На рассвете следующего дня

Холодно. Обхватываю себя руками, потирая о бока озябшие пальцы. Одет я не по погоде, да и, похоже, по жизни тоже. За разбитым стеклом насвистывает ветер, поднимая ворох опавшей листвы. По наполовину сгнившей крыше стучит дождь, барабаня тяжелыми каплями с каким-то тягучим промежутком. На коже появляется россыпь мурашек, от которой я вздрагиваю, притянув колени к недавно перебинтованной груди и борясь с дурацким желанием натащить водолазку поверх них. Промозгло. Краем уха я всё ещё слышу как накрапывают дождевые капли, просочившиеся вовнутрь нашего убежища, и, стекая, звонко падают на поскрипывающий мусор в виде непригодных инструментов, сгнившей лестницы и проржавевших до дыр тазов. Уже не ливень, как парой часов назад, из-за чего Ворон и сделал ещё одну остановку, вытащив меня из машины за ворот и проведя к какому-то сараю, что был недалеко от дороги. Фермерский дом рядом давно сгорел ещё до нас, от него остались только разбитые камни, обуглившиеся доски с прокатившимися стеклами да заросшие плющом железные штыри, а эта развалина ещё как-то держалась. Внутри хлева, на моё удивление, было сухо и не так прохладно, как снаружи, хотя едва державшаяся на петлях дверь, каждый раз хлопавшая от сильного порыва ветра, норовила это исправить. Я складываю подбородок на колени, что для тепла всё-таки притянул к себе. Вокруг только мокрые деревянные балки, воняющие сыростью, спрессованное сено да поскрипывающие половицы. Ещё есть костер. Ворон развёл его в проржавевшем корыте, которое когда-то служило для корма скота, как я понял, скинув туда бумаги, салфетки и упаковки от того, что раздобыл в магазине, когда мы были ещё в городе. Когда пламя стало активнее и больше, он подкинул несколько сыроватых брусков дерева, а после, не особо церемонясь, стал складывать туда всё, что попадалось под руки: сломанный стул, куски калитки, даже обломки стен этого сарая. Вот только мне казалось, что это всё было зря. Теплее мне так и не стало. Наблюдая из-под полузакрытых век за тем, как танцует огонь, пожирая с шипением очередную деревяшку, я с содроганием выпускаю изо рта воздух, чувствуя как постукивают зубы. Мне холодно. Я замёрз. И не только снаружи. Меня трясло изнутри. Потерев, казалось бы, заледеневший кончик носа о коленку, я закрываю глаза, утыкаясь в пыльную и грязную ткань джинсов, когда понимаю, что на внешних краях век уже выступила горячая влага от мыслей о том, что ни одна консерва в мире, бутылка с водой или просроченное печенье не стоили того, что мы оставили в этом гребаном городе. Мы не должны были останавливаться. Но я настоял. Я выпендрился. Хотел доказать, что с моим мнением нужно считаться. Хотел разрядить обстановку. Хотел помочь. Дебил. Имбицил. Больной на голову кретин. Это всё я. Даже не Ворон, которого мне так хотелось обвинить. Так хотелось на него кричать, когда он усадил меня в машину, заперев двери, ведь как только мы тронулись, с меня словно окаменение спало, и я впал в настоящую истерику, ломясь наружу, посылая бойца на все известные мне хуи и едва ли не вырывая у него руль. Я так хотел найти виноватого, чтоб скинуть на него хоть часть вины за то, что Сакура чувствовала себя лишней; за то, что она убежала, так глупо и опрометчиво, желая пожертвовать собой ради других; и за то, что последнее, что она от меня услышала, это то, что она дура, которая не думает о других. Прикладывая замёрзшие кончики пальцев к губам, я закусываю нижнюю, когда перед глазами встают снова эти изумрудные глаза и такая позабытая улыбка, которая всё реже и реже появлялась на её губах. Она не должна была погибнуть. Даже прощаясь с ней, я вывалил всё, что гнетёт меня, всё, что держал в себе, вместо того, чтоб достойно принести последнюю дань её смерти, хотя даже сейчас у меня язык не поворачивается, чтоб произнести вслух факт того, что я больше не увижу как она хвостом идёт за мной, как бы невзначай поправляя свои розовые волосы. Ворон, Мастер… они были правы, называя меня эгоистичным и испорченным мальчишкой, который всё спирал на свой статус омеги или на воспитание. Нет, это всё я. Всегда был я. Мы сами себя создаём, а я сотворил высокомерное хамло с самооценкой выше звезд, которое скорее бы признало, что виноват кто-то другой в том, что оно омега, в том, что оно ничего не умеет, ничего не способно сделать, и в том, что из-за него постоянно кто-то умирает. Но это всегда был я. Ни отец, ни общественная элита, ни прислуга, ни «Акацуки», ни тем более Ворон не были виноваты в этом. Это я не смог нормально держать оружие и даже никак этому не способствовал, как Наруто, когда из-за этого оцарапали Лидера. Это я не обращал внимание на состояние Сакуры, это я вёл себя с ней по-скотски, когда она из кожи вон лезла, чтобы её заметили, чтобы ей дали шанс. И самое убогое во всём этом, что не попади я во всю эту ситуацию, то никогда бы не понял этого и навсегда клеймился последним убожеством из клана Учиха, хотя, наверное, отец бы заявил, что меня в роддоме подменили. Это не я слишком хорош для Сакуры. Это она намного выше такого дерьма, как я. Ворон тоже ещё тот гандон, но даже он стоит выше моей ступени, как всегда с ухмылкой наблюдая свысока, ведь он бы никогда не дал погибнуть за себя кому-то. Он бы не допустил, чтоб дорогой ему человек умер из-за его дури. Только если Шисуи. Склоняя голову набок и стирая наотмашь с глаз влагу, я проглатываю горечь во рту, рвано втянув в себя прохладный воздух. Взгляд снова устремляется на огонь. На эту жгучую и необузданную стихию, которая меня совсем не согревала. Только обжигала, дразнила и распространяла жуткие тени на стенах. Место и так оставляло желать лучшего, а с этим и вовсе доводило до того, что ни один человек в своём уме бы сюда не пришёл. Если вспоминать о Шисуи, то я не уверен могу ли верить Хатаке. Я в целом не знаю могу ли верить хоть во что-то. Скрипнувшая дверь заставляет меня подорваться с кучи сена, на которой я сижу, и устремить взгляд на вошедшего. В голове сразу начали просчитываться варианты побега: окно, дверь, забраться по лестнице на второй этаж, а там на стропила… — Дождь заканчивается. Ворон. Я зря… да всё зря. И не только то, что меня трясёт от одной возможности увидеть ещё одного мутанта. — Угу, — киваю больше самому себе, падая обратно на сноп сена. Я больше не притворяюсь, что мне не страшно. Он знает, что это не так. Он знает, что у меня дрожат пальцы. Он знает, что я каждый раз замираю на месте при шорохе. Он всё знает. Краем глаз отслеживая то, как акацушник подходит к костру, я замечаю как редкие капли скользят с его волос на пол. Он всё-таки промок. Исследовал окрестности на наличие ночных посетителей, а также искал всё, что может нам ещё пригодиться. Бензин, например. Судя по тому, что я видел на датчике уровня топлива, то бензобак был почти пуст. Боец ногой пододвигает один из тюков сена поближе, а после ей же ворошит его, под моим тяжелым взглядом. Я уже сделал это около себя ранее, чтоб было помягче что лежать, что сидеть, но ему словно западло ко мне приблизиться даже с таким намерением. Звон стекла привлекает моё внимание к тому, что я ранее не заметил, — у Ворона в руках пыльная бутылка с каким-то тёмным пойлом и парочка стаканов. Не один. Два. Сев поверх сена, альфа снимает нож, прицепленный к поясу, вытаскивая тот из футляра, а затем поддевая этикетку на бутылке, что летит на пол, вслед за которой падает и крышка, которая прокатывается и теряется где-то в потёмках комнаты. Ворон действует неспешно, наливая алкоголь, что имеет странноватый оттенок красного, себе в стакан. — Ты собрался пить? А как же машина… — начинаю я, а после хмыкаю, когда тот поднимает на меня тёмный взгляд, где отображается пламя, с явной усмешкой в нём. Ну да. Закон и порядок нас должны беспокоить в последнюю очередь: не то время, не то место, не та ситуация. — Понятно, — протягиваю, глядя на то, как длинноволосый капитан чуть приподнимает свой стакан, хмыкая, после чего делает несколько глотков, пока я не свожу глаз с его подрагивающего кадыка. И в самом деле выпил. — У тебя какой-то особенный повод? — Можно сказать и так, — ответ в стиле Ворона «объясняет» мне всё, когда я прикусываю губу, стоит парню подлить себе ещё. — Собираешься нажраться в одного? — интересуюсь, кивая на другой стакан. — Тоже для тебя? — Естественно. Приличные мальчики не пьют ведь, — смешок, хотя у него на лице ни капли веселья. Только мрак. Да ещё и тени весьма удачно играют, делая образ Ворона более пугающим и опасным. А мне ведь даже это нравится. Потерев лоб запястьем, я приподнимаю уголки губ оттого, что творится у меня в голове. — А я когда-то был приличным? — Отнюдь, — на этот раз кивает капитан, соглашаясь со мной, при этом поднимая и бросая мне другой стакан, который я ловлю как-то по наитию, нежели стремясь его поймать. Обычное стекло. Наверное, даже в столовой «Логова» и то посуда была лучше. Хотя чего я теряю? Самоуважение, достоинство и честь я давно похоронил под надгробием «Омега»; впрочем, от этого было и преимущество. Хотя бы одно, жалкое, забитое и поднимающее свою голову только тогда, когда Ворон держался от меня на расстоянии или молчал. Он мне нравился. Дико. До дрожи в коленях от его прикосновений. До замирания дыхания. До глухого стука сердца глубоко в груди. До сухости во рту, до прилива крови к лицу и к кое-чему ниже пояса. Глянув ещё раз на стакан в руке, я перевожу взгляд на альфу, который вновь подливает себе ещё. Странно это. Поднявшись на ноги, которые затекли, я подхожу к бойцу, на ходу разминая и плечо ладонью. Всё-таки сидеть, сжавшись в один ком, весьма и весьма утомительно. Собираясь уже протянуть руку со стаканом, чтоб Ворон и мне плеснул этой бурды, я замираю на месте, осматривая его сверху вниз. Он расслабленно сидит на сене, раздвинув колени в стороны и откинувшись на деревянную опору спиной. По нему заметно, что он мыслит о чём-то своём, глядя на огонь позади меня и лишь подушечками пальцев придерживая стакан в руке. Отсутствующий взгляд и отрешённый от происходящего вид — парень погружен в свои думы. — Эй, — тихо зову, на что тот реагирует как-то вяло, перенаправляя на меня глаза, — потеснишься? Капитан ещё мгновение выдерживает угрюмый взгляд на мне, а после передвигается немного в сторону, освобождая насиженное место перед огнём. Я усмехаюсь на это: всё-таки у меня немного другие планы. Мотнув головой и повернувшись к альфе спиной, сажусь меж его коленей, сразу откидываясь на чужую крепкую тёплую грудь, и поднимаю свой стакан с намёком на то, что он всё ещё пуст. Ворон что-то ворчит себе под нос, но не отстраняется, лишь берёт с пола бутылку, плеская немного алкоголя в мой «фужер». Эдакая «детская доза». Я на это скептично поднимаю глаза на парня, а затем отвожу, так как он смотрит в ответ. — Что? — переспрашиваю, когда чувствую на себе всё тот же хмурый взгляд уже с десяток секунд. Прикусывая губу и поднося стакан к ним, делаю небольшой глоток, который сразу же обжигает горло, проскальзывая в пищевод подобно огненной воде, которая раскаляет внутренности. Не сказал, чтоб это было прям мерзко, но кровь к щекам прилила мгновенно. Впрочем, я не уверен, что дело в алкоголе. — Мне холодно, — оправдываясь, я вытягиваю ноги к огню, — я замёрз. — У тебя обувь промокла, — не отвлекаясь от созерцания пламени, кивает на мои кеды альфа, пока я уютнее устраиваюсь у него меж ног и втягиваю в себя столь знакомый и ставший уже таким привычным для меня аромат альфы. — Если я сниму её, то замерзну ещё сильнее, — бормочу, ставя носок одной ноги на пятку другой, тем самым стаскивая со стопы один кед, а следом тем же образом другой, при этом пододвигая их к костру поближе. Поджав губы, перевожу взгляд на Ворона, который конкретно морщится, едва ли не театрально. — Да ладно тебе, не так уж и воняют у меня ноги, — буркнув это, принюхиваюсь. — Это всё твоё пойло, на запах оно не менее отвратительное, чем на вкус. — Это виски. Его не смакуют, как вино, а глотают залпом, — Ворон усмехается краем губ на мои слова, пока я продолжаю на него коситься, сжимая в ладонях свой стакан. Отчего-то капитан напоминает мне этот алкоголь. С первого глотка кажется, что это лютейшая дрянь и после неё нужно разве что рот прополоскать, но отчего-то, непонятно почему, я хочу попробовать ещё, ведь после него в животе распространяется тепло и, вроде бы, мне не так холодно уже. — Это гадость, — подвожу итог, но тем не менее делаю крупный глоток из стакана, сразу проглатывая алкоголь, который стремительно понесся по пищеводу, пока я, пожиная оставшийся терпкий и даже несколько фруктовый привкус, языком провожу по внутренней стороне щеки, а затем облизываю и губы. — Не, правда, говно какое-то, — с гримасой допив остатки залпом, откидываю голову на плечо Ворона. — Так зачем переводишь виски? — боец, уже допивший второй стакан, подливает себе ещё, интересуясь при этом со смешком, на что я пожимаю плечами, а после произношу первое, что приходит в заметно потяжелевшую голову. Наверное, всё-таки нужно было поесть, но мне кусок в горло не лез после того, что случилось в городе. — Тебе меньше достанется. Ворон задерживает на мне чёрный взгляд, где ещё поблескивают блики от огня. Пожалуй, на несколько секунд дольше обычного своего равнодушного и неодобрительно-сурового взора псевдосовершенства. Как же он меня иногда бесит. Альфа молчит. Он слышал меня, это совершенно точно, но вместо ответа я лишь наблюдаю как он вливает в