Земля волков и драконов

— Ты не посмеешь так поступить со мной! Ее голос звенит потревоженной сталью, оглашает кладку стен Красного замка высокими нотами. И Джейме Ланнистер направляет хмурной взгляд на сестру, колюче заглядывает в ее глаза. Темные, сине-зеленые, лазурь рек и озер, драгоценный оттенок сапфиров, такие же холодные, бездушные и неоправданно красивые. Кажется, они способны поглотить. Мужчина коротко мотает головой, подбородком ведет. У него больше нет сил бороться за нее, за них обоих, и пропасть меж ними, подобно пасти огромного дракона с черной чешуей, коего он лицезрел на поле брани, раззевается лишь шире, клокочет зевом. Он никогда такого не хотел. Не думал, что может отрешиться. Почти как настоящая казнь, где наточенное лезвие лихого топора отсекает душу от тела. И Ланнистер ощущает фантомную болевую пульсацию в пальцах несуществующей руки, ныне замененной золотым куском выплавленного металла, обжигающего культю в месте сруба. Серсея судорожно заглатывает воздух, слышимо для мужских ушей. А он выдерживает ее жалостливый взгляд, мнимые, показные слезы, оставляющие мокрые дорожки на щеках, рябь дрожи по плечам, обнесенным пушистым звериным мехом цвета воронова крыла. Она потеряла внешнюю холодность, высокомерную стать. Пальцы ее на подлокотниках Железного трона трясутся, сжимают выпирающие наконечники сложенных, воедино скованных мечей, и костяшки их белеют неестественно. Все, за что Джейме когда-то любил ее больше, чем сестру-близнеца, похерено за маской лжи и хитросплетений. Да, они оба зачерствели, омертвели сердцами, упали в величии так низко, что ниже ничего нет. Но ведь он любил, любил всем своим существом. Когда его нарекли Цареубийцей, Джейме принял позорный титул, прославляющий его на весь Вестерос и Семь Королевств, с улыбкой на губах, а когда до него дополз слушок, что Серсея Ланнистер шлюха похлеще корабельных пропитых девиц, то ринулся защищать ее честь, карал всякого, от кого слышал оскорбление. За нее он был готов убить, сам умереть. И вдруг пустое ничего. Их любовь жжет драконье пламя, рубят железные топоры, отравляют ядовитые людские языки. Ее рукой, ее согласием. А он все глядит исподлобья, принять готовый женские рыдания, что дешевле медной монеты, которыми вымолить возможно лишь щепотку жалости, и больше не желает вступать в перепалки. Он так устал. Душа его продырявлена насквозь, будто латы неумелого солдата, пропускающего раз за разом остроконечное копье в грудину, неспособного защитить себя, родную землю. В этих дырах больше не удерживается братская любовь, вся наружу просачивается, черными упрямыми струйками выходит из его тела. Он больше не любит эту женщину. Пора бы Серсее понять. Их перестало что-либо связывать, объединять лито. Дети мертвы, армии разгромлены, дома разобщены. А она продолжает испускать безрассудные приказы, заключать невыгодные союзы, продаваться без его ведома и просто предавать. Тесные узы истончены, рвутся, натягиваясь, тетивой лука, и отдаление неизбежно, уже произошло. Серсея поднимается с трона, шагает к нему. Полы ее тяжелого платья шелестят от движений бедер, волочатся по выложенному камню пола королевского зала. Мгновениями назад она сообщила, что выходит замуж за Эурона Грейджоя, у Джейме лишь дрогнул уголок губ. Правда? А как же он, ее брат и любовник? Но о нем женщина не говорила, она с безумным блеском в глазах шипела о Золотых мечах, которых Вороний Глаз переправит из Эссоса в Королевскую Гавань. И тогда она победит, низвергнет Дейенерис, очистит Вестерос от вихтов, превратит в точно такой же пепел, что оставляют большекрылые