Alter Ego

Я уже слышал всё это, люди всегда говорят, Что время унесёт страдания и боль. Но знаешь, знаешь, Эта любовь никогда не умрёт.

      — Прекрати ржать. Просто. Прекрати. Ржать, — зло чеканит сквозь зубы Плисецкий, глядя на раскрасневшуюся от непрекращающегося смеха Милу.       — Как ты мог не… не… не заметить, ахахах, — продолжает заливаться девушка, едва ли не заикаясь. — Ту… тут любому было бы понятно.       Юра снова зло на неё смотрит, но убийственный взгляд видимо против смеха не работает, ага, против лома нет приёма, и потом демонстративно отворачивается, на самом деле пытаясь скрыть непонятно откуда взявшееся смущение. Они стоят возле фургончика со сладкой ватой и Мила, забив на всё, с довольным видом забирает покупку, тем временем, как Юрий клянёт присутствующих вплоть до прародителей их прапрародителей и всю чёртову ярмарку вместе взятую.       Дёрнул же его лукавый согласиться пойти с Милой, кто же знал, что так оно будет. Он, блять, знал! Должен был предугадать неладное по её слишком одухотворённому виду и мечтательной улыбке. Ну и всё верно, согласно закону подлости, их ожидал долбанный Михаэль в купе с Отабеком. И-де-аль-но.       Отабек с румыном возвращаются на удивление быстро, вырывая тем самым Юру из раздумий. Они странно держат руки за спиной и переговариваются на ходу. Алтын ему улыбается, слишком открыто, слишком искренне, и оттого Юра начинает скрипеть зубами, проклятая привычка.       Парни подходят, и Михаэль, видимо совсем умом тронувшись, припадает на одно колено перед Милой, выуживая из-за спины плюшевый букет цветов, и что-то там ей объясняет на своём языке. Девушка краснеет, смеётся, принимает подарок и просит перевести. Смотреть на них сил нет.       Юрий отворачивается и тут же натыкается взглядом на нечто полосатое, а затем на того, кто это нечто держит. Хочется взбрыкнуть, зарычать, послать Отабека с его хреновыми подарками, но рука вздрагивает, забирая игрушку. А затем Алтын как ни в чём не бывало поворачивается к Михаэлю, кладя ему руку на плечо, и снова улыбается, вызывая очередную порцию шипения со стороны блондина.       — И всё же, — Михаэль кажется озадаченным, — где ты научился так стрелять?       — А, — впервые на памяти Юры казах не знает, что ответить, — это сложно, — добавляет он после заминки.       — Совсем, как твои корни? — подшучивает тот.       — Совсем, как твои корни, — в тон отвечает Отабек.       За один блядский вечер эти их шуточки успели порядком подзаебать Юру, и, судя по всему, его реакция на их вдруг резко возникшую дружбу не укрылась от проницательной Бабичевой.       — Ой, мальчики, — всплёскивает она руками, — вы такие молодцы! Кто же знал, что в тире такую прелесть выиграете, спасибо! — и пихает Юру в бок, но тот даже не морщится.       В голове Плисецкого сейчас с особой жестокостью сначала пытают, затем четвертуют Михаэля, а потом по новой пытки-казнь, каждый раз другая. На губах против воли расползается злорадная ухмылка, которую тут же сбивает горячий шёпот над самым ухом:       — Прекращай.       Юра вскидывает голову, пересекаясь взглядом с Отабеком. Тот спокоен и невозмутим, как скала, да как всегда. Становится интересно, как он вообще умудряется читать его мысли. Может и правда есть в казахе что-то этакое, первобытное, например, умение видеть картинки в чужой голове. Этой его способности Юра удивлялся с самого начала их дружбы.       Когда они с Алтыном только встретились — всё шло по пизде: отсутствие желанного тренера, выматывающие тренировки, занятия балетом, наличие свободного времени, соревнования и Гран-при — в общем, — всё, кроме Никифорова.       Никифоров шёл по хуям.       