себя очередную дозу виски, после чего плотнее сжимает стакан. Не из-за меня, скорее всего, а из-за чего-то другого. Из-за того, что гнетёт его сильнее, чем влезающий в его личное пространство пацан. — Твои люди… — сделав паузу, прежде чем озвучить предположение, я беру в руки уже частично опустевшую бутылку с виски, плеская себе немного. — Конан, Яхико, Какузу, Хидан и Орочимару… — называю я членов «Акацуки», покачивая пойло в стакане и наблюдая за тем, как играют цвета, — может, выпьем за них? Я практически ничего о них не знаю кроме того, что вы все солдаты-суицидники или вроде того. Ворон опять ничего не отвечает, лишь подносит к губам стеклянный край и опускает взгляд на его содержимое. Вздохнув про себя, я делаю жест рукой со стаканом, приподняв тот, а затем намереваясь выпить его содержимое, но останавливаюсь, когда слышу над собой голос капитана. Негромкий, даже тихий, но глубокий, спокойный, можно сказать, даже плавный и вовсе не обвиняющий или грубый. — Откуда ты знаешь их имена? От неожиданности такого вопроса немного теряюсь: всё-таки я не раз называл всех, кого знаю, при нём, но мне казалось, что его это ни в одной миллионной даже не волнует и не вызывает хоть капли интереса. — Мастер, — даю ответ, не видя смысла что-то утаивать, ведь мы скоро уже доберёмся до базы, а большинства «Акацуки» уже нет, и мала вероятность, что Ворон загонит в могилу остальных лишь из-за того, что мне известно. — Я не хотел, как и он, чтоб о вас забыли. Вы многое сделали. И не только в плане убийства мутантов и спасения людей, — шепотом проговариваю каждое слово, прикрывая глаза веками, а после встречаюсь с такими же угольными очами, как и мои собственные, подсвеченными огнём, отчего мне мерещилось, что они отливают краснотой. Но этого не могло быть на самом деле, он ведь не заражен. — Кроме твоего имени. Мастер хотел, чтобы ты сказал мне его сам, — мотнув головой, чтобы избавиться от навязчивых мыслей о мутации, договариваю. — Многого хочет, — фырканье рядом вынуждает меня закатить глаза. Что ж, я так и думал. — Я тоже хочу этого. — Многого хотите. — Почему? — щекой соприкоснувшись с водолазкой на груди у парня, я, наверное, веду себя по-детски, но, цокнув, спрашиваю. — Оно такое стрёмное? — У меня нет имени, — слишком жесткий ответ, и я отвожу взгляд, поднося стакан ко рту и делая глоток алкоголя, который вновь распаляет и согревает изнутри. Вкус уже не такой противный, даже терпимый. И фруктовый оттенок больше выражен. Только по разуму отдаёт сильнее, чем я предполагал. Ощущаю себя мешком с дерьмом, которому шевелиться лишний раз — непосильное бремя. — Тогда за «Акацуки», — шепчу, крутя в руке свой «фужер», отчего остатки виски плескаются на его стенки, — за тех, кто не боится смерти, — подняв глаза на Ворона в надежде, что он хоть что-то соизволит прибавить, ведь это, всё-таки, его отряд, я фыркаю в сторону и губами обхватываю стеклянную кромку, поднимая стакан выше. — Это был Хидан. Поперхнувшись, я откашливаюсь, постукивая себя по груди, а затем, стерев пальцем выступившие от этого слезы, смотрю на Ворона, который и был виновником того, что мне алкоголь не туда попал. Его слова были неожиданностью, тем более о Бессмертном. Он никогда не называл своих людей по именам, почему такая честь досталась именно этому бойцу? — В смысле? — еле ворочая язык во рту, который казался таким неудобным и тяжелым, я чувствую как стакан выскальзывает из моих ослабевших пальцев и со звоном прокатывается по соломе, переходя на пол, пока не закатывается под видавший более славные дни пол, падая под сломанную половицу, — чёрт, — кривлю губы после того, как прослеживаю за путём своего бокала. — Кем был Хидан? — обращаюсь уже к капитану, не понимая о чём он. — Это тост, — свет огня причудливо играет на лице мужчины, пока я всё ещё практически лежу на нём, — он хотел, чтоб его запомнили. Я наблюдаю за тем, как Ворон подносит свой стакан к губам и делает глоток, после этого поджимая те. Он помнит их. Всех и каждого. — Расскажи мне о них. Хоть немного, они ведь небезымянные бойцы без прошлого. Ты ведь должен хоть что-то знать, — прошу об этом даже как-то вяло, зная, что всё равно мне ничего не обломится, ведь этот член отряда АНБУ даже своё блядское имя не хочет мне говорить. Хотя кто я для него, чтоб это требовать? Не то чтоб я совсем никто. Ведь он позволяет мне приблизиться, хотя если вообразить как это выглядит, то похоже на то, что я весь такой тянусь, прыгаю вокруг него, а он держит меня за плечи на расстоянии вытянутых рук. Он касается, я чувствую хватку, я вижу, что он рядом, и ощущаю тепло, но на этом всё. Если это всё, на что он способен, то есть ли смысл жаловаться? Ведь когда он отвезет меня в очередное безопасное место, кто знает сколько я раз там смогу его увидеть? Как часто он будет там показываться? И будет ли… — Он был шумный. Я удивленно поднимаю голову, отрываясь от уже пригретого места на чужой груди. Собственные пессимистические мысли тут же отошли на второй план, когда Ворон произнёс столь короткую фразу. — Шумный? — Да. Нарывался, но никогда не обсуждал мои приказы. Отчаянный, постоянно норовил использовать нож, по привычке, — парень склоняет голову немного в сторону, при этом свободной рукой подняв свой короткий клинок, который перехватил на другой манер, не лезвием в атакующую сторону, а как что-то острое и тонкое. — Словно снова находится в тюрьме, — невесёлый смешок тут же подавлен всё той же беспринципной маской угрюмого подонка, и Ворон вновь отпивает из своего стакана. Догадаться о ком идёт речь было несложно, но я и не предполагал, что Хидан сидел в тюрьме. — Ты знаешь о каждом, да? — спрашиваю, раз уж зашло дело. — Мне дали личные дела. Какие бы ни были тяжелые тренировки и безжалостные методы обучения в «Акацуки», всё равно нужны рычаги давления. Когда ты знаешь что из себя представляет твой подопечный, то можешь предугадать его действия или использовать против него его собственное «я», — мужчина говорил спокойно, словно мы обсуждали погоду и вели какую-то светскую беседу, нежели такие грязные методы, как манипуляцию и шантаж. — Как-то слишком это, — протягиваю, покусывая губы, на которых ещё был этот горьковатый привкус алкоголя, — грязно. — Твой клан использует ту же тактику, — альфа смотрит на меня сверху вниз несколько надменно. — Учиха используют страх и власть. — Никто не идеален, — огрызаюсь на такой выпад, а затем со вздохом закатываю глаза. — Ах, ну да, простите, я забыл о вашей персоне. — Сейчас на пол полетишь, — предупреждает Ворон, чем охлаждает мой пыл, на что я упрямо отвожу глаза. Всё-таки я знаю о всех недостатках своего клана как никто другой, но мнение человека, который о чём-то там может быть наслышан через десять человек, слишком напыщенно. Тем более мне кажется, что, возможно, я ищу скрытый подтекст там, где его нет, но у Ворона такой тон, словно он и в самом деле знает о чём говорит. О том, что никогда не выходило за пределы клана, старательно пряталось под натягивающейся по швам толерантностью к классу омег. Разумеется, ни для кого не секрет, что в Учиха не жалуют омег, предпочитая доминантность альф, но Ворон не может знать про то, что родившихся омег, которых от силы была парочка, всегда спихивали в другие кланы, буквально продавая в замужество после шестнадцати и оглашения статуса. Конечно, имело место и домашнее насилие, но я не вдавался в подробности, всё-таки меня это раньше не касалось, а сейчас, когда остался один, тем более. Никто об этом не узнает. Никто не запятнает честь клана. Никому не будет дела до родословной и того, что я отличаюсь от соклановцев. — Давай вернёмся к твоему отряду, — выдохнув, я вновь кладу голову на чужое плечо, переводя тему. — Расскажи ещё о Хидане и других. Как он попал в отряд? — У него было пожизненное заключение за многочисленные убийства. Ему предложили выйти и заняться тем, что он умеет, или гнить в камере, пока вирус не доберётся до него, — неохотно продолжает парень, на что я закусываю губу. Мне и в голову не приходило то, что стало с заключенными и теми, кого государство в первую очередь сбрасывает со счетов. — А Какузу? — вспоминаю я Банкира, который всегда закрывал лицо и казался мне довольно-таки грубоватым. И жадноватым. А на деле оказался тем, кто позволил нам добраться до «Логова». — Потерял сына в пожаре. Это была первая волна вируса. Он распространялся очень быстро, и эпидемии вспыхивали на карте одна за другой. Многие деревни сжигали из-за соображений безопасности. Иногда заживо, если люди были заражены. Когда он пытался добраться до своего парня сквозь пламя и наступающих тварей, то получил колоссальные ожоги, повредившие большую часть его тела и лица, — Ворон поднёс свободную от стакана руку ко лбу, потирая его пальцами, — аналогичная ситуация у Мастера. Военный госпиталь. Вспышка заражения. Взрыв газовых баллонов. Потерял всю семью за раз. Столкнулся с мутантами и выжил. Я слушал всё это, замерев на груди парня с пораженно распахнутыми глазами, при этом слыша как бьётся его сердце. Каждый раз задумываясь о том, кто все эти люди из «Акацуки», я и предположить не мог, что их судьба сложилась именно так. — Друг и Лидер — с одного города, того самого, который мы проезжали. Держались друг за друга со времен интерната, в котором выросли. Записались в программу «Акацуки» после того, как их удалось эвакуировать из карантинной зоны, где они продержались наедине с мутантами в течение месяца, эвакуируя детей из детских домов. Ангел — онкологическая больная, дочь одного из сенаторов. Стала лабораторной крысой для экспериментов мутагена в области регенерации, когда началась экстренная борьба с заразой. Была первой, на ком вирус не стал распространяться, а лишь поддерживал жизнь, восстанавливая клетки. Изначально я не знал этого, как и того, что она искусственно заражена, однако эти исследования открыли очень многое и позволили Змею продвинуться в своих исследованиях в поиске антидота. Сжав ледяными пальцами водолазку парня, я чувствую как к горлу подходит ком, а лицо горит уже не только от выпитого и близости с альфой. Я считал, что Конан скрыла от всех болезнь и тем самым подставила, но они знали. Они все знали. Мне стало безумно стыдно за то, как я отнесся к единственной девушке в «Акацуки», посчитав её причиной падения «Убежища». Я как всегда не видел правды, а лишь построенную иллюзию. — Террорист попал к нам в программу где-то в твоём возрасте. Единственный выживший из всей деревни только потому, что он омега и вовремя скрылся. Жил на окраине, особо ни с кем не общался. Добрался до военных подразделений весь в крови, но без признаков мутации. Так установили, что у омег иммунитет, так как до этого всех расстреливали из-за опасений распространения вируса дальше, а он провёл с ранами несколько дней и не имел ни внешних, ни внутренних изменений от мутагена. После этого стали разделять и использовать маркер-ручки для установления класса спасаемых людей. Он записался на программу «Акацуки», его кандидатуру отмели из-за возраста, но кто-то из командования приметил его талант снайпера, и он оказался на подготовке. Когда Ворон замолкает, я всё ещё сминаю ткань у него на груди, переваривая полученную информацию, которая кажется такой дикой, страшной и совершенно не той, которую я ожидал. Ведь я считал, что эти люди сами выбрали себе такую участь, а ведь они ничем не отличаются от меня, Наруто или Сакуры. А у некоторых судьба даже хуже, но они всё равно пошли дальше, не сдались, научились истреблять этих тварей пачками и продержались так долго, пока… — Тоби, — бормочу я, привлекая тем самым внимание Ворона, который добивал уже хрен знает какой по счету бокал, что трескается у него в руке после упомянутого мною имени, отчего жижа в нём заливает руку бойца, что хмуро откидывает от себя осколки и вытирает ладонь об штаны. — Вендетта. Мне говорили, что никто не знал ни его имени, ни настоящего псевдонима. Кроме тебя, да? — Кроме меня, — подтверждает капитан. — Значит, ты всё о нём знал, — морщусь и уточняю, так как у меня в голове не укладывалось, что Ворон, догадываясь о его мотивах всех перебить, спокойно сидел сложа ручки. — Не всё. — И тебя ничего не напрягло в его биографии там или чём-то ещё? Из вас всех его прозвище звучит как-то более, — выпускаю воздух из легких и пожимаю плечами, — зловеще, что ли. — За два года он не показывал никаких признаков своих истинных намерений. Если тебя интересует доверял ли я ему, раз позволил всему этому произойти, то нет. Я никогда не полагался на него или как-то недооценивал, — шелест сквозь приоткрытые губы со стороны Ворона, и я вспоминаю то, о чём успел позабыть. То, о чём упоминал Змей. И ведь не даром. Он хотел, чтоб это слышали. — В «Логове» он менял маски АНБУ и тем самым передвигался незаметно. Из-за этого никто не знал, что он на базе, когда… он впустил мутантов, — я произношу это с содроганием, так как перед моими глазами сразу же мелькают тени, крики и липкая кровь на полу, к которой прилипает обувь и руки, пока мы вынуждены едва ли не ползти как можно тише, чтоб не привлечь внимания тех, кто скрывается в темноте. — Он сказал, что хотел добраться до своей. Он был в АНБУ, как и ты. Ворон молчит, но я вижу как потемнело его лицо от моих последних слов. Орочимару был прав. Но есть еще кое-что, что меня беспокоит, и от этого никуда не деться. — Ты ведь не веришь в то, что он погиб, да? — воспоминание о разговоре в мотеле слишком