драконы от всего живого и мертвого. Джейме слушал удары собственного сердца и смог произнести, что покидает ее, что отправляется на Север, что дал клятву и непременно ее сдержит. Потому то вопль из ее рта всколыхнул тенёта в сводах замка. — Живые или мертвые придут с Севера, — молвит мужчина в очередной раз. — Столица падет. Это тебя погубит. — Меня губят собственные братья! — вновь истерично кричит сестра, впивается фалангами в мужской локоть. — Тирион — убийца и предатель. Ты тоже хочешь предать меня? Джейме больше не отвечает, стряхивает с рукава холеные пальцы, делает шаг к выходу, показывает королеве широкую спину в доспехах. Нужно уносить ноги. И торопится мужчина не потому, что ему тяжело думать, что скоро он окажется на сотни и сотни лиг от дома, а потому, что сам того желает. Истина приходит внезапно, впрыскивается жалом закостенелой правды, той, которую все презирают. Цареубийца понимает, что прежняя его жизнь была сплошь мороком и туманом с болотных земель Перешейка. И более не хочет вдыхать дурман и сладкий яд обмана собственной сестры. Он вдруг прозревает, лишается нарочной слепоты. Тирион однажды говорил, что человеческий путь сложен, что он ветвится подобно чардреву, дает право выбора сотворить доброе или гнилое, но по истечению череды огрехов и падений выписывает один единственный верный исход, побуждающий поступить благоразумно. Его брат мудрый. И Ланнистер дошел до той точки, прочувствовал ее. Становится даже легче. Он слишком много и часто пребывал в наваждении, часто предавал, убивал и маял. И устал. Вновь повторяет, принимает такового себя. На том все кончается. — От женщины у нее только дырка промеж ног? — шипит Серсея, языком по небу шлепает, выговаривая каждый мерзкий звук. — А морда и тело мужицкие? — насмехается. — Пусть порадуется напоследок, что сам золотой лев возлег с ней, уродливой и отвратительной, — смеется сипло, презренно морщится, от чего некогда гладкое и безупречное лицо становится лицом озлобленной старухи. И затихает, хмыкает. — Она тебя не дождется. Вернее, уже не дождалась. Джейме останавливается на последнем шаге, который едва отделяет его от порога тронного зала. Слюну вязкую глотает, и кадык острый режет кожу. Он немеет на миг, а потом шею напрягает, голову поворачивает. У сестры злорадством полыхают глаза, ненавистью и стылой яростью наливаются. Она говорит о Бриенне Тарт, которая ожидает его за Красным замком, близь Королевского леса у кривого дерева, как они и пообещали друг другу. И рот его приоткрывается, а глаза распахиваются широко, взирают с неверием и жутким страхом. Нет. Нет. Нет. — Ее заколол Гора, — Серсея возвращается к Железному трону, садится в него величаво, прямо держа осанку, задирает голову надменно. — Ты лжешь, — мужчина говорит тихо, но стены зала сотрясаются чем-то опасным, неотвратимым. — Думаешь, почему его нет подле меня? — женские губы кривятся. — Я отдала приказ. Сначала выследить, а потом убить. Джейме глазеет, черные зрачки устремляются на фигуру королевы. Жжет под глоткой, и там, где должно быть сердце, разрастается черная пустота. Он чувствует, начинает пропускать чрез себя. Вместо крови по его жилам растекается расплавленное железо, сжирает кости и плоть, вытравливает остатки добрых намерений к матери их умерших детей. И идет. Возвращается. Встает перед Серсеей, как подданный и преданный слуга, как всегда стоял прежде, но теперь иначе — телом собранный, напряженный, взгляд дикий, звериному под стать. Он наклоняется к ней, заглядывает в лицо, все еще надеясь и веруя, что она оболгала и не сделала ничего, что нельзя будет изменить. Надежда