Я застрял на полпути между зарёй и восходом солнца. Жизнь — чудо, я увидел это в твоих глазах
С того случая в клубе на эксперименты больше не тянет. Всё время занимают тренировки и Юра. У второго появляется какое-то странное шестое чувство, которое всегда, стоит Отабеку задуматься над тем, есть ли у него шанс, и может нужно переключиться на кого-то другого, словно отправная точка заставляет Юрия скидывать смс или вовсе звонить. Будто он действительно чувствует, что тот хочет сбежать. А Отабек и правда хочет. У него нет шансов. Не ему тягаться с великим и ужасным Виктором Никифоровым, который плотно обосновался в сердце Юрия. Уж о чём-о чём, а об этом чувстве своего друга он насмотрелся (даже не наслушался) до тошноты. Нечто чёрное и склизкое ворочается в его душе, заглатывая полностью. Нечто именуемое ревностью, которая изо дня в день становится только сильнее и больше, когда Отабек наблюдает за тем, как изводит себя Плисецкий новым номером. В каждом его движении читается такая любовь и восторженность, что чёрное чудище заглатывает новый участок сердца без зазрения совести. Всё-таки, он тоже человек. Сил хватает только на то, чтобы откатать сомнительный, по его мнению, номер и заехать за Юрой. Тот, как обычно, кривит губы, но только Отабек точно может различить его улыбку. Они собираются, садятся на мотоцикл, Юра по привычке обхватывает друга под руки и прижимается к спине. Езда отрезвляет, даёт ощущение полёта и мнимой свободы, что даже не хочется останавливаться, но они тормозят на набережной и смотрят в тёмные воды Невы, напоминающие Алтыну то самое чёрное из сердца. — Что ты думаешь? Вопрос застаёт врасплох и Отабек хмурится, пытаясь понять, о чём именно говорит сейчас Плисецкий. О свадьбе фигуристов, о соревновании, о жизни, в конце концов, или, может, об этом вечере? Он молчит и ждёт, Юра сам всё поймёт и, если есть, что сказать, ни в коем случае не промолчит. — О моём номере, — он оправдывает надежды. — Только честно. Молчание затягивается чуть дольше, чем могло бы, но Юрий не торопит с ответом, понимает, что тут надо подумать. Говорить правду не хочется, но раз так просят. — Жалко, — выдаёт Отабек и верит, что друг поймёт это правильно, не воспринимая, как оскорбление. Юра только кивает, подтверждая чужие догадки. Всё же они слишком хорошо узнали друг друга за это время, научились понимать сразу и не ошибаясь. Можно ли это назвать некой телепатической связью? Отабек только крепче сжимает руки на краях парапета. — Я так и думал, — блондин поворачивается к реке спиной и откидывается назад на локти, прижимается поясницей к холодному камню и запрокидывает голову вверх, к самому небу. — Не поздно что-то поменять? Отабек задумывается, прикидывает время, подсчитывает и, наконец, отвечает: — Нет, — он уверен в своей правоте и искренен, продолжая. — Ты справишься. Другой бы не смог. На губах Юры расцветает широкая и самодовольная улыбка. Он поворачивает голову в сторону казаха и уже меняет тон на привычно шутливый в их буднях на двоих: — А когда же я увижу номер гордости целой страны, творение прямиком из-под коньков национального героя? — Когда он будет готов, — вздох, и Юра хмурится. — Ты ещё не поставил его? — Наработки есть, — жмёт плечами Отабек, — надо только всё это собрать в единое целое. — Ты справишься, — абсолютная уверенность. — Я знаю, — с лёгким смешком. Отабек в кои-то веки поворачивается навстречу другу и пристально смотрит в его глаза, улавливая в них всё ту же печаль, что никто другой никогда не заметит. Она скопилась у самых уголков глаз, так удачно прикрытых светлыми прядями волос. Но сейчас, развеваясь на ветру, волосы полностью открывают лицо парня — слишком серьёзное для его возраста. Он любуется им целую минуту, пока не решает, что на сегодня хватит, и вновь возвращается взглядом к реке, краем уха различая едва слышное хмыканье. Они ещё некоторое время стоят там на ветру, обсуждая совсем уж бытовые мелочи, вплоть до того, что Плисецкий собирается отомстить Миле за подаренный на новоселье розовый фартук с котятами, или что Фельцман, о ужас! в его-то возрасте, влюбился, иначе с чего б ему в последнее время быть таким спокойным. Хотя второе в итоге списывают на то, что в данных соревнованиях тренерам нельзя вмешиваться в подготовку фигуристов, потому останавливаются на выборе наиболее подходящего «адского подарка-отмщения» с лёгкого слова Юры. Время переваливает за полночь и пора бы возвращаться. Уже высадив блондина у подъезда, Отабек получает предложение зайти. Немного мнётся внутренне, но в ответ только кивает и поднимается по настолько привычному маршруту, словно в родной дом. Ничего нового, ничего необычного: кофе, просмотр фильма, сон. Правда, засыпает Алтын раньше Юрия впервые, а тот остаётся со своими мыслями наедине, перекраивая и перестраивая заново программу. Это не то, что ему хочется показать Виктору, это не то, чем можно утереть нос Юри, в голове рождается нечто совершенно новое, другое… И для другого человека.***
Эта информация не конфиденциальна. Ну и потенциал у меня: Я успеваю много сделать за короткое время!
Отабек с явно-выраженным сомнением косится на своего «лучшего друга» и в сотый, наверное, раз повторяет: — Ты уверен, что хочешь кататься под это? Донельзя довольный кивок служит ему ответом, а улыбка Юры становится только шире и отдаёт некой хитростью, даже стервозностью. Сейчас бы назвать его «паскудёнышем», но это ведь не в его, Отабека, стиле. Поэтому он набирает побольше воздуха в грудь и тяжело выдыхает. Судя по всему, его реакция крайне удовлетворяет Плисецкого. — Очень тонкий юмор, — подытоживает казах. — Очень тонкий стёб, — едва ли не смеётся Юра и, хоть и не хочется признавать, но он прав. — Это будет феерично, — ни тени сомнения в словах. — Я бы сказал — эпатажно, — Юра заводит руки за голову, вверх, потягивается всем телом, не замечая как напрягается друг, и совсем уж хитро щурится. — Да я этим номером Никифорова с его свиньёй и их дерьмом по всему катку размажу. Отабек неопределённо качает головой, усмехается внутренне, сдерживает улыбку, представляя шокированные лица этих двоих, ибо не понять такой намёк просто невозможно, и вздыхает: — Вот можешь же ты быть… — Сволочью? — Чуточку менее переносимым, чем обычно. На замечание Плисецкий только фыркает. Ему нисколечко не обидно, даже подстёгивает мнение Отабека, ведь это означает, что песня подходит идеально, всем всё будет ясно, такое нельзя не уловить, и чёртов кацудон, чтоб он провалился, окажется опущен по самое не балуй. Потенциал определённо только у него. — А сам ты? — Ммм? — Отабек, кажется, о чём-то задумался. — Закончил с постановкой? — Не совсем, — прерывистый вздох, словно он всё ещё пребывает в своих мыслях. — Чего-то не хватает… И музыка. Мне кажется, что она должна быть другой. Юра хмурится и, хоть совершенно не хочется этого делать, ведь этим он может оскорбить друга, всё же произносит: — Помочь? Отабек машет рукой, отстраняется, всё ещё не выходя из странного, словно бы гипнотического, состояния, неразборчиво бормочет, что-то вроде: «Не надо, я сам», затем запоздало добавляет: «До завтра», и просто выходит из зала, ведь его тренировка уже закончилась. А Юра остаётся на месте, удивлённо глядя на удаляющуюся спину казаха и совсем не понимая, что за чертовщина с тем творится. Впервые тот прощается до следующего дня, словно говоря этим: «Сегодня меня не зови». Это странно, но времени на размышления и копания в потёмках, именуемых душой Алтына, нет. Потому он просто включает музыку и начинает свой номер.