уж въелось в мою подкорку. — Враг, который знает о твоих намерениях, куда опаснее, чем тот, который выжидает, ничего не предпринимая. Как только он догадался о том, что я хочу сделать, то сразу вышел из тени, чем подтвердил мои догадки, — спокойно опровергает мои слова Ворон, отчего я вынужденно соглашаюсь с его умозаключениями, которые выглядят пологичнее моих, — к тому же, убить его будет непросто. — Ты думаешь, что он нас найдёт? — вскидываю брови. — Вероятность мала. — Это уже не имеет значения, — уже пожалев, что спросил об этом, я слышу ответ как и всегда в манере альфы, не хватало только зловещего зырка или пренебрежительного хмыка в мою сторону. — Да, не имеет, — киваю, прикрывая глаза и размышляя о том, что на самом ли деле покончил с ним генетик? Остановил ли он этого больного ублюдка ценой собственной жизни да ещё и использовав такой способ, что Тоби сам, по сути, и вынес себе приговор, разбив пробирку с концентрированным вирусом? Потянувшись к стоящей рядом бутылке, я подцепляю её кончиками пальцев и притягиваю к себе. Что-то быстро мы её опорожнили. Осталось меньше половины этого отвратительного пойла, которое так кружит голову, оставляя горечь и сладость на корне языка, пока внутри всё обжигает от градуса. Рассматривая этикетку, я задираю голову вверх, встречаясь глазами с Вороном, который с какой-то долей заинтересованности разглядывает меня в ответ, словно чего-то ожидая. — Если тебе что-то от меня нужно, то я сейчас в нужной кондиции, — хмыкаю, прикладываясь к бутылке и делая глоток, от которого уже даже не так чувствовался алкоголь и градус: наверное, все вкусовые рецепторы сдохли ещё после первых порций. Ворон усмехается краем губ, убирая у меня со лба волосы, которые плавно заводит назад ладонью, на что я расплываюсь в какой-то глупенькой улыбке. Так непривычно. Я ожидал, что он меня спихнёт или бросит что-то колкое, а это… так странно. И приятно. Эти легкие поглаживания, едва ощутимые прикосновения… наверное, это алкогольный бред, но это и впрямь похоже на ласку. — Знаешь, я, кажется… — щёки заливает краской сильнее, я ощущаю как горит лицо и уши, когда отставляю бутылку в сторону, глубоко вдыхая, — ты… ну, ты понимаешь… — подняв несколько затуманенный взгляд на парня, кладу ладонь ему на щеку, при этом сразу почувствовав как тот напрягся, оглаживаю пальцем скулу. Заведя руку за голову Ворона, притягиваю его к себе за затылок. Это казалось непосильным трудом, словно у него позвоночник из стали, но парень, вняв мою немую просьбу, сам наклоняется ко мне. Пылко прижавшись к тёплым губам, я ещё чувствую привкус виски, отдающий где-то свой алкогольный раж. Поцелуй не становится более жарким и страстным, он переходит в какое-то непонятное мне мягкое столкновение, с множеством последующих, как послевкусие, прикосновений. Когда Ворон поднимает голову, тем самым отстраняясь от меня с окончательным чмоком, я могу лишь разочарованно простонать куда-то ему в шею. — Почему? — еле ворочая язык, бормочу, вздохнув. Ответа мне, разумеется, не полагается слышать. Можно было, конечно, фыркнуть, съязвить что-нибудь, но я слишком разморен для этого. Меня будто бы укачивают невидимые волны вместе с исходящим теплом со стороны потрескивающего костра и тела рядом. Голова становится всё тяжелее, а веки слипаются. Меня сильно клонит в сон после выпитого и тепла, в котором я нахожусь, как в безопасном и убаюкивающем коконе, по обе руки Ворона, что меня хоть и не обнимает, как-то прижимая к себе, но хотя бы не отталкивает и позволяет находиться так близко. Я зеваю, наблюдая сквозь смыкающийся веер ресниц за тлеющими углями, которые распространяют приятный жар ногам. На дне желудка ещё что-то теплится, а рот прикрывается, когда я снова укладываю голову на груди альфы. Вроде бы мне и хочется ещё что-то сказать, но язык уже словно уснул раньше меня, и сквозь губы выходит только горячий воздух. Пальцы разжимаются, а в уже ускользающем сознании совсем глухо отдаются удары чужого сердца. Ритмичные. Спокойные. Моя башка уже совсем не держится и постепенно опускается всё ниже, пока дыхание всё замедляется, а картинка перед глазами закрывается пеленой. Единственное, что я ещё чувствую где-то на периферии сознания, это тепло и запах Ворона, что придерживает меня рукой, когда я совсем уж накреняюсь вниз. Он пристраивает меня снова на себе и откидывается сильнее, меняя позу. Наверное, ему неудобно. Попытка сопротивляться этой неге ничего мне не дала. Я так устал. Бежать. Бороться. Постоянно думать. Переживать о том, что было или будет. Я хочу разлепить веки, которые словно склеены, и даже делаю какой-то безвольный взмах рукой, которую обхватывает что-то тёплое, хоть и грубое, шершавое. — Спи, Саске. Мне будто бы только и не хватало этой команды, так как после того, как Ворон её произносит, я засыпаю, и последнее, что чувствую, так это легкое прикосновение чего-то мягкого к виску, который обдаёт теплом.

***

Что-то капает. Снова. И снова. Шум нарастает. От услышанного грохота я резко открываю глаза, поднимая голову с соломы и судорожно дыша оглядываюсь вокруг. Стемнело. В сарае почти ничего не различимо, если не считать ещё тлеющего костра, который отгоняет тень, освещая несколько метров вокруг себя. Вздрогнув от крупной дрожи, что проходит сквозь всего меня, я потираю плечи от какого-то озноба, попутно проводя ладонью по лицу, чтобы согнать остатки сна. Даже не помню был ли он. Только какая-то темнота и тихий стук в подсознании, потом тишина. И вот я снова в этом мире. В разрушенном, в умирающем и с рыдающем дождём, которому составляет компанию разыгравшийся гром, чьи раскаты вместе с мелькающими вспышками молний гремят и освещают небо, кусок которого виден сквозь грязное стекло хлева. Наверное, я всё ещё не до конца протрезвел. — Чёрт, — бормочу, оперевшись локтем на свою колкую подстилку, а затем ещё раз оглядевшись кругом, выискиваю глазами Ворона. Куда он снова свалил? Отряхиваясь от прилипшей к одежде сушеной травы, я испытываю странное ощущение наблюдения со стороны, от которого напряженно оглядываюсь назад, проскальзывая глазами по темнеющей в сумерках лестнице, затаивая дыхание, когда доносится скрип откуда-то сверху. Там кто-то есть? Мышь? Подтянув к себе заметно просохшие кеды, я как можно быстрее надеваю их, даже не тратя время на шнуровку, запихиваю шнурки во внутрь. Паника нарастала до того, что я машинально нащупываю что-нибудь рукой для самозащиты после того, как обулся. Вот только от кого? От мутантов? Ворон проверял всё, их тут нет. Кто это может быть ещё? Сглотнув скопившуюся во рту слюну, я поддаюсь вперед, поднимая с пола деревянный брусок, который когда-то был ножкой стула. Так себе вариант, но в глаза не бросается ничего более подходящего, кроме ржавой пилы, которая находится у подножья лестницы; где-то там я видел ещё и пассатижи, и молоток. Набор деревенщины, хотя о лучшем тут и не приходится думать: всё-таки нормальное оружие есть только у бойца из «Акацуки». Сильнее стискивая в руках деревяшку, я чувствую как от напряжения крутит живот и холодеют пальцы. Кожа покрывается мурашками, когда за окном снова сверкает молния. Никогда не боялся грозы, темноты и подозрительных шорохов, но время меняет всё. Стиснув зубы, я медленно поднимаюсь на ноги, не сводя глаз с лестницы. Там никого нет. Я это знаю точно. Никого. — Ещё есть время, можешь поспать. От этой фразы, раздавшейся у меня за спиной, я крупно вздрагиваю и плавно опускаю руку, которую машинально поднял для броска, при этом выдыхая. Наверное, облегчение, которое я только что испытал, несравнимо даже с тем, когда целый день терпишь, а потом добираешься до туалета. Накаленный нерв где-то в области брюшины распустился подобно узлу на веревке, отчего я, оглянувшись через плечо, киваю мысленно сам себе, когда вижу эти чёрные штаны и в тон им водолазку на парне, который, сжимая в руке рацию, стоит у порога, прислонившись к одной из деревянных опор. — Какой спать, я чуть не… — так и не договорив, я махаю рукой и подношу её к своему лицу, потирая веки, — бля, — брусок катится по полу с глухим звуком, когда я намеренно отпускаю его, — там что-то шуршало, да ещё гром… — подбородком указав в сторону лестницы, затравленно смотрю на Ворона, ожидая усмешки на это, — давай, ещё скажи, что я параноик. — Ты сам это понимаешь, — боец ожидаемо беспристрастен, только бросает взгляд на второй этаж и не более того. Прикусив губу, я поднимаю глаза на альфу, который убирает рацию себе в карман. Если уж так рассуждать, то из нас двоих я как раз хотя бы глаза прикрывал, в отличие от него. — Кто-то вызывал? Они доехали? — кивая на предмет связи, который скрывается за тканью, задаю я вопрос, вспоминая о том, что кроме нас есть ещё и другие. Наруто, Гаара, Мастер, Террорист и десятки людей, что отправились на поезде. Они должны были доехать уже. Должны же? — Только не говори, что… — слова застревают где-то в глотке, а мой взгляд начинает бегать по сараю. Сено, ржавая утварь, какие-то ведра, окно с треснувшим и пыльным стеклом, на котором грязные разводы, несмываемые даже дождем. Они должны были успеть. Иначе просто не может быть. — Доехали. Они в безопасности. Какие-то короткие фразы, а у меня будто бы камень с плеч сваливается, отчего я, не сдерживая эмоций, прикрываю глаза и улыбаюсь, не скромно, а во весь рот, ощущая, как что-то начинает свербеть в носу. Нет, я не собираюсь ныть от счастья, но, чёрт, я и в самом деле рад, что хоть у кого-то получилось преодолеть весь этот кошмар и добраться до конечной станции этого длинного и тяжелого пути, где столько ненужных смертей, столько страха и потаённого ужаса. — Ха, — смешок сходит с моих губ, когда я провожу кончиком языка вдоль них, открыв веки, — я не знаю что и сказать. С одной стороны, «безопасность» — звучит так эфемерно после того, как пали «Убежище» и «Логово» из-за Новичка, но с другой — ты говорил, что там все выжившие, незараженная территория и командование, военные там, да и этот ублюдок подох. Это даёт мне повод надеяться, что, может, это и в самом деле такой неприступный форпост? — поджав губы, я шмыгаю носом, отводя глаза, а затем возвращая их к Ворону, который кажется мне мрачнее обычного. — Что-то не так? — Всё, как и должно быть, — прохладные слова от ледяного человека. Если бы не бутылка от виски, валяющаяся неподалеку, я б решил, что мне всего лишь сон приснился о том, что этот айсберг может оттаять от алкоголя, костра и приятной компании. — Да, — протягиваю с досадой в голосе, — всё так, как должно, — почесав бинты под водолазкой, я пожимаю плечами. Диалог не строится от слова «совсем», а неловкость так и витает; она настолько ощутима физически, что её можно принять и за дым, который поднимается от углей. — Долго я спал? — Меньше двух часов. — А сам? На это Ворон молчит, подтверждая мою догадку о том, что он вновь не ложился. Я понятия не имею сколько он на ногах и как ещё держится. Да, мы в сложной ситуации, но такое наплевательское отношение меня злило, ведь что ему мешает, как тогда в лесу, вырубиться на часок-другой? Словно я не смогу посидеть рядом и покараулить. — Мы ведь почти добрались, почему бы тебе не отдохнуть? Мы одни, тебе не надо ни перед кем отчитываться, ты можешь позволить себе поспать, не строя из себя робота, — всплескиваю руками, при этом пошатнувшись, будто бы я и в самом деле ещё нетвердо стою на ногах. А ведь той сладкой дымки расслабленности и вседозволенности как и не бывало с момента, как я проснулся. Альфа стискивает челюсти, я вижу как он в который раз лишь бросает на меня всё тот же взгляд. Я не могу понять что он значит. Что я ничего не понимаю? Что я настолько глуп? Что мешает ему, наконец, рассказать мне всё? По-моему, я и так уже по уши в этом дерьме увяз. Почему он всякий раз, стоит нам сблизиться, сбегает? Почему ускользает, когда я хочу побыть рядом? Почему, сделав шаг мне навстречу, после этого делает несколько назад? — Чего ты опасаешься? — вопрос срывается с моих губ как-то сам собой, когда я проскальзываю глазами по полу, где ещё остались следы недавней тихой и скромной нашей близости. Стекло, бутылка виски, примятое сено. Ворон кривит рот в ухмылке, в той самой издевательско-лилейной манере, словно мы переносимся назад во времени и у меня течёт по ногам, а он вот-вот склонится к моему уху, чтоб едким шепотом это подметить. От раздражения, вызванного одним этим высокомерным видом, я скриплю зубами, окидывая взглядом парня, пока не останавливаю его на жетонах, висящих поверх чёрной водолазки. До этого он их держал под ней, убирая; в какой-то момент я счел это хорошим знаком, а тут, гляньте-ка, снова мы вернулись к началу. — Я тебе сейчас в рожу плюну, если не сотрешь это выражение с неё, — предупреждаю, глядя на то, как брови бойца приподнимаются, придавая его лицу ещё более глумливый вид. — Я тебя ненавижу, — шепчу, попутно сжимая ладони. Почему-то это мне давалось сказать намного легче, чем признание о другой стороне монеты наших отношений. — Запомни это. И живи с этим. Боец хмыкает в сторону и, вернув внимание ко мне, вкрадчиво произносит то, от чего я изумленно распахиваю глаза, цепенея на месте и испытывая неимоверный стыд, когда чувствую как горит лицо от прилившей к нему крови. — … хочу быть рядом, хочу слушать его голос, — чужие губы фыркают, пока меня словно ледяной водой обливают из ведра от этих фраз, — хочу жить с ним… — Заткнись! Захлопни свою гнилую пасть! — рявкаю, тяжело дыша от