Гарри Поттер - Магический качок.

       С тех самых пор, как тетушка Петуния, а значит и вся дружная семья Дурсль, поняла и приняла "необычность" малыша Гарри прошла неделя. Гарри слегка полегчало. Действительно слегка. Боль никуда не пропала. Она не затаилась, чтобы внезапно по ночам или в плохую погоду терзать тщедушное тело мальца. Она не стала прозрачной, тонкой, как будто вместо хорошего боевого топора вооружилась не менее смертоносным кинжалом.        Боль поступила куда хитрей. Она ушла на другой план. Она осталась такой же неприятной и мерзкой, мышцы все так же ныли, кожа горела, а внутри головы крутился раскаленный утюг. Просто Гарри оказался от нее отстранен. Он не чувствовал боль, но при этом не страдал от нее. Хотя удовольствия от нее тоже не получал. Просто Гарри был отдельно, а боль, которую испытывал он же, тоже отдельно.       Это было странно. И в какой-то мере даже неприятно. Нет ничего плохого в том, чтобы не испытывать боли. Но в то же время знать, что боль есть- это было странно. Впрочем как и сам Гарри. Ибо теперь он знал, почему от такой странный. Вовсе не потому что он оказался ребенком самых конченых наркоманов из Сити, которые еще по совместительству были самыми закоренелыми алкоголиками-ирландцами. Он оказался волшебником, как и его родители.       Но Гарри не чувствовал себя волшебником. Он вообще ощущал общую неправильность всего происходящего. Как однажды, когда весь день из кухни пахло вкуснейшим йоркширским пудингом, а ужинать всей семье пришлось овсянкой с мюслями, потому что пудинг, как и запеченная в духовке свинина, достались бесстрашно ворвавшемуся на кухню бульдогу тетушки Марджори.        Следуя пути, что золотыми буквами был начерчен внутри его черепа, малыш Гарри понимал, что боль прячется от него неспроста. И это неспроста - нехорошо. Гарри чуял это очень отчетливо. Как будто шланги, по которым боль должна была бы закачиваться ему в мозг, кто-то отцепил от мозга и прицепил к чему то другому. И вели эти шланги полные боли прямо в его шрам на лбу, вздувшийся, багрово-алый, сочащийся сукровицей шрам. И даже нашлепка из марлевого тампона, пропитанного йодовым раствором "Доктор Уотсон", не мешала этим шлангам перекачивать свое мерзкое содержимое туда. Прямиком в шрам. В шрам где обитал Дориан Йейтс. И Гарри знал, мистер Йейтс там вовсе не попивает чаек. А забирает его боль.        И Гарри ничего не мог с этим поделать. Лишь представлять, как мистер Йейтс, обитающий в его шраме, до хруста сжимает свои могучие кулаки и как крошится эмаль на его белоснежных зубах от напряженного до предела оскала. Как пот боли и превозмогания течет по его дрожащему от натуги телу течет не каплями, но ручьями. Как шланги боли вливают свой мерзкий "сок боли" прямо в сердце перекаченного героя.       Иногда у Гарри бывало слишком яркое воображение.       Будь Гарри злее, циничнее и взрослее - он бы смирился с этим. А может быть и позлорадствовал бы. Но Гарри не был таким. И он не мог ни смириться, ни злорадствовать. Вообще-то он много чего не мог. Ведь он был так СЛАБ. И потому, пока не было найдено других вариантов действий, Гарри решил стать сильнее.        А для этого были нужны тренировки. К сожалению, после того, как семейный телевизор сгорел во вспышке магии, произведенной Гарри, а тетушка Петуния приостановила лицензию БиБиСи, узнать что-нибудь про тренировки, особенно про тренировки мистера Йейтса, оказалось невозможным. Но если тренировки мистера Йейтса пока были недоступны, то были доступны тренировки школьного учителя физкультуры мистера Тройера.        Гарри никогда не блистал на уроках мистера Тройера, с его то зрением и "мышиными", как часто говорил сей достопочтенных "джентльмен", мышцами он годился разве что быть не очень ловкой мишенью в "вышибалу", в жестокосердную игру которую мистер Тройер привез с собой из американской колонии. Но память у мальчика была неплохой. Он запомнил все упражнения, которые мистер Тройер называл "разогревочными", перед тем как начать играть в регби, или не дай боги, "вышибалу".        Неумело размяв руки, ноги и поясницу, и при этом не почувствовав ничего Гарри решил начать с приседаний. Гарри начал приседать. Сделав, как обычно делал на уроках мистера Тройера, три десятка приседаний, Гарри почуял неладное.        Он не почувствовал усталости. Лишь боль. Краткий миг боли. И это было великолепно. Ибо Гарри почувствовал, как шланг по которому в шрам тек мерзкий "сок боли", на этот самый миг утратил напор. И тонкая струйка боли влетела в его мозг раскаленной иглой, да так, что мальчик, за неделю отвыкший от нее более чем полностью, охнул. Но тут же радостно вскрикнул. Он забрал частичку боли себе и тем самым облегчил боль мистеру Йейтсу, обитающему в его шраме.        И это был хороший поступок. И правильный. Разделить боль. Чтобы тому-кто-живет-в-его-шраме стало полегче.        И Гарри со всем пылом доброго мальчика и худосочного неофита в зале "тяжелой атлетики" приступил к упражнениям. Заодно проверяя свою внезапно возникшую, как будто из ниоткуда, теорию. Больше приседаний. Больше боли. Больше правильности.        Первая сотня приседаний разогрела тело. Да так что бледный Гарри покраснел не хуже дядюшки Вернона после просмотра сеанса вечерних новостей по телевизору. То есть стал красный как томат. Также первая сотня приседаний подарила мальчику довольно неприятные ощущения того, будто кто-то вооружившись дрелью с фирменным сверлом от компании "Граннингс", пробурил в его пояснице и коленках пару неглубоких дыр для вентиляции.       Гарри заскрежетал зубами, надул щеки и скривил лицо в такой жуткой гримасе, что даже безносый урод со своим стремным троном "мисс Фигг" и тот бы оценил, но не издал ни звука. Ведь звук- это проявление слабости. Стон, который выйдет из твоего рта,- это как признаться в том, что ты проиграл своей слабости бой. Гарри сам не знал откуда взялись у него эти знания. Но был твердо убежден придерживаться их и впредь.        Пять сотен приседаний. Ноги, задница и поясница Гарри, при всей своей видимой целостности, были изрешечены кровожадным маньяком из компании "Граннингс" до состояния губки. Боль изливалась на тело мальчика тугой струей страданий как из пожарного брандспойта, включенного на полную мощь. Об кожу Гарри можно было уже прикуривать сигареты. Мальчик уже так покраснел и нагрелся, что казалось слегка светился. Но чувство того, что давление боли на того-кто-страдает-за-него-внутри-шрама уменьшилось все еще не давало мальчику честно потерять сознание. И мальчик терпел жуткую боль. Но продолжал приседать.        На шестисотом приседании у Гарри остановилось сердце.