теплится в мужском голосе, в надрывной интонации. — Скажи, что это неправда. — Сестра не соврет своему брату, — вдруг ласково произносит она и руку тянет, тонкими пальцами касается щеки, поросшей колкой щетиной. — Теперь ты останешься? У нас будет еще один сын. И я выйду за тебя замуж. Пусть все знают о нас. И Ланнистеру приходится поверить — королева не лжет. Он глаза прикрывает, и пред взором появляется Тартская дева. Нескладная, неженственная, высоченная. Ее даже премилой не назвать. Но Джейме никогда не ощущал столько внутренней силы и доброты, настоящей любви к нему, ярой верности и тихой зависимости. Ни от одной женщины. И он впустил ее глубже в свою потасканную, измотанную, измазанную дерьмом и пакостью душу. Теперь Бриенны нет. А мужчина молниеносно звереет, адом пышет изнутри. Он хватает Серсею за тонкую лебяжью шею обеими руками и сжимает так крепко, что лопаются вены, рычит устрашающе, пока не слышит характерный хруст хрящей, пока до него не долетает хриплый, скулящий голос, пока его собственную шею и лицо не начинают до алых отметин расцарапывать чужие острые ногти, пока не осознает, что щадяще смыкает пальцы, жалеет ее. И тогда Джейме душит гадюку, которую звал сестрой, любимой женщиной и своей королевой, со всей силой, что в нем находится, еще есть. Когда Серсея обмякает на Железном троне, Ланнистер расцепляет руки, отпускает тело. Он смотрит на нее бездумно, а потом запечатывает замершие веки пальцами, прячет под тонкой кожей налитые алым глаза. Он шагает прочь, переходит на бег, стуча по витым лестницам подошвой сапог. Скоро королеву обнаружат, начнут искать, перекрывать входы, обыскивать стены, но он будет уже далеко. Там, у кривого древа возле покатого берега. Мужчина взбирается на коня, тычет пятками в бока резвому животному и галопом покидает Красный замок. Ему отчего-то кажется, что больше он туда не вернется. И мысль не выходит пугающей. Ему плевать. Королевская Гавань никогда не была ему домом, лишь временным пристанищем, вынужденным и чуждым. Конь скачет быстрее ветра, обгоняет его. Мужские руки тянут удила, приказывают остановиться у зеленой лужайки, подпитываемой речной водой. Джейме спешивается, мнет сапогами сочную траву и шагает в Королевский лес, который встречает прохладой и темнотой. Сыро. Под доспехи ныряет свежий воздух. Над головой кричат птицы, то ли плачут, то ли ратуют, то ли веселятся. Женщину-рыцаря он отыскивает сразу. Под деревом высоким, что у самого ствола кособоко и будто косой изогнуто. Склоняется, рассматривает. Лицо ее спокойно, чисто и светло. Уснула, может? Джейме падает на колени, кладет ладонь поверх стальной брони на груди, и пальцы пачкаются чем-то липким, остывшим, тягучим. Он знает, что это кровь. Он видит, что Верный Клятве прошил ее тело насквозь, забрал в нем истую жизнь и погрузил во мрак смерти. Он понимает, что виноват в этом. И просит его простить. Прости меня. Он целует ее в холодный лоб и думает, что не успел сказать главного, признаться ей и самому себе, а сейчас это главное в поры земли уходит вместе с остатками ее тепла. Больше не поспорить, не заговорить, до алого румянца не пристыдить. Ему больно. Но ему больно иначе. За сетью из ребер, мяса и кровеносных сосудов возгорается жаркое пламя. В нем сгорают пороки, грехи и отрицания. В нем испепеляется тщеславие. В нем вспыхивает гордыня и истлевает мелочность. Больно, так больно, что трудно дышать. — Ты простила меня? В ответ — щебетание лесных птиц и шуршание веток древ под сизым небом. Зато Джейме Ланнистер отчетливо чувствует, как исцеляется его испорченная душа, принимает свет.