позора и унижения, когда он цитирует то, что я говорил, когда был наедине с ней. С Сакурой. Он не должен был это слышать, как он посмел… — Это было не для тебя, — шиплю от еле сдерживаемого гнева, но всего лишь изгиб брови со стороны Ворона, который не мог восприниматься иначе, как «да что ты говоришь?», и я кидаюсь на него с криком. Мне плевать, что он сильнее меня, опытнее и имеет пистолеты и ножи в арсенале. Мне просто застилает глаза красная пелена, когда он своим поведением плюёт на мои слова, на то, как мне было сложно это признать и хоть с кем-то поделиться, даже с тем, кто никогда больше мне не ответит. Замахиваясь раз за разом, я пытаюсь ударить альфу, который лишь уклоняется, отчего я, не устояв на месте, падаю в копну сена, где, отплевываясь от него, поднимаюсь на ноги и снова срываюсь на бойца. Я почти достаю кулаком до его нахальной рожи, но он перехватывает моё запястье в считанных сантиметрах. Рыкнув от досады, я в пылу противодействия другой рукой хватаюсь за цепочку у него на шее и резко тяну на себя, стремясь хоть как-то вывести этого подонка из равновесия. Металл поддаётся, и теперь медальоны смерти, сорванные с противника, стиснуты у меня в кулаке. И мне ничуть не жаль. Теперь ухмыляюсь уже я, когда Ворон мрачно смотрит на пол, куда я кидаю жетоны, долей секунды назад зажатые у меня в руке. А следом ставлю ногу поверх этой безделушки, стремясь втереть эту херню в доски, чтоб она провалилась, в конце-то концов. Пусть поймёт как мне неприятно, пусть прочувствует как мне больно. — Ненавижу тебя! И твою самодовольную рожу! И то, как ты отшиваешь меня раз за разом! И твоего ненаглядного Шисуи! И то, как ты ведёшь себя, как последний мудак, а я всё равно не могу выбить из головы то, что ты мне нравишься… — стискивая зубы до боли в дёснах, шепчу это охрипшим голосом, раз за разом опуская с шумом ногу на эти ебучие жетоны, смешивая их с пылью, грязью и соломой. — Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. А он стоит и молчит, как и всегда изображая из себя мраморную статую, которой на всё насрать, только взгляд живой, только глаза блестят в темноте. — И за то, что ты мне так важен… за то, что постоянно напоминаешь какой я сорняк, — прикусываю нижнюю губу, в гневе начиная тереть подошвой по полу, не переставая тяжело дышать через рот, — за это всё… Разжав через силу кулаки, я отрываю взгляд от затоптанных жетонов, что валяются у моих ног. Пыльные железки со следами грязи и прилипшей к ним пожухлой травой. На них едва различимы иероглифы. Такие знакомые. Наклонившись, я поднимаю вещицу, чему Ворон не препятствует, продолжая лишь мрачно глядеть на меня, пока мне приходится стирать большим пальцем с неё отпечатки земли от моей обуви, щуря глаза в полутьме, чтоб прочитать надпись на ней. — Шисуи Учиха, — я едва узнаю свой голос в хрипе, когда провожу языком по сухим губам, после чего, усмехаясь, поднимаю глаза на капитана. Что за бред? — Учиха. Я ожидаю от Ворона хоть что-то, хоть какой-нибудь реакции, но он непоколебим. Ничего не отвечает и никак не меняется в лице. Абсолютно. Что нельзя сказать обо мне. Сжимая жетоны и обрывки тонкой цепочки в ладони, я всё ещё жду какого-то объяснения, хотя что тут можно ещё сказать. И так всё очевидно. — Парень-омега из моего клана, которого ты любил, и который никогда не был твоим, — тихо проговариваю я, выпрямляясь и демонстрируя жетоны альфе, — тот, кто был с тобой в АНБУ. Вот почему ты спал со мной, — голос надламывается, хотя я всё ещё пытаюсь говорить ровно и отрешенно, словно это вовсе меня не касается. Как глупо. Какой я всё-таки идиот. — Думай что хочешь, — Ворон выхватывает железки из моих пальцев и сразу же хмурится, глядя на них. Да, я их смачно потоптал, и с удовольствием бы повторил, давай, ударь меня за это, придурок. Я ведь всего лишь замена. Со мной можно не церемониться. — Может, хотя бы попробуешь как-нибудь отмазаться? Я не собираюсь на тебя орать и кидаться камнями, — как же жалко звучат мои слова, ведь я только минутой ранее кинулся на него из-за того, что он надо мной издевается, испражняясь на мои эмоции своим сарказмом. — Давай же. Скажи, что это не так. Однако боец куда больше поглощен этими жетонами, которые переворачивает, рассматривая небольшую выпуклость, с размером в пару сантиметров и прилепленную на один из них. Кажется, я что-то сплющил, когда выплескивал свою ярость… или нет? — Дрянь, — Ворон впервые выругивается при мне, отчего я невольно вздрагиваю, приписав это к себе, но тот проходит мимо меня, кидая в угли медальоны. — Ты что творишь… — шепчу я севшим голосом, когда капитан стремительно разворачивается и, хватая меня за руку, тащит на улицу. — Там гроза, с ума сошел?! — Быстрее, — повышенный тон альфы настолько непривычен, что я невольно слушаюсь его, плетясь следом, когда он распахивает дверь сарая, бросаясь вон. Мне приходится бежать за ним. Дождь стучит по спине и затмевает зрение не меньше, чем темнеющее над головой небо. Вокруг только заросшие фермерские поля и обломки сгоревшего дома, где-то вдалеке виднеется лес. Что произошло? Сквозь стену ливня я различаю тёмную фигуру, быстро приближающуюся к дороге, где была оставлена машина. Ворон совсем с катушек съехал, раз решил ехать в такую погоду. Раскат грома вынуждает меня поторопиться и поспешить к нему. Так темно, что хоть глаза выколи, разницы не будет; если б не сверкающие каждые несколько минут вспышки молний, я б и вовсе не увидел как боец добирается до автомобиля. — Да какого хрена?! — кричу я сквозь дождь, пока его капли уже промочили меня насквозь, вынуждая стучать зубами и, обхватывая себя руками, думать о том, как же тепло, мать вашу, было в том убогом хлеву, в сравнении с этим. — Почему именно сейчас… — хрипло добавляю, когда замечаю как Ворон подходит к внедорожнику, дергая ручку того, а после резко кидается в сторону. Я и слова не успеваю сказать, когда всё кругом освещается огнём, а раздавшийся взрыв обжигающей волной откидывает меня на мокрые листья, смешанные с грязью. С ужасом оглянувшись назад на горящую машину, я, не чувствуя боли или вообще чего-то, бросаюсь к ней. Там капитан. Он был намного ближе меня. Его… — ВОРОН! — мой ор раздаётся эхом, которое заглушает ливень, что заливает всё кругом. С меня стекает вода и грязь, когда я останавливаюсь недалеко от огня, глядя на то, как трещит металл и плавятся шины. Стекло лопнуло ещё при взрыве, и его осколки раскиданы по всей дороге. — Ворон… Ворон, — вся неприязнь и желание задушить парня за его обман пропали как-то сами собой, я мог лишь смотреть на пламя и едва шевелить губами, произнося какую-то дебильную кличку, а тем временем у меня внутри что-то рвалось по едва зашитым швам. С новой силой. Дёргано, криво, так, что всё лопалось, пока в горле застывает вопль, который мне никогда не прокричать. Пальцы впиваются в собственную грудь, где всё клокочет, пока сердце безостановочно бьётся, а пульсация то и дело отдаёт в голову. Я не знаю где так чудовищно саднит, не чувствую что это, но эта боль ощутима не меньше, чем физическая. Это не раны, нанесенные мутантом. Это глубже. Это внутри меня. Оно давит, оно сжимается в плотный ком, покуда я лишь сжимаю зубы, зажмуривая глаза и открывая рот в немом крике. Ворон. Я даже имени его не знаю. Ничего о нём не знаю. Только то, что он бесчувственная глыба льда, со стеной иронии, сарказма и собственного мрачного достоинства. А ещё он пахнет морем, свежестью и горьким виски. — Не ори, — чужая рука прикрывает мне рот, отчего я вздрагиваю, глядя на парня, запах которого на секунду перебивает гарь и вонь плавящейся резины. Ворон. Взлохмаченный, с выбившимися передними прядями волос, что обрамляют его лицо. Он не менее мокрый, чем я, да и вымазан в слякоти и того больше, — жив я. Ошарашенно гляжу на Ворона, не веря в то, что передо мной и вправду он. И вправду живой. Прикосновение тёплое, хоть мокрое и склизкое из-за грязи и дождя. — Сука… твою ж мать, — я сразу выплёскиваю всё, что чуть не свело меня в могилу, стоит ему убрать ладонь с моего рта, — ты, блять, понимаешь, что я решил, что ты погиб?! Да я… да я… У меня не хватает слов, поэтому я толкаю парня, тяжело выдыхая. Внутри меня ещё всё напряжено, но теперь я могу хоть продохнуть, не боясь, что в истерике выхаркаю трахею и разобью в кровь костяшки. — Я решил, что уже всё… — ухватившись за водолазку капитана, собираюсь вывалить на него всё, что испытал за эти несколько десятков секунд, но тот меня обрывает. — Потом, — кратко брошенное слово, и Ворон снова хватает меня за руку, таща в сторону ближайших к дороге деревьев, пока я, скользя кедами по мокрому асфальту, едва переставляю ноги. Слишком быстро. Слишком. Я просто не успевал всё осознавать и реагировать хоть на что-то кроме того, что сейчас Ворон крепко держит мою руку в своей. Живой. Плевать, что грубый. Вообще насрать, что холодный и безразличный. Он живой. Похоже, после этого мои мозги спеклись окончательно, так как вокруг все смешалось в мелькающие перед глазами чёрные столбы деревьев, бьющие по ногам и лицу ветки кустов, а также постоянно выпирающие из-под земли корни, о которые я то и дело запинался. Не знаю сколько мы бежали. Парень ничего мне не говорил, только тянул вперед, изредка поторапливая и озираясь по сторонам каждый раз, когда я замедлялся, хватаясь за бок и задыхаясь от такой спешки. Идти почти вслепую через корни, дебри и деревья, увязая в грязи, опавшей листве и чувствуя, как дождь, хоть и заметно мельчал, но всё ещё норовил подмочить и без того мокрую одежду и волосы, которые неприятно липли к телу и лицу, — удовольствие ниже среднего. Несмотря на спешку, я всё равно замерз, и об этом мне постоянно напоминали собственное тело и пар, выходивший изо рта каждый раз, как я пытался восстановить дыхание, и весьма безуспешно. Ворон намеренно утаскивал меня в темноту среди деревьев, отчего я невольно вспоминал как мы блуждали по лесу недалеко от «Логова». Там были дезертиры и мутанты. А от кого мы бежим теперь? Подняв глаза на небо, я вижу уже давно зажегшиеся звезды, рассыпавшиеся алмазными россыпями по всей темнеющей бесконечности. Взошедшая луна, перекрываемая тяжелыми облаками, которые всё ещё выжимали из своих туч последние капли, ярко выделялась белым пятном на этом безжизненном пейзаже, где к ней будто бы тянулись голые ветки деревьев, взывая о пощаде. Выглядело несколько жутко, особенно когда время от времени под ногами шуршали листья, а где-то неподалеку слышался треск не то обломившейся ветки, не то шорох крыльев дикой птицы. — Стой… ха-а, — выдыхаю, хватаясь за мокрый ствол ближайшего дерева, впиваясь в его кору ногтями, которые проезжаются почти по половине её окружности, так как боец вместо того, чтоб остановиться, лишь сильнее дёрнул меня за руку, — я больше не могу, харе! — шиплю, отпуская дерево и потирая пальцы о собственные ребра. Под ногтями теперь была грязь, а ладонь и вовсе в мокрых разводах с примесью мха. Вроде бы, это подействовало, так как альфа отпускает моё запястье, которое я сразу же расслабленно покачиваю: всё-таки хватка у него что надо. Как клешней впивается и не отпускает. — Может, объяснишь хоть что-нибудь… — устало откидываюсь на дерево, по которому сразу же начинаю сползать, — у меня голова кругом. Ты выбросил… жетоны, — сглатываю слюну, позволяя себе приземлиться где-то у корней, про себя надеясь, что там нет муравейника. Намокшие под водолазкой бинты дико чесались, и я обращаю на это внимание только сейчас, когда выдаётся свободная минута, сразу же с каким-то маниакальным желанием жестко потирая ребра и грудь, — Шисуи. Учихи, — для меня всё ещё остаётся ошеломляющим тот факт, что он и в самом деле из моего клана. Вот почему Сакуре казалось это имя знакомым. Он учился в нашей школе. Картинка складывалась из этого безликого пазла не лучшим образом, многих кусков не хватало, а я и сам не знаю хочу ли знать что-то ещё. — Я не помню его, — признаюсь, прижав колени к груди, чтоб скопить вокруг себя хоть немного тепла после того, как зуд успокаивается, — никого не помню. Лица сливаются. Какие-то образы едва ли ярче других. Я мало с кем общался там, а моего возраста и вовсе никого не было. — Он помнил тебя. От такого заявления я распахиваю широко глаза, недоуменно снизу вверх глядя на Ворона, что, скрестив руки на груди, переводит взгляд, которым до этого что-то рассматривал среди деревьев, на меня. — Что, прости? Вы обо мне говорили?.. Он же… — Он погиб три года назад. Он помнил тебя ещё ребёнком, глупым и надоедливым. Впрочем, ничего не изменилось особо, — капитан наклоняет голову вбок, мне даже чудится, всего на миг, что на его равнодушном лице мелькнуло что-то напоминающее лёгкую ностальгическую улыбку. — Офигеть, — только и могу прошептать я, ухмыльнувшись, — в таком огромном мире, среди стольких людей, — пожав плечами, стираю дождевые капли с лица, — мне просто не верится. Я понимаю, что это менее поразительно, чем существование мутантов, но мне сложно поверить в то, что в клане был ещё один парень-омега, — бормочу, прикрывая веки, а после, открыв глаза, возвращаю взгляд к альфе. Мне было несложно предугадать почему он оказался в отряде убийц, но я не могу сказать лучше ли эта участь, чем у тех, о чьей судьбе ещё могли посудачить в клане за закрытыми дверями, прикрывшись веерами за чашкой чая. А что бы сделали со мной? Мое исчезновение не прошло бы столь гладко. Тут не выдашь и насильно замуж за какого-нибудь альфу из знатного