Причём в буквальном смысле слова. Восхитительный, идеальный и неповторимый Виктор менял парней, как перчатки, а восприимчивому и ранимому, несмотря на гадкий характер, Плисецкому было больно на это смотреть. Очень больно, просто дико. Каждый раз видя в раздевалке на спине старшего товарища царапины, он прекрасно понимал, что их оставила далеко не девушка, а кто-то одного с ним пола… Может быть даже кто-то похожий на него?       Только идиот мог в свои четырнадцать самоуверенно предложить себя такому божеству, как Виктор, а Юрий идиотом не был. Он смотрел, терпел, бесился, закрывался дома и переворачивал комнату вверх дном, потом методично всё собирая и раскладывая по местам. Ревность изъедала его и он, — не надо тут быть признанным гением, — прекрасно понимал чем она вызвана.       Юра влюбился в Виктора. Влюбился сумасшедше, бесповоротно, со всей своей подростковой горячностью и максимализмом. Пытался быть ближе, старался оказываться рядом и в поле зрения как можно чаще, мол, смотри на меня, Никифоров, смотри, я тоже могу блистать, я могу быть даже ярче, обрати на меня внимание, ну! А Виктор всё не обращал: ни в 12 лет, когда они стали чаще пересекаться, и Юра считал, что его одержимость мужчиной — восхищение, ни в 14 лет, когда он принял свою любовь, как данность, и всеми силами старался привлечь к себе, ни в 15, когда обговаривался его скорый дебют, а Виктор, казалось, перетрахал весь Питер и всё к нему прилагающееся.       Потом случилось кое-что особенно запоминающееся, то, что стало спусковым механизмом то ли для Виктора, чтобы осознать свою блядскую натуру и постараться утихомириться, то ли для Плисецкого, который наконец понял, что своим характером объект воздыхания не покорить. Виктор вернулся с очередных соревнований с огромным лиловым синяком на предплечье. Сначала Юра списал это на травму, забеспокоился, засуетился, но в своей привычной манере «это что за хуйня?» всё же полез к Вите под руку рассмотреть багрово-фиолетовое отёкшее нечто. Нечто оказалось укусом.       Юра только удивлённо хлопал ресницами и явно был настроен на расспросы, но когда заметил, как Никифоров смотрит на след… С огнём в глазах, словно тот, кто укусил, поджёг душу фигуриста и она до сих пор полыхает, будто нет ничего дороже этого ужасного следа, ведь если бы зубы сжались чуть сильнее — вполне могли бы оторвать кусок плоти. Тогда Плисецкий промолчал, сжал губы, оттолкнул непонимающего Виктора, который даже не успел начать очередную небылицу вроде бешеной собаки, и вышел из раздевалки.       В ту ночь он впервые за очень долгое время плакал. Нет. Рыдал, захлёбываясь, цепляясь за подушку, накрывая ею лицо, широко приоткрывая губы и стараясь вдохнуть, не в силах успокоиться. Он понимал, знал, что слишком мал, что ещё рано что-то предпринимать, ибо, несмотря на всю напускную весёлость и лёгкость характера главного фигуриста страны, тот был совсем не сахарным, и если он что-то чётко решал, то мнения своего не менял. По крайней мере, Юра так думал. Ровно до того момента, как Никифоров не нарушил обещание.       Он просто уехал: откровенно на всё поклал и никого не предупредил. Якова в тот день чуть инфаркт не хватил, а Юру и подавно. Хотя первые мысли сходились на том, что так даже лучше, что вдали он успеет подрасти, не зацикливаясь на боли от постоянных, бесконечных интрижек его идеала, а потом он узнал о Кацуки. Что-то противно заныло внутри, сразу же вспомнилось обещание о программе и, зацепившись за эту причину, Юра кинулся в долбанную Японию.       Тёзка ему, мягко говоря, не понравился, а то, как смотрит на эту свинью Виктор, и подавно. Сначала Юра подумал, что укус оставил именно япошка, но жара во взгляде Никифорова, обращённого к тому, не было, и душа немного успокоилась. Всё ещё было больно, всё ещё мучила ревность, но Плисецкий был уверен, что это не любовь. Как он там считал? Не идиот? Идиот, самый настоящий. Доказательством этому служили поцелуи-объятия-селфи-кольца. Весь мир для него окрасился в один чёрный цвет. А потом случился Бека.       