой сейчас месяц. Теперь я понимаю Гаару, который не мог даже сказать сколько ему лет. Когда живёшь ото дня в день, не ведая даже ради чего, и перед глазами нет банального расписания учебы, работы там или каких-то неотложных дней, всё сливается в одну огромную неделю, что никогда не может закончиться. Пятница, суббота, понедельник? Какая разница? Май, Июль, Август? Сентябрь? Сколько месяцев прошло с того дня, как перевернулся автобус? Сколько дней минуло с того момента, как я переступил порог родового поместья и увидел мертвых соклановцев? А сколько недель прошло с того, как природа с широкой улыбкой кинула в меня статус омеги, словно ссаной тряпкой? Столько всего произошло. Мне пришлось распрощаться со многими привычками и чертами характера. Сказать «прощай» стольким людям, к которым я привязался больше, чем к родственникам из клана. Может, из-за того, что они видели во мне не наследника и будущего главу, а обычного подростка, который узнаёт какой он, оказывается, полудурок и омега и абсолютно не знает что с этим делать. Забавно, что будь жив отец, он бы точно мне с этим не помог. Это было бы выше его понимания. Он никогда не был холоден или жесток, не требовал от меня чего-то запредельного, но строгость выражалась во всех его жестах, мимике, даже в том, как он постоянно оценивающе смотрел на мои успехи. Я сам хотел соответствовать критериям идеального сына, наследника и того, кто будет одним своим видом вгонять в страх оступившихся родственников, готовых едва ли не ноги целовать, вымаливая прощение. Это казалось таким простым, таким естественным, как и правила и устои, принятые всем родом. Вот только чем больше я нахожусь вне этих жестких рамок, тем больше осознаю, как я и вся моя семья заблуждалась по поводу других. Беты — не бесполезны: они так же сильны, они способны заметить мелкие детали и беспристрастно давать оценку ситуации или людям. Омеги не слабы и не отвратительны, от них не зависит хотят ли они секса в период течки или нет. Это просто надо принять. Как самого себя. Я с сомнением толкаю дверь, делая шаг вперед. Ступая по скрипучему полу, я медленно приближаюсь к комнате, где горел фонарь. Она выделялась среди других, которые располагались по обе стороны от коридора. Она была с аркой вместо двери и своей формой походила на круг. В центре комнаты на продавленном диване, на котором при приближении я замечаю поеденные молью или ещё какой дрянью места, сидит Ворон. Он не расслаблен даже сейчас. Он напряженно сжимает ладони друг с другом, пока локтями упирается в собственные колени. Его взгляд такой же, как и всегда, — угрюмый и равнодушный. Для полного соответствия типичному образу не хватало только едкой улыбочки. Давай её сюда, придурок, вот он я. Смейся, издевайся, отпускай язвительные комментарии, на которые у меня не будет ответить слов, от этого я буду злиться, раздражаться и хрен пойми от чего возбуждаться, глядя в эти чёрные глаза. — Ну давай уже, ляпни что-нибудь, — решаю ускорить процесс, так как я уже рядом с диваном стою около минуты и в меня не полетело что-то напоминавшее усмешку, — а то ты так уныло сидишь, что мне кажется, что не так уж я тебя и ненавижу. Правильно, Саске, больше колкостей. Однако Ворон молчит, всё так же задумчиво глядя на столп света фонаря, который рассеивает темноту комнаты. Ощутив себя неловко, я сажусь рядом с ним на диван. Я испытываю какую-то странную необходимость что-то сказать, но не знаю что именно. Был бы тут Узумаки, он бы точно подобрал слова или ещё что-то от души, сердца и предельно искренне. — Знаешь… на самом деле я… — так и не сумев договорить, я выдыхаю, заставляя себя признать другую истину, которую признавать мне не давали страх и обида, — я не считаю тебя виноватым в случившемся. Никто ведь не знал, что… — переведя взгляд на Ворона, с сомнением прищуриваю глаза, добавляя, — ты ведь не знал? — Предполагал, — как всегда сдержанный ответ, — опрометчиво. — Если ты знал, что он такое может, почему не убил его сразу? — удивляюсь я такому заявлению. — Предполагать — не знать точно. — В данном случае можно было и перестраховаться. — Враг, который знает о твоих намерениях, куда опаснее, чем тот, который выжидает, ничего не предпринимая. Как только он догадался о том, что я хочу сделать, то сразу вышел из тени, чем подтвердил мои догадки, — спокойно опровергает мои слова Ворон, отчего я вынужденно соглашаюсь с его умозаключениями, которые выглядят пологичнее моих, — к тому же убить его будет непросто. — Ты думаешь, что он нас найдёт? — вскидываю брови. — Вероятность мала. Я снова погружаюсь в свои мысли, наблюдая за тем, как боец отцепляет флягу от своего пояса и, открыв её, делает глоток. Можно было бы предположить, что он хлебнул чего-то крепкого, вроде виски, однако донёсшийся до меня ментоловый запах, напоминающий зубную пасту, настораживает меня куда сильнее, чем тот факт, что Ворон мог бы напиться. — Это нейтрализатор, — озвучиваю я вслух свою догадку, когда парень медленно закрывает сосуд для жидкости, переводя глаза на меня, — не думаю, что тебе нравится пить жидкость для полоскания рта, если это не он, — вспоминая вкус этой дряни, протягиваю более деловито. Так как капитан отмалчивается на это, я начинаю напрягаться сильнее. Я никогда не забуду те ощущения и то, как думал, что подохну от этого полувозбужденного состояния. Всё тело раскаленное, вялое, запахи туманят рассудок, в голове каша из собственных мозгов и желания, чтобы тебе всадили поглубже, а единственный способ унять это — потрахаться. Неужели уже прошло полгода? — У меня… — я не могу даже договорить это, так как во рту пересыхает от одной мысли, что придётся переживать это снова. — Не у тебя. Иначе было бы проще, — Ворон отрицательно качает головой, хмыкая при этом, отчего я чувствую как внутри у меня что-то обрывается, когда после этого он кивает в сторону коридора. — У неё.