клана — будет шумиха о том, что отпрыск главы — омега, и не отдашь в наёмники — снова вопросы о том, куда пропал. Всего один способ, чтоб не было позора и шушукающихся сплетников, — смерть. — Ты знал обо мне, когда мы встретились? — спрашиваю, стремясь прогнать думы о том, как бы избавились от меня, но напрасно. Ведь если б не было этой эпидемии… Не было мутантов. Не было вируса. Не было «Акацуки» и Ворона. Эти люди никогда бы не познакомились с друг другом, никогда бы не играли в карты на кухне в «Убежище» среди дыма сигарет и разнокалиберных кружек с пойлом. Не было б стольких смертей, не погибли б родители Наруто. Не было бы Гаары. Сакура бы как всегда штудировала книги по медицине в библиотеке, готовясь поступать в университет, чтоб унаследовать клинику родителей, а я? Либо бы меня пичкали таблетками и токсинами, чтоб скрыть сущность, в чём я бы только содействовал, либо был закопан где-нибудь у нас в саду. Под теми цветочными кустами. Под теми самыми пионами, что когда-то садила моя мать. — Нет. Для меня ты был всего лишь школьник без манер и с огромным гонором, — Ворон шепчет, пока из его рта выходят клочки пара. Понятия не имею как ему удаётся излучать пафос и надменность без дрожи, которая из-за сковывающей прохлады и мокрой одежды охватывала меня раз за разом. Всё тело содрогалось в попытках согреться. — О том, что ты тот самый мальчишка из нашего разговора, который был столько лет назад, я понял позже. Что ж, облил, как всегда, говном, не забывая выглядеть, как на обложке модного глянцевого журнала, даже по уши в грязи. Мне кажется, что те же капли по его морде и шее стекают слишком медленно и эротично. — Я похож на него? — вопрос срывается с моих губ, когда где-то позади слышится треск, на который Ворон напрягается, в ту же секунду кладя руку себе на пояс, где прицеплены пистолеты, но, чуть погодя, убирает ладонь и даёт лаконичный ответ. — Нет. — Совсем? — мне в это даже как-то не верится. Не то что Учиха все как однояйцевые близнецы, но что-то общее всё равно у нас прослеживалось. Тёмные глаза, аристократическая красота там и предрасположенность к различным достижениям. Кроме того, Ворон же влюблен в Шисуи. Был. — Вы абсолютно разные. Подход, характер, эмоции, личные качества, предпочтения, — капитан перечисляет, взмахнув рукой, будто бы тут и говорить не о чем, — у вас общего только класс и фамилия. — А внешне? Мы также разные? — я немного прищуриваю глаза: ощущение подвоха меня не покидало. Слишком необычная ситуация. Слишком всё закручено. Таких совпадений не бывает, даже если верить в инопланетян, йети и духов. Судьба нагло потешается над всем этим, двигая фигуры на своей шахматной доске в моём воображении. — Ты действительно думаешь, что ты его замена, Саске? — брюнет хмыкает, подойдя ближе и приседая около меня на корточки, отчего я невольно с долей волнения задерживаю дыхание. Слишком интимно. — Ты сам сказал, что он твой возлюбленный, — ворчу, отводя взгляд, когда Ворон немного вскидывает брови вверх. — Какаши это подтвердил, только сказал, что у вас ничего не было, но ты хотел. И то, что ты виноват в том… что он погиб. Звучит очень ребячески и наивно, да? Боец утвердительно кивает, потирая двумя пальцами переносицу, а после выдыхает тёплый пар мне в лицо, отчего я морщу нос. — Хатаке было проще думать, что именно так всё и было. Он так и не смирился с гибелью Шисуи. Однако Шисуи всегда был мне лишь другом, который был как старший брат. — Тогда почему ты сказал… почему вёл себя, как… уёбок. — Ты сам разве не догадываешься? Пора уже вырасти из статуса «глупого мальчишки», не считаешь? Ответ появляется у меня на языке мгновенно, покуда я гляжу в чёрные глаза напротив себя. — Не хотел подпускать меня близко. Всё оказалось куда проще. Мне становится смешно, только постукивающие друг о друга зубы больше отбивают какой-то скулеж, нежели ухмылку от столь очевидной догадки, которая приходит ко мне в ночи, где-то среди тёмных деревьев, в корнях которого я сижу весь грязный, замёрзший и продрогший до костей. Я провожу рукой по собственному лбу, вскидывая плечи. У меня голова гудела так, что сон действительно не помешал б. Хотя всё ещё остались вопросы, которые генерировал мой мозг, ища в них что-то с подковыркой, скрытый смысл и какие-то замыслы… Подняв взгляд на Ворона, я осознаю, что мне на самом деле всё равно что было до нашей встречи. Правда. Я сам не паинькой был. И я знаю, что он убивал не только мутантов, но и людей. Я знаю, что он нарушает все правила. Вот только услышать из собственных уст то, от чего я постоянно отгораживался, так непривычно. Всегда хотелось найти причину именно в Вороне. В его поведении. В его характере последнего козла. А не в организации, политике и конфиденциальности. Теперь всё стало ясно как день. Все эти пренебрежительные фразы, издевательства, посылы… а нет, последнее — это как наша фишка. Теперь я это понимаю, но не хочу признавать, что так и есть. Что нельзя пойти против системы, нельзя пренебречь правилами так, как мы уже это делали. Вот только мы уже перешли черту. — Удивительно, что ты даёшь мне понять это сейчас, — шепчу, ерзая на месте. Поза неудобная и я отсидел себе всю задницу. В кедах хлюпает вода. По лицу скользят дождевые капли с волос. — Это так похоже на… прощание, — последнее слово я произношу с опаской. Ведь это не так? Ведь ещё не время. Ещё рано что-то там решать. Мы ещё не за периметром, мы ещё не добрались…мы… я ещё не сказал ему. — А как ты думаешь почему мы сейчас прячемся в лесу, а не едем в машине на границу? — Потому что она взорвалась… — протягиваю, но, заметив как потемнел взгляд Ворона, поправляю. — Её кто-то взорвал. Тот, кто… — потрясенный тем, что капитан кивает на то, что мне не удаётся договорить, я не могу заставить себя закончить фразу. Он не мог. Это нереально. Мы столько ехали. Мы практически не останавливались. Как он мог нас выследить? Как он мог до нас добраться? Как он… Скорее всего, ужас с недоумением, отразившийся на моём лице, подтолкнули бойца ещё к одному откровению. — Он прицепил на жетоны Шисуи жучок; скорее всего, вытащил его из какой-нибудь пары обуви нашего обмундирования и так отследил нас. И если бы ты не сорвал их с меня, скорее всего, я был бы уже мёртв. Вот ещё одна случайность, которая сыграла свою роль между нами, — шепот Ворона прерывается, пока я всё ещё изумленно смотрю на него. Вендетта здесь? Как он выжил? Ведь Змей… Как… как это вообще может быть? — Зачем ему убивать тебя? Чего он вообще хочет? — шиплю я, поддаваясь вперед и утыкаясь своим лбом в плечо Ворона, что сидит рядом. Что, блять, нужно этому ублюдку… вакцина? — Уничтожить «Акацуки»? Сасори… Дейдара… — имена срываются с губ, выуженные из воспоминаний страшного сна и не менее пугающей реальности, я собираюсь произнести последнее, но зубы вместо этого выдают мой озноб, простучав с придыханием сквозь втянутый промозглый воздух какую-то лютейшую чечетку от соприкосновения собственных клыков. Взглядом пройдясь по капитану «Акацуки», словно увидев его впервые, я отстраняюсь от него, впиваясь пальцами в собственные штаны, сжимая плотную ткань до боли, чтоб хоть как-то унять дрожь в них. От холода. Страха. От того, что я последние несколько дней знал. Отчетливо помнил, но не придавал значения. — Вспомнил, да? — альфа хоть и спрашивает, но его тон явственно отдаёт утверждением собственных слов. Я могу только дёргано кивнуть, не сводя глаз с чёрных, как нефть, очей, что направлены на меня в ответ с таким ироничным контекстом в них, стоит мне попытаться хотя бы мысленно произнести это имя, глядя на капитана. На этого сейчас ссутулившегося парня, чьи волосы мокрыми прядями приглажены дождём, а одежда пропиталась грязью, но это не меняло того, что на его губах, в самых уголках затаилась та самая ненавистная мне насмешка, пока во взоре та же пагубная мёртвая отрешенность. Ворон. Это Ворон. Не могу назвать его иначе, даже язык не поворачивается как-то. — Берегись! — крик бойца пронзает лесную тишину в тот момент, когда я замечаю красную лазерную точку, плавно огибающую складки на моей водолазке и приближающейся туда, где с громким стуком замерло сердце. Сбитый Вороном, я слышу шорох листвы, когда зажмуриваю глаза, прокатываясь вместе с ним вдоль земли, отбивая все бока, когда чувствую как с притупленным шумом падаю прямо в какой-то овраг. Грязь и слякоть мгновенно пристают ко мне, облепляя волосы, кожу, попадая на лицо и вынуждая меня открыть веки, отплевывая землю, приставшую к языку, попутно вытирая с нескрываемой гримасой отвращения на лице тёмные подтеки с щёк. Хотя, скорее всего, я размазал только больше. — Ворон, — кряхчу, пихая парня в плечо, который стискивает от этого зубы, до появления жил на шее. — Ворон, — добавляю тише, когда тот стремглав поднимается с меня, ковыляя к краю земляного навеса, попутно доставая из кобуры один крупнокалиберный пистолет и приседая так, что даже я едва вижу его среди выкорчеванных корней дерева. Приставленный палец к губам со стороны акацушника воспринимаю как жест, призываемый к тишине; впрочем, это и не было нужно, так как нападавший сейчас определенно не скрывается, раз до моих ушей доносится посвистывание, напоминавшее какую-то жуткую мелодию, которая приближается к нам. Всё ближе. И ближе. Кровь у меня в жилах стынет от этого звука, но я припадаю к сырой земле, как и показывает на пальцах альфа, когда, судорожно проглатывая ком воздуха, позволяю себе поднять на него глаза. Каждый раз, когда мы сталкивались с мутантами, я думал куда ещё хуже-то. Страшно ли, когда над тобой вырастает будто из-под земли громадина под два метра, раскрывая свою клыкастую пасть со слюной и окровавленными склизкими сгустками? Страшно ли, когда существо, похожее на человека, протягивает длинные когтистые лапы, визжа так, что могут лопнуть перепонки в ушах? Страшно. Дико страшно. До мурашек. До хрипоты от крика. Однако куда страшнее понимать, что на тебя охоту ведёт не тварь со спекшимися мозгами, в которой не осталось ничего человеческого, а тот, кого ты знаешь. Тот, с кем ты делил пищу и убежище. Тот, кто знает тебя. Тот, кто уже убивал людей. — Капитан-капитан, что ж вы так неосторожны, — пронзительный игривый голос вновь нарушает тишину, сразу же кардинально меняясь на жестокий и приглушенный, — впрочем, ты уже поплатился за это, не так ли, Ворон? — зловещая усмешка под конец фразы выбивает меня из колеи. Сразу же устремив взгляд на парня, стоящего с зажатым пистолетом в руке, я в недоумении прищуриваюсь, стремясь разглядеть уже привыкшими глазами к темноте, то, о чём говорит Вендетта. В него не попали же? Нет, такого быть не может, это же Ворон. Он из таких передряг вылезал, что даже дурно становится от мысли как это возможно, он пострадал, только когда… Прикрывал Террориста. Я вижу как парень бросает короткий взгляд на меня. Его трясёт. Непробиваемого, неодолимого, самого настоящего Терминатора, которого смогла срубить только потеря крови, сейчас трясло, а его грудь рвано поднимается, когда он снова отворачивается от меня, наблюдая за кем-то сквозь листву. Не может быть. — Ворон-Ворон, ты ведь чувствуешь, да? Чувствуешь это? — Тоби будто бы не спешит, протягивая каждое слово с ядовитым воркованием, при этом намеренно задевая похрустывающие ветки, пока его голос раздаётся будто бы отовсюду, только усиливая мой мандраж. Вокруг лес. Огромное, колоссальное пространство, но мы словно заперты среди этих деревьев, как в клетке, вокруг которой ходит голодный тигр. — Скажи мне, ты чувствуешь это? В душе не чая о чем говорит этот больной на голову ублюдок, я приподнимаюсь на локтях от земли, выжидающе смотря прямо на альфу, что, заметив мой взгляд, отводит свой, плавно взводя курок. — Знаешь, я всё думал как же дать тебе прочувствовать то же самое, что и твой протеже, и, как это было бы ни парадоксально, но идею мне подал именно придуманный им способ расстрела мутантов. Пули с кровью. Только вместо омежьей я наполнил их кровью мутантов, ты ведь уже понял, да? Конечно же, ты понял, — Новичок продолжает свой монолог, лишь прервавшись на безмятежный вздох. — Ну, скажи же мне, что ты чувствуешь? Я опираюсь на руки, когда позволяю себе как можно более бесшумно приподняться, но подошва скользит по грязи и листве, отчего мне едва не приходится снова столкнуться носом с землей. С опаской озираясь вокруг, я, пригнувшись, подбираюсь к Ворону, но тот останавливает меня на расстоянии вытянутой руки, практически коснувшись моего лба пальцами. Что были в крови. — Ты… — мой шепот обрывается, когда совсем рядом раздаётся хруст. — Когда вирус разносится по твоим венам, — вкрадчивые слова пронзают меня без клинка, когда я провожаю взглядом руку капитана, замечая дырку у него на водолазке, что пропиталась не только грязью, но и кровью. — Что ты чувствуешь, Ворон? Остолбенев на месте, я не чувствую собственных ног, почва будто бы уходит из-под них, а всё вокруг рушится, развевая иллюзию того, что всё может быть хорошо. Что мы выберемся. Что мы как-нибудь, но сможем преодолеть всё это. Что мы… сможем остаться вместе. — Саске, — звук собственного имени доносится до меня как из-под толщи воды, пока я всё ещё опустошенно гляжу куда-то сквозь Ворона, что одними губами кричит мне что-то, а после тянется ко мне свободной рукой, выставляя пистолет перед собой. — Да, Саске, каково это? Каково терять всё? — обдающий льдом голос прямо у уха. Я слышу его дыхание. Я вижу как мелькает лезвие у меня перед глазами, которые на мгновение прикрываю, чтоб не лицезреть тот самый ужас, что замирает на лице капитана, что прежде мне никогда не доводилось видеть. Какой-то лязг, и у меня спирает дыхание от ощущения падения. По голове словно кирпичом огрели, когда я снова соприкасаюсь затылком с твердой почвой, откатываясь в сторону, так как перед глазами всё ещё плывёт. Мне с трудом удаётся различать силуэты, что мелькают в темноте меж деревьев; доносившиеся выстрелы и металлический скрежет добавляет порцию замешательства по поводу того, почему я всё ещё жив. Я ведь решил, что всё, хана, капут, мне перережут горло и всё на этом закончится. Но Тоби ждал. Он мог меня убить, но ему нужно было, чтоб Ворон снова подставился. Перетягивает удачу на свою сторону, калеча противника? Кое-как поднявшись на ноги, я уже не помню о холоде или о пропитавшихся грязью бинтах, новые синяки и ссадины не беспокоят так, как сошедшиеся в драке один на один Ворон и Вендетта. Выстрелы то и дело разрушают с дребезгом тишину леса, всколыхивая птиц, что взмывают в небеса, задевая верхушки деревьев с характерным плачевным звуком, растворяющимся в воздухе. Как предвестники смерти. Хватаясь за стволы и кору, я пробираюсь сквозь ветки к месту, где ещё доносятся шум и повторяющийся металлический лязг. Замерев за деревом, я выглядываю из-за него на несколько секунд, пытаясь понять что происходит и как сильно ранен капитан, но едва ли могу что-то различить. Бывшие члены подразделения убийц, новоявленные «Акацуки», сходились в схватке, как пара ассасинов. Движения быстрые, резкие, не создающие шума вокруг, пока в ход не идут пистолеты или летящие в разные стороны ножи, одним из которых вооружившись, вроде бы, Ворон оттесняет противника к оврагу, ударом ноги выбивая один из револьверов. — Это всё, на что ты способен? Хах, не смеши меня, — хлёсткий удар, и я снова высовываюсь из-за дерева. — Смотри-ка, малыш Учиха, — из треснувшей белой маски доносятся эти слова, и Вендетта кивает в мою сторону, в тот же момент кидая в меня стилет. Мне еле-еле хватает времени, чтоб спрятаться за столбом, когда оружие вонзается в дерево позади, но ниже, чем грудь или голова. Я думал, что он планирует меня убить, а не покалечить. — Снова та же история, Ворон, тебя будто бы жизнь ничему не учит, — хриплый голос следует после краткого шипения и сотрясения со стороны оврага. — Стоит кому-то оказаться в опасности, как ты жопу рвёшь, чтоб его спасти. Мне ты больше нравился «мёртвым», истинным «Акацуки». Порою казалось, что ты меня понимаешь, мда, — Вендетта прибавляет это короткое междометие с долей разочарования. — Сдох, что ли? Я должен посмотреть. Я должен выяснить, что всё в порядке. Я знаю, он не мог умереть. Подставив лицо мерзко крапающей мороси, я с силой прикусываю нижнюю губу, до боли, до первой крови, чтоб не позволить себе это сделать. Он меня провоцирует. Он всего лишь провоцирует. Так ведь? — Бонька-боньк, — издевательское тупое постукивание с хлопком вынуждает меня сильнее опереться на дерево, поднося руки к лицу, когда перед глазами проносится картинка с тем самым звучанием позади. Он его избивает. — Так неинтересно. Саске, не присоседишься к нам? А то Ворон совсем устал, давай поможем ему уснуть? — щелчок пистолета вместе с вкрадчивым голосом, и я уже чувствую как горячие слезы бегут по щекам. Не верю. Ни единому слову. — Знаешь, Саске, в чем проблема всех людей, вроде Ворона? У них всегда есть эта надежда, эфемерная, призрачная и до отвращения назойливая, — альфа вздыхает с напускным сожалением, когда я стискиваю руками свои плечи, когда мутная пелена влаги закрывает эту окружающую меня тьму и чернеющие деревья впереди. — Они не могут понять простую истину — человек, у которого есть что терять, всегда глупее и слабее того, у кого этого нет, — мужчина в маске хмыкает, бросая что-то тяжелое на землю, а после делая несколько шагов в мою сторону по шуршащей траве. Он хочет, чтоб я его слышал. Он может подойти неожиданно и бесшумно, но сейчас он упивается своей победой. Своим правом победителя и моей болью. Прикрывая себе ладонью рот, чтоб не позволить рвущейся наружу истерике показать мою слабость, я втягиваю носом воздух, стараясь хоть как-то успокоиться. Ворон не мог умереть. Кто угодно, но не он. Такие, как он, не мрут так просто. — Я даже чувствую этот привкус досады, — проговаривая это, Вендетта заходит за дерево, прислоняясь к нему около меня так расслабленно и лениво, будто приятель. На это я только отвожу лицо в сторону, чтоб не чувствовать его дыхание, не слышать этот шепот, проникающий всё глубже и пускающий корни там, где ещё теплилась вера в то, что вот сейчас капитан встанет, вот-вот накостыляет этому убийце, а вместо этого до меня доносятся лишь эти пропитанные жестокостью слова, — ведь мне так и не удалось ему поведать столько всего. Например, то, что когда-то был такой же идиот, как он. Верил, что всё можно исправить, что мир не прогнил насквозь, хотел что-то там изменить. Звали его… как там… а, Шисуи. Шисуи Учиха? Правда знакомое имя? Хотя нет, он же омега, — боец щелкает пальцами, будто бы его настигает какая-то истина, пока я вяло сползаю к корням. Ноги совсем не держали. Адреналин в крови выветривался, как алкоголь на морозе. Слезы продолжают катиться из глаз сами по себе. Я не могу как-то воспрепятствовать этому. Я не могу оглянуться назад, чтоб увидеть его тело. Убедиться в том, что всё кончено и в самом деле. Мы одни. Мы среди леса. Мы совсем недалеко от заставы. Наруто там. И Гаара. И Дейдара с Сасори. Те ребята — Неджи, Суйгецу, они тоже там, скорее всего. А вот мы не добрались. И Сакура. Столько всего сделано зря. — А мы-то с тобой знаем что делают с омегами в клане Учиха, да, малой? От них избавляются, как от мусора: кого-то выкидывают, кого-то закапывают, если повезёт — отдадут в другой клан, — Вендетта усмехается этому, отчего я поднимаю на него глаза. Ему-то откуда это знать? — Так вот, герою моего рассказа повезло чуть больше остальных: его отец, не зная как спасти своего сына от такой участи, продал его АНБУ. И, поверь мне, не такая уж это и плохая участь: у парня было всё. Всё! — альфа всплескивает руками. — У него были друзья, дом… семья, — голос мужчины приглушается до шепота, — несправедливо. Он должен страдать, он должен знать своё место, ты же меня понимаешь, Саске, да? — я не успеваю и дернуться, как цепкая рука хватает меня за ворот водолазки, притягивая к себе и обнажая шею. — Нет, не понимаешь, — Вендетта отпускает меня, отчего я падаю обратно на корни, прикладываясь головой и спиной об дерево. — Вот и я не понимал. Несправедливо. Шисуи был счастлив, у него были планы, — акацушник выдыхает пар сквозь щели в его треснутой фарфоровой маске АНБУ, — далеко бегущие планы. Он вынашивал ребёнка Хатаке, у него был токсикоз и, вроде как, запах поменялся, а командор всё спирал на Ворона, хах, такое жалкое зрелище. Дальше терпеть этот фарс было не в моих силах. Какаши был ревнивым, это мне так сыграло на руку, когда он вновь отправил его на задание, решив сослать подальше от своей омеги, по моей наводке про склад. Всё могло пройти гладко: Ворона бы сожрали, Хатаке бы прекратил играть в Отелло, но кто-то нашептал на ушко Шисуи о том, что грозит его другу. Кто же это был… кто же знал, что Учиха ломанется к нему невзирая на своё положение и запрет Хатаке, — Вендетта расплывается в улыбке, которой я не вижу, но по интонации можно понять как криво расползается она на его губах. У меня не хватает желчи, чтоб плюнуть хотя б на берцы этого подонка, — это был я. Это я ворвался к Шисуи в комнату и рассказал о том, как слышал разговор Ворона и командора. И то чувство, м-м-м, — Тоби мычит от какого-то извращенного удовольствия, — великолепн… — тот не договаривает и, будто бы поперхнувшись воздухом, неестественно покачивается на месте, хватаясь рукой в кожаной перчатке за ствол дерева. Потрясенно наблюдая за тем, как Вендетта что-то там бормочет, я пытаюсь подняться на ватных ногах, в бешеном темпе на коленках проползая промежуток, а затем бросаясь в сторону оврага, где был Ворон. Я не вижу тела, лишь оглядываюсь по сторонам, цепляясь глазами за скомканные листья и за тёмную фигуру, что, держась за бок, отбрасывает в сторону револьвер после того, как тот ещё раз пару раз щелкает, но не стреляет. — Ворон… — я не могу больше ничего сказать, наблюдая за тем, как мой капитан вальяжно убирает волосы с лица рукой, так как те, не имея перевязи, свободно спадали ему на плечи и спину, а после сплевывает на землю. Кровь и слюну. — Это было близко, очень близко… — мрачный голос Новичка раздается из-за дерева, хотя я уже понадеялся списать его в трупы. — Нужно было размазать тебе мозги по земле, как твоему протеже, — показавшийся боец, несмотря на ранение, уже сжимает танто в руке. Ворон снимает нож с пояса и бросается на противника, нанося удар за ударом по заметно уступающему Тоби, который скалится, смеется, скрещивая руки, по которым раз за разом проходит лезвие, оставляя глубокие порезы, с которых сразу же начинает капать на листву кровь. Капитан атакует, но даже в слепой ярости он контролирует ситуацию, блокируя выпад Вендетты, а затем выбивая у того оружие из рук. Опрокидывая его на землю после того, как сбивает с ног резким ударом ботинка под голень, Ворон наседает на него сверху, своим весом не давая тому вскочить на ноги. — Какая злость… тебя так задело прошлое? Фарфор крошится под размашистым ударом, который Ворон совершает наотмашь, заехав с кулака прямо в рожу Вендетте. Тот затихает, отчего я, подобрав выбитое танто, сжимаю его в руке, не сводя взгляда с капитана, который тяжело дышит, склонившись над телом. Подавляя внутренний страх, я неуверенно подхожу к паре бойцов, рассматривая обнажившийся лик, на котором больше нет маски. Только белая крошка и размазанная кровь. Половина лица жутко изуродована шрамами и ожогами, а вторая часть приходится мужчине чуть за тридцать, со светлой кожей, тёмными волосами и недурной наружностью. Я не знаю его. Но он говорил так, словно знает меня. Словно имеет все сведения об Учиха. Незнакомец плавно открывает глаза и сплевывает в сторону кровь, продолжая угрюмо смотреть на Ворона, что одной рукой придерживает нож у его шеи, но не заканчивает начатое, застыв на месте с дрогнувшей ладонью, как и я, когда вижу цвет радужки Вендетты. Алый. Насыщенный. Яркий. Будто бы светящийся в ночи. Он зараженный? Он получил концентрированную дозу. Он не мог не мутировать. Это правило для всех альф и бет. — Не верите своим глазам, да? — мужчина хмыкает, улыбаясь сквозь боль, покуда Ворон всё ещё скользит лезвием у его горла. — Вот почему я избран самой природой, чтоб очистить мир. Смыть с него этих червей, этих опарышей, что, сродни саранчи, уничтожают все живое. — Добей его, давай же! — я сам сжимаю кинжал в руке, не понимая почему Ворон медлит. — Ты ведь понимаешь о ком я, да, капитан? — красные глаза с черными вкраплениями, глядят прямо на парня, что всё ещё ничего не делает. — Из-за их законов страдают невинные люди. Из-за их предвзятости Шисуи не мог жить в семье, а был продан убийцам. А моя прекрасная Рин? Она даже не была одной из них. Её изнасиловали у меня на глазах, заставили меня смотреть как она умирала. Это они оставили мне эти шрамы — наказание за любовь. Я с ужасом наблюдаю за тем, как Ворон, словно заворожённый этими красными бликами перед собой, опускает нож. Он и в самом деле верит ему? Тому, кто стольких убил? Предал? Его же товарищей! — Ты что творишь? Он убийца! Он убивает из-за того, что ему в кайф от чужих страданий! — перекрикивая Тоби, я пытаюсь привлечь внимание капитана, чьи волосы закрывают его лицо, отчего не видно ни его эмоций, ни хоть чего-то, что могло дать ответ мне за эту реакцию с его стороны. — Ворон, — зову парня, когда тот заходится в кашле, прикрывая рот ладонью. — Попался… — смешок Вендетты, и тот скидывает с себя бойца, всаживая ему в бок откуда-то взявшийся у него в руке нож, отчего капитан со стоном падает на землю. Всё разворачивается стремительно, стоит мужчине в прыжке подняться, а затем наступить Ворону на кисть, криво усмехаясь и забирая его нож. Теперь уже Тоби заносит над парнем оружие, намереваясь добить его, но мне удается каким-то образом отразить его, со скрежетом металла, от которого у меня всё ещё стоит звон в ушах. Я не знал как у меня это получилось и как удалось столь быстро оказаться рядом. Вот только теперь я крепче стискиваю рукоять в потной ладони, видя как фыркает на мой выпад Вендетта. За противника не считает даже, да? Успеваю лишь отразить пришедший уже в мою сторону замах, но второй оставляет кровоточащую полоску у меня на локте, распоров за секунду рукав, отчего я сильнее стискиваю зубы, но всё ещё держу нож. Куда я против опытного бойца, что вертит оружие так же легко, словно это продолжение его руки, его кисти, которую он вновь протягивает ко мне, оставляя порез на щеке? Он саднит не меньше, чем распоротая рука, но я не свожу глаз с наступающего противника, хоть немного, но уводя его от Ворона, на которого мне не дают и краем глаза глянуть. — Рано ты влез, Саске, мне нельзя убивать тебя раньше времени, — приглушенный шепот, и Вендетта, будто бы игриво, заводит руку в бок, замахиваясь с другой стороны, но не нанося мне очередное увечье, а лишь пугая. Он не использует другую руку. Ворон прострелил ему плечо. Я не видел куда точно вошла пуля, но того теперь сильно заносило влево, даже