Отабек выскочил, словно чёрт из табакерки, в его жизни, как раз, когда Юрий был где-то между «нахуй, бля, пойду и сдохну» и «пиздец, меня сейчас сожрут фанатки». Вопреки всему, его помощь Юра принял не как спасение красной девицы от дракона, но как заботу. И Алтына он воспринял совершенно по-своему, в привычной манере, но сильно отличной от того, как относился к Виктору.       Отабек не светил божественной аурой, не сверкал золотым нимбом, он просто был. И рядом с ним было тепло и спокойно, будто просто постояв рука об руку, можно набраться терпения и сил на год вперёд. Он действительно читал Юру, как открытую книгу. Неприязнь относительно Виктора, Кацуки и Джей-Джея словно перенеслась на него, хотя он и не подозревал об истинных чувствах друга. Это Плисецкий поначалу так думал.       А потом выяснилось, что казах куда более наблюдателен, чем остальные, что он прекрасно осведомлён о любви Юры и даже понимает откуда в том такая ревность и стремление к победе. Также про себя Плисецкий отметил, что с Леруа они откуда-то знакомы, вот только на его вопросы никто отвечать не собирался, а потом тема забылась сама собой.       Самым большим потрясением за год для Юрия стала не победа на Гран-при, а тот факт, что, несмотря на поражение Кацуки, Виктор всё равно с ним носится, как с яйцами, пардон, яйцом Фаберже. И никакой реакции на него, на победителя, кроме как: «Поздравляю! Ты заслужил!». Однако, земля под ногами не разверзлась и ад не поглотил предателя, увы. Вторым шоком был переезд Отабека в Россию, и это оказалось самой приятной и лучшей новостью, чем получение медали.       «Теперь у меня два золота», — подшучивал Юра, высунув кончик языка, и хитро косился на друга. Днём всё было нормально, терпимо вполне, а ночью даже усталость не спасала от разрывающих нутро чувств. Сначала это вышло спонтанно, ему не хотелось тревожить Алтына, но пальцы сами набирали заученный номер. Он ведь говорил, что рядом спокойно? Рядом было не просто спокойно, а охуительно тихо и умиротворяюще. Когда ночные посиделки начали разбавлять поездками на байке — стало ещё пиздатее, и Юра с трудом скрывал восторг от таких ночей, цепляясь за Беку не просто руками, а душой.       Отабек стал родным, он стал нужным и незаменимым. И начинало казаться, что никто и ничто не разрушит их идиллию, а потом Яков, женитьба Никифорова, новые соревнования. Желание приложиться головой о стену с трудом было подавлено. Появилось желание с размаху въебать в неё Виктора. Единственным спасением оставался лучший друг.       Когда Алтын приехал к нему в тот вечер, что-то пошло не так изначально, и Юра это явно ощущал. Потому что сидя на диване рядом с вечно немногословным, рассудительным и спокойным, непрошибаемым, словно гора, Отабеком, он думал не о Вите и его поросе, а о том, почему друг всегда такой… Отстранённый? Особенно от этой тематики. Он всегда выслушивал беснования Плисецкого на тему его превосходства над подопечным личного божества, ревностей и прочей любовной муры, которую Юра преподносил в фирменном матершинном стиле. Слушал, не перебивал, особо не комментировал, но всегда соглашался с правотой и твердил, что Юрий — лучший.       Сначала ему показалось, что дело всё же в том, что на Гран-при Отабек получил четвёртое место, хотя ему Юра с уверенностью отдал бы второе. Потому известие о соревнованиях было как нельзя кстати. Пришлось потрясти друга, но согласие на участие он всё же получил. К сожалению, в поведении второго ничего не изменилось, разве что только в его взгляде. Тот больше не смотрел на Юру, как на человека, которого понимает, как на друга или соратника, а… как-то по-другому, растолковать этот новый взгляд оказалось гораздо сложнее. И Плисецкий начал их «ловить», собирать и коллекционировать, запоминать, чтобы в первый раз за всю их дружбу попытаться понять, что за чертовщина творится в омуте с надписью «золотая душа» [1].       