когда он махал у меня перед носом ножом, — ведь я так хочу увидеть реакцию твоего папочки, когда я притащу тебя униженного и полудохлого к нему в ноги. Я заставлю тебя лизать мои ботинки у него на глазах. — Ты опоздал, мой отец погиб, — делаю выпад, практически задевая подбородок мужчины, а следом уклоняясь за дерево, не забывая отогнуть нижнюю ветку, чтоб та хлестанула Тоби по морде, но тот взмахом оружия не позволяет ей и коснуться себя. — Как наивно, Саске. — Что ты мелешь? Ты банально больной на голову подонок, которого поимела жизнь. — Нет, Саске. В глубине своей души ты знаешь, что я прав. Ты знаешь что происходит в клане с омегами. Ты знаешь как погрязли Учиха в крови собственных детей, — Вендетта кружит вокруг дерева за мной, не разрывая короткую дистанцию меж нами, но и не позволяя мне выбрать даже сторону, с которой последует удар. — Никто не убивает в клане. Да, там свои гребаные законы и омег не жалуют, женят, отправляют подальше, но не убивают! — не веря ни единому слову акацушника, я отражаю новую атаку, которая едва не выбивает нож у меня из рук, что дрожат не только от схватки с таким противником, но и от множества порезов, которыми меня награждал за каждый промах Тоби. — Ты слишком мало знаешь. До твоего рождения распри велись, и очень эффектно. Или ты думал, что свою мрачную славу Учиха получили за таких золотых детишек, не знающих настоящей жизни, вроде тебя? — не скрывая оскала, мужчина хмыкает, а после его веселость испаряется, оставляя лишь гнев и боль. — Однако именно твой отец допустил то, что девушку, не принадлежащую к клану Учиха, изувечили, надругались и бросили умирать. — Да кто ты такой, чтоб заявлять это?! — соприкасаясь с чужим ножом танто, я еле сдерживаю напор опытного бойца, чьи глаза плавно сощуриваются, пока лезвие скользит всё ближе к моей руке. Я вынужденно отступаю, но получаю краем ножа по колену, которое будто бы обжигает огнём, но позволить себе хотя б прижать к нему ладонь нет возможности. — Тот, кто знает столько об Учиха? Об их грязных секретах? О том, что скрывается за дверями и прячется от правосудия? — Вендетта приближается ко мне. — Тот, кто талантливее и на голову выше любого, даже очень старающегося ученика? Тот, кто является доминирующим альфой и исключением из правил? Тот, кто выжил даже после заражения вирусом, сумев адаптировать тело под мутаген? Тот, кого ведёт самая величайшая сила в мире? Я воплощение справедливости и мести. Я Обито, — нож, который плавно варьирует с подачи левой руки, легко оказывается в правой, отчего я невольно поддаюсь назад, упираясь спиной в дерево, когда боец хватает меня за волосы свободной кистью, поднося лезвие к горлу, — Учиха. Застыв в ступоре, я чувствую как колотится сердце о ребра, как стучит кровь в висках, как всё внутри меня кричит о том, что нужно бежать. Нужно спасаться. А я стою, не смея отвести взора от кроваво-красных глаз, что так близко ко мне. Альфа, запаха которого я не чувствую. Зараженный, что сумел переболеть и не бояться за результаты анализов крови. Человек, убивший Шисуи, погубивший Яхико, Конан и Какузу. Тот, кто своими руками убил Хидана, Хатаке и Орочимару. И делающий не одну попытку избавиться от Ворона. Тот, кто заразил его вирусом. Тот, кто разрушил мою и их жизни. Мой родственник. Мой соклановец. Я снова оказываюсь неправ. Я так жалок. Омегой быть вовсе не плохо. И даже не позорно. Иметь кровные узы с таким ублюдком — вот что самое худшее, что могло со мной произойти. — Тебя, наверное, гнетёт вопрос почему именно ты? — сокровенный шепот в самое ухо вызывает неприятную дрожь и отвращение, от которого никуда не деться, кто бы это ни был — Обито, Тоби, Вендетта — он слишком близко держит нож к моей шее. Я чувствую как холодное лезвие играется с моей кожей, оцарапывая её, чуть надавливая до появления первых бисеринок крови, что выступают на поверхности. Мерзкий ублюдок. — М.О.Р. сделал за меня всю грязную работу, стерев Учих с лица Земли, а я потратил долгие годы в АНБУ, вырезая отдельные ветки гнилой родословной, — слова проникают мне в голову, и я удивленно распахиваю глаза, — никого не осталось, кто мог продолжить сей зловонный род, но ты смешал мне все карты. Тебя не должно было быть. Ты не имел права на рождение в клане Учиха. Глава предал собственные убеждения и правила, когда обрюхатил свою омегу-садовницу. Опешив от сказанного Обито, я всё ещё неверяще смотрю на него, покуда в голове мельтешат, подобно змеям, множество мыслей. — Подотри сопли, Саске, — всё так же шепчет Вендетта, пальцем собирая влагу, что выступает у меня у краев глаз, — скоро ты увидишь мамочку. Я тебе обещаю. — Много ты обещаний даёшь. Мне едва удаётся отвести взгляд от изуродованного лица мужчины, когда прямо за его плечом я вижу того, кто, мать вашу, какой-то неубиваемый сукин сын наравне с Обито. Ворон, которого тут просто не может быть по всем законам физики и… да чёрт возьми, я не знаю как он ещё может удивлять, будучи одной ногой в могиле. — Ты?.. — Обито поражен не меньше, чем я, когда крепкая рука берёт его в захват, вынуждая забыть обо мне. Я оседаю на землю, с которой ладонью на ощупь ищу танто, что выпал из моих пальцев, когда меня припёрли к дереву. Ледяные пальцы, на которых запекается собственная кровь, никак не могут схватить рукоятку. Ноги ватные. Тело не слушается. Голова трещит. Я в каком-то сраном тумане хватаю наконец нож, пытаясь использовать собственные ступни как опору, но это получается далеко не сразу. Сжимая металлическую рукоять в руке, отчего она даже кажется мне тёплой, я замираю, стоит мне занести танто над спиной Вендетты. Я покончу с ним. Я завершу это. Я убью человека. Я должен. — Саске, — тихий оклик знакомого голоса, от которого у меня дрожит нож, всё ещё не обрушенный на врага. Громкий гул выстрела сотрясает будто бы всё кругом, отчего время замирает. Обито, чья спина выгнута дугой, всё ещё смотрит на соперника, но уже не способен никому навредить, его оружие выскальзывает из ослабевших пальцев, покуда он сам оседает на землю, на которую Ворон пренебрежительно его отпускает. Тело падает на траву с застывшим на лице выражением поражения и надломленности. Его обыграли в его же собственной игре. Эта пуля последняя. Больше не понадобятся. Опуская нож, я поворачиваю голову в сторону стрелявшего. Ворон сжимает рану на боку, а другой рукой ещё придерживает свой пистолет, тот самый, второй, что не доставал с начала этого бесконечного боя с Обито. Я не знаю как он способен после стольких травм и открытых ран стоять на ногах, сжимать оружие и ещё не шататься, когда мне даже дышать больно. — Я думал, что ты умер, — я выпускаю нож из пальцев, что с тупым стуком падает на листву. У меня нет сил и желания, чтоб поставить его круто по стоечке прямо для того, чтоб удобно было забирать. Мне всё равно. Я так устал от этого всего, что просто хочу лечь на землю и закрыть глаза. Чтоб по мне стучал дождь. Чтоб он смыл с меня всё это. Чтоб только тишина, он и я. — Собирался, — альфа кратко кивает в ответ и заходится в кашле, который уже был ранее. Я чуть делаю шаг к нему, но тот сразу останавливает меня вновь этой вытянутой рукой, но на этот раз я не собираюсь наблюдать как он сплевывает на траву кровь. Шлёпнув парня по руке, я напористо подставляю ему своё плечо. Да, скорее всего, я упаду под его весом, но это лучше, чем он снова меня оттолкнет. Только не теперь. Не сейчас. Ворон пробует снова поднять ладонь перед моим носом, но я сразу же перехватываю её и кладу на себя, чтоб он мог опереться. Он не один. Я не один. Боец позволяет себе эту слабость, откашливаясь, на что я придерживаю его, но не смотрю. Пусть остаётся таким, каким хочет. Несломленным. После того, как капитан избавляется от терзающих его глотку сгустков крови, вяло стирая остатки ладонью, он отводит, как и в прошлый раз, от меня подавленный взгляд. Он ведь врал мне. Он тоже верил до последнего, что всё будет иначе. Ведь в противном случае не было б так больно. Не саднило бы тело и душу. Не разрывало бы на части от одной мысли, что всё кончится здесь. — Ничего не говори. Не смей! — я стараюсь не срываться на крик, но вместо этого выходит лишь хрип. Голос я сорвал ещё раньше. — Просто заткнись и сам послушай меня хоть раз в жизни… — Саске. Я мутирую. Я чувствую его. — Нет! Мы тебя вылечим, у нас есть вакцина, почти готовая… у нас есть этот урод, — я давлюсь словами, стараясь донести единственное, что сейчас на самом деле важно, — он справился с вирусом. Сам! Силой воли или хрен пойми чем… — Если б всё решалось силой воли, Саске, — сиплый шепот Ворона, от которого у меня натягивается будто бы петля на шее. Не говори этого. Не делай этого. — Даже если пренебречь правилами, я не желаю терять разум, я… — альфа, приоткрывает рот, но не договаривает, словно есть что-то, что мешает ему сказать это. Ещё одно усилие. Ещё один вздох. — Я не хочу забывать тебя. Я вновь ощущаю себя плаксивой девчонкой, когда у меня подрагивают губы, но вместо слёз, от которых стягивает кожу на щеках, лишь подавляемый всхлип, который пробивается наружу после того, как я обвиваю шею парня руками, утыкаясь ему в грудь. Я все ещё чувствую его запах. Он не пропадает и не становится слабее, он всё ещё тот же самый. — Саске, ты меня удивляешь. Неужели не будешь топтать землю и бить кулаками, заливая всё рыданиями? — ладонь капитана перемещается на мои волосы, перебирая их, чуть сжимая на затылке, а потом как-то слишком мягко, непривычно и ненавязчиво отодвигая нависшие у меня перед глазами пряди после того, как я касаюсь губами его ключиц, шепча в них едкое: «Не дождёшься». — Ты вырос, Саске. Я рад этому. — Давай просто сдохнем вместе? И всё. Хватит с меня, — спрашиваю, делая глубокий вдох и цепляясь за в конец испачканную одежду Ворона, который опускается на землю, утягивая меня за собой, чему я не сопротивляюсь, садясь рядом. — Я готов умереть. С тобой. — Нет, Саске. Твоё время ещё не пришло. — Моё время истекает вместе с твоим, — поворачивая лицо к бойцу, — даже не спорь с этим. — Тогда выполнишь мою просьбу прежде, чем оно истечет? — Ворон говорит хрипло, мне с трудом удаётся его понимать, но я киваю, даже не надеясь, что он меня видит, но тем не менее тот продолжает. — Надо кое-что отнести. Это важно. Я не могу это доверить никому, кроме тебя, — перебирая пальцами футляры у себя на ремне, альфа, найдя искомое, протягивает мне две пробирки. Одна заполнена, другая нет. — Собери его кровь и отнеси с образцом, который создал Змей на заставу. — Ты издеваешься? Я ног не чувствую, — иронизирую, пока по телу проходит утомляющая истома, присущая едва наступившему отдыху после изнурительной тренировки. Все ссадины и раны припекает, несмотря на осеннюю прохладу. А каждая клетка в теле начинает приходить в себя и посылать соответствующие сигналы о том, что, хозяин, мы в дерьме, но ты всё ещё жив. Так иронично, что именно я. — Ворон? — в груди сжимается комок, когда он приоткрывает глаза и до меня доносится тихое: «Да». — Ты не пойдёшь со мной, да? — Не в этот раз, Саске, — я поднимаю взгляд выше, когда чувствую как шершавая ладонь берёт мою, несильно сжимая. — Ты сможешь сам. Ты стал таким сильным. — Я не смог добить Обито, — улыбка чуть трогает мои губы. Я так хотел, чтоб он когда-нибудь похвалил меня, сказал что-то хорошее, приятное, но не в качестве своих последних слов. — Пока есть я, тебе незачем становиться убийцей, — чёрные глаза смотрят на меня, и я вижу как тихо катится одинокая и единственная слеза из этих темнеющих омутов, где, словно на их дне, я вижу своё отражение. Такое бледное. Такое печальное. Он плачет. Тот, кому без анестезии я зашивал спину. Тот, кто запросто заваливал меня на матрасе в кладовой без зазрения совести. Тот, кто молча воспринял гибель товарищей. Тот, кто должен был выжить и пройти со мной этот путь до самого конца. — Я не смогу тебя бросить тут. Я… — голос пропадает, когда Ворон подносит к своим губам мою руку. Прикосновение едва ощутимо, когда сухие и в то же время мягкие, тонкие они касаются тыльной стороны моей кисти. — Обещай, что не умрешь. — Саске, мы не в сказке. Таких, как Обито, единицы на тысячи, и я не из их числа. — Обещай. — Саске, — парень закатывает глаза, похоже, я даже вижу призрачную ухмылку у него на лице, ещё тех самых дней, когда мы могли незатейливо пререкаться, не думая о том, что будет завтра и увидим ли мы ещё друг друга. — Итачи. Альфа вздрагивает, словно по нему стеганули хлыстом, когда я в противовес зову его по имени, по тому самому, от которого он отказался. Оставил в прошлом. Выкинул, как и всё, предпочитая забыть, нежели помнить. Я и сам позабыл о нём, не обременял голову на раздумывание о том, кому принадлежит третье названное имя со стороны Вендетты. А ведь, по сути, Обито дал мне то, что не мог даже сам капитан. — Пообещай мне, что не умрёшь, Итачи. Парень вскидывает брови, явно не воспринимая мои слова всерьёз, но с каждой секундой приходя всё в большее замешательство от поставленной задачи. — Это невозможно. — В моей жизни произошло слишком много всего из разряда «невозможно», так что если случится ещё что-то в этом же духе, я смирюсь уже с этим как-нибудь, — качаю головой, зажимая порез на локте, где все никак не запекалась кровь, продолжая неспешно заливать мне руку, хоть и не так резво, как после получения ранения. — Пообещай. Ворон, нет, Итачи. Итачи прикрывает глаза и шепчет мне всего одно слово, крепко стиснув мою ладонь в своей.

***

Я переставляю ноги одну за другой. Это трудно. На самом деле очень трудно, несомненно, практически невозможно. Сил уже нет. Каждый сустав отзывается скрипом и болью, моля о пощаде и отдыхе, но я делаю ещё один шаг. Ещё на чуть-чуть ближе к цели. Ещё немного приближусь к периметру и выполнению данного обещания. Одежда на мне вся грязная. Она пропитана грязью, ночным дождем, потом и кровью, как и каждого, кто сегодня ставил всё на то, чтоб добиться цели. Обрывки рукава на моей правой руке теребит ветер, как и драную штанину джинсов, что и без того протерлись, но нож Обито сделал лишь лишнюю прореху, добавив к моему образу беженца ещё и хромоту, когда я каждый раз пытался наступить на ногу, что перевязал бинтом, забранным из полевого аптечного набора Вендетты. Ещё немного потратил марли на то, чтоб остановить кровь на локте. От бинтования груди я отказался — оставил все Ворону. Ему нужнее. Мои старые повязки давно хлюпают не меньше, чем вода в кедах, один из которых совсем расклеился; вроде, даже виднеется мокрый носок. Наверное, под ними всё начинает подгнивать без отсутствия антисептиков и необходимого ухода, но мне плевать. Какая разница, что у меня в груди дыра будет? Хотя весьма символично — что внутри, то и снаружи. Прохладный воздух подмораживает и без того окоченевшие конечности. Наверное, я похож на какого-то бредущего мертвеца. Весь в пыли, где-то прилипла трава и какие-то веточки. От земли на коже все чешется, но я продолжаю идти, втянув ледяные пальцы, обагренные кровью, в рукава. Еще немного. Еще чуть-чуть. Даже как-то странно понимать, что всё закончится так. Я один плетусь по разбитой асфальтированной дороге, глядя на то, как за дремучей каймой леса простирается пустырь. Там, за ним, по словам капитана «Акацуки», — последняя база. Темная неприступная стена, ограждающая «чистые» территории от зараженных. Он сказал, что я узнаю сразу. Я хочу остановиться, оглянуться назад, посмотреть сколько мне удалось преодолеть одному. Без верных друзей. Без всегда готовых прикрыть спасателей из «Акацуки». Ничтожно мало, по правде говоря, но я не разворачиваюсь и даже не поворачиваю голову через плечо. Нельзя думать о том, что осталось позади. Я должен идти. Ещё пара шагов. Ещё несколько метров. С чего же всё началось? В голову совершенно ничего не лезет, когда порыв ветра дует мне прямо в лицо, настойчиво и до свиста в ушах, завывая о том, что следует повернуть обратно, но прикрываю лишь глаза одной рукой и делаю ещё пару абсолютно бесполезных шагов навстречу всё приближающейся ко мне с каждой минутой равнине. Деревьев становится всё меньше, они совсем редеют, когда я схожу с дороги, поворачивающей к океану, и приоткрываю болезненно потрескавшиеся губы, которые от моей глупой привычки — кусать их, натерпелись больше всего. Они покраснели, обветрились и щиплют так же, как и ссадина на щеке, на которую я давно перестал обращать внимание, как и на Куренай-сенсей много месяцев тому назад. Кажется, она вела эвакуацию нашего класса. Это было так давно, словно в другой жизни, где всё иначе, где для нас было важнее сколько чей родитель отвалил за новый гаджет, а не за то, живы ли они вообще. Увидим ли мы их. Сможем ли сказать, что мы изменились; что мы больше не пренебрегаем их заботой о нас; что каждое мгновение, которое они посвятили нам, не зря; что они вырастили достойных детей, пусть немного гордых и язвительных, но непременно перенявших родительские лучшие черты. У кого-то дружелюбие и храбрость, у кого-то внимательность и способность решать сложные задачи. А у меня… хах. Что я мог перенять у тебя, отец? Скрывать всё до конца? Переступив через бордюр, я медленно спускаюсь по бугристой местности, но, неправильно поставив ногу, скатываюсь, сразу же прикрывая голову, вниз по глинистой почве, пока не падаю на мелкую крошку камней. Откашливаясь от поднятой моим падением пыли, я развожу рукой облако мелкого песка, витающего вокруг, и, вглядываясь вперед, понимаю, что имел в виду Ворон, когда сказал, что я пойму. Огромная стена тянулась от одного края скалы до соприкосновения с другой горной породой. Металл был гладкий, тёмный, неприступный, вдоль его вершин прослеживались форпосты с огнём и навесы, закрытые брезентом. Это не было похоже на «Логово» или «Убежище», это было что-то иное. То, что называли «периметром». Я поднимаюсь на ноги и прикладываю ладонь к переднему карману. Пробирки целы. Ещё не рассвело, только едва где-то в дали начинает отходить тень, переходя в более светлые тона. Я ещё успеваю. Мне надо идти. Мне не было сказано как стоит идти, чтоб в мою сторону не были направлены те пулемёты, стоящие на страже границ, поэтому я как-то апатично продолжаю свой путь, обходя углубление в земле, где словно кого-то расстреливали. Наверное, босса вдавливали всем его существованием в могилу, не позволяя даже подняться под градом пуль, способных атаковать с такого расстояния. По мере приближения к заставе я осознаю, что меня заметили, так как по верхним ярусам уже бегают люди в военной униформе с автоматами наперевес, или, скорее всего, снайперскими винтовками. Мне особо не видно, темновато, да и слишком уж высока стена. Ощущаю себя муравьём рядом с ней. До конечной станции остаётся несколько десятков метров. Я продолжаю переставлять будто бы деревянные ноги, где колени подгибались, не позволяя мне ни шагу ступить, чтоб не запнутся о собственную обувь. Жалкое зрелище, да? Но я так устал. Несколько дней, проведенных в дороге, казались каким-то бредом, невозможно было спать. Еды практически нет. Воды тоже. Каждый день как испытание — выживешь ли ты? А если вон тот умрет, что ты будешь делать? — Стой на месте! Ты понимаешь что тебе говорят?! — раздавшийся из громкоговорителя голос привлекает моё внимание. Какой-то мужчина в форме держит рупор в одной руке, а другую приподнятой — знак для солдат. Будут стрелять? О, Ворон, что ещё ты мне не сказал? — Прыгни, если понимаешь! Они сдурели? Прыгнуть? Если я прыгну, то упаду и больше не встану. У них множество адаптеров и биноклей — пусть так смотрят, что я понял их. Хотят стрелять — пожалуйста. Я делаю шаг вперед. Где-то внутри что-то замирает, словно в предвкушении. Меня могут расстрелять? Это будет считаться за то, что я выполнил своё обещание? Я же дошёл. Ещё шаг. — Парень! Не делай глупостей, на тебя направлены… Мне всё равно. Абсолютно. Я всё ближе и ближе. Практически уже вижу щели между металлическими плитами. Значит, они двигаются. Как технологично. — Что… он творит! Выстрелите поблизости… Припугните его! — гул с верхнего яруса нарастает всё сильнее до тех пор, пока я подхожу к стене, а мимо меня проносятся несколько пуль, врезающихся в сухую землю и поднимающие стену пыли. А я иду, не обращая на них внимание. Некоторые пролетают так близко, что, если немного сдвинуться в бок, то можно стать решетом. Я практически у самой стены, могу протянуть руку и коснуться её ровной поверхности ладонью. Гладкая. Холодная. — Звоните в штаб! Расстрелять?!.. Как нет? Утыкаясь горячим лбом в стальную поверхность, я выпускаю горячий воздух изо рта. Я добрался. Я на самом деле добрался. Тут люди. Не мутанты. Военные. Не убийцы. Не отряд смертников. — Поступил запрос! Впустить?! Но… Ясно! Так точно! Парень, ты меня слышишь? — мужчина, не убиравший от рта рупор, чем озадачивал не только меня, но и солдат, которые, наверное, как и я, не понимали что от них требуется. — Зайди в сектор «Цэ»! Открыть сектор «Цэ»! Перебарывая утомление и желание упасть прямо около стены, я еле волочу ноги, опираясь ладонью на стену, пока не вижу углубление в стене, которого не было ранее. Терять мне всё равно нечего, поэтому я всё так же плетусь вовнутрь этого «сектора», где за мной мгновенно закрывается дверь. Вокруг меня металлическая обшивка с белой подсветкой и вновь закрытая стена, без всяких углублений или прорезей для возможного сдвига. — Пожалуйста, воспользуйтесь маркер-ручкой. Механический голос повежливее того болвана на стене, но я всё ещё щурюсь, очутившись в столь освещенной комнате. Мне потребовалось меньше минуты, чтоб заметить стоящие пластиковые пробирки в штативе, одноразовые иглы и ту самую маркер-ручку с определителем класса. Даже немного дежавю навевает. Отведя взгляд от лица чужого человека, я уставился на индикатор, ощущая как внутри всё холодеет, словно жидкий азот покрывает каждую клетку моего тела. Ω. Шприц-ручка выпала из моих ледяных пальцев, пока я сидел в какой-то прострации, не в силах пошевелиться. Я подношу остриё к пальцу; впрочем, можно и не делать в себе лишнюю дырку, а просто приложить иглу к ране. Тем не менее я всё-таки протыкаю себе палец, практически не чувствуя легкого укола, чисто ностальгически, нежели желая испытать хоть что-то кроме изнеможения, от которого все тело готово было распасться на кусочки, чтоб его по частям уносили. — Пожалуйста, воспользуйтесь транспортёром для передачи данных, — подсвеченное табло всё с тем же искусственным голосом предлагает вложить маркер-ручку в выдвижную панель со специальным отсеком. Это было бы поразительно, будь я хоть на одну сотую менее усталым и убитым собственными переживаниями. Закинув индикатор в панель, я прикладываю ладонь ко лбу, проводя той по лицу, пока технология совершает анализ. — Ваш класс — омега. Пожалуйста, будьте любезны пройти ещё несколько тестов вашей безопасности и всего персонала… — Иди нахер, — я качаю головой, приставляя локоть к стене и складывая на него голову. У меня слипались глаза. Меньше всего я хотел сейчас проходить какие-то ебаные тесты для чьей-то там безопасности. Из меня вытрясли всё. Все потроха, эмоции и жизнь. Я вообще не чувствую себя способным сделать ещё хоть что-то… От лязга, напомнившего мне звук открытия лифта, я поворачиваю голову на шум, обнаруживая двух стоящих вооруженных мужчин в военной форме. Они вот серьёзно? — Учиха Саске? — один из них делает шаг вперёд, называя моё имя, отчего я как-то подавленно киваю на это. — Вас желают видеть, прошу вас подняться с нами. Мне ничего не остаётся, как подчиниться. Лифтовая кабина ползет неимоверно медленно, мне удается рассмотреть каждый угол, судорожно выдыхая горячий воздух каждый раз, как мигала приборная панель, оповещая об этаже, который проходили мы. Вроде бы, мы остановились на пятом. Я выхожу первый, рассматривая серые, обитые стальными пластами стены, покуда за мной не захлопнулся лифт, оставляя меня совершенно одного в этом длинном коридоре, а не с провожатыми, как мне показалось изначально. Здесь не было ни картин, ни каких-то знаков, общий вид напоминал мне «Убежище» с его бесконечными коридорами, похожими, как капли воды. Однако тут всё же было иначе. Свет шёл с боковых панелей, а не сверху, и проход не петлял, а вел только вперед. Эдакий коридор судьбы, ни чёрный, ни белый — серый. Думай о том, что свершил, о том, о чём пожалел, или о том, что не успел. Впереди виднеются двери, а перед ними стоят несколько человек в военной форме. Один из них отличается от других, его униформа иного кроя и фасона. Какие-то погоны. — Вы хотели меня видеть? — мой охрипший голос нарушает бормотание, где стоящий ко мне спиной мужчина что-то рассматривает на предоставленном его вниманию планшете, кивая на слова другого военнослужащего, но, услышав меня, замирает. Ещё мгновение спустя неспешно оборачивается, опуская сложенные на груди руки и ещё что-то шевеля одними губами, пока я, не веря своим глазам, смотрю на него в ответ. Он так постарел. У висков заметны седые пряди, а морщинки вокруг носа и глаз стали ещё сильнее бросаться в глаза. Всегда сердито поджатые губы в присутствии кого-то из клана или прислуги непривычно подрагивают, как и впалые щеки. Тёмные глаза глядят изумленно, а грубые пальцы роняют рацию, секундой назад зажатую в них, несмотря на то, что рядом другие люди. — Саске, — мужчина выдавливает моё имя. Здравствуй, отец. _________________________________________________________________