Уже сам Юра начал задерживать взгляд на друге, прослеживать его движения, пытался понять, о чём тот думает, и отчего-то появилось странное желание коснуться. Пальцы буквально ломило от этой жажды прикосновений и не к кому-либо, а конкретно к Отабеку. Поэтому тесные поездки на байке стали ещё более нужным, почти как воздух, ведь можно прижаться к настолько горячему телу, что жар опалял даже сквозь кожанку. Можно было обнимать, сжимать, ложиться сверху и вдавливаться. Такого Юра ещё никогда за собой не замечал и не ощущал.       Даже Виктора он старался лишний раз не трогать, хотя любил его до одури. И Виктора он почему-то ни разу не хотел обнять просто так, да, совсем просто, без одежды. И никогда на него не дрочил, на размытый некий образ — возможно, но не представлял конкретно его, а потом просто списывал это на усталость или нехватку воображения. На Отабека, конечно, он тоже не дрочил, они ведь лучшие друзья, но вот от тесных обнажённых объятий не отказался, или хотя бы топлес.       Полной неожиданностью стал приезд Виктора. Глядя в глазок, стоя у двери, подрагивающими пальцами Плисецкий набирал «Он тут» на привычный номер. Написал и сам не понял зачем, а затем просто открыл дверь. Никифоров стандартно весь светился и успешно игнорировал колкости. Он явно чувствовал себя в своей тарелке, развалился на диване, словно у себя дома, поинтересовался о делах, получил стандартное «не твоё собачье дело», усмехнулся и резко стал серьёзным.       — Я бы хотел с тобой поговорить, — начал он издалека.       — Нам не о чём разговаривать, ты не мой тренер, и уж тем более мне не друг, — сказал, как отрезал Юра.       — Возможно, но тебе я доверяю больше всех.       Фраза Юру даже смутила, толпы мурашек прошлись по спине, заставляя всколыхнуться надежду в его сердце.       — Больше, чем Якову? — тихо поинтересовался он.       — Больше, чем себе, — подтвердил догадки Никифоров, пробуждая новую волну тепла внутри.       И когда лёгкий румянец начал расползаться по шее, поднимаясь вверх на скулы, а лёгкая дрожь охватила тело, Виктор произнёс то, чего от него не ожидалось:       — Я бы хотел переписать на тебя имущество.       Звонок в дверь. Фигурист пошёл открывать, а Юра так и остался с широко раскрытыми глазами, жадно хватать воздух ртом то ли от шока, то ли от нехватки дыхания и вновь разбитого сердца. Информация никак не хотела устаканиваться в голове, а там за спиной уже стоял Бека, одним своим присутствием подавляя бури внутри него. На перепалку между Виктором и другом Юра уже не обратил никакого внимания, сорвался сам, ощутил тёплое прикосновение к плечу и едва уловимое возбуждение, от которого поджались все внутренности и захотелось убежать, что он и сделал, скрываясь на кухне.       В попытке скрыть своё смущение за огромной чашкой с чаем, Юра даже не обратил внимания, как Отабек отреагировал на его «Прости, друг», полностью переключив все силы, чтобы удержать себя в руках. А с Алтыном он потом разберётся, когда приведёт мысли и нервы в порядок. Бека ушёл, а вот молчание, повисшее между ним и Виктором, начинало раздражать.       — Ты настолько не доверяешь своему кацудону? — стандартно оскалился тогда Юра.       — Вовсе нет, это меры предосторожности, — пожал плечами Виктор.       — Ты — меркантильная тварь, ты знаешь это?! — взвился Плисецкий, но тут же мгновенно остывая под усталым взглядом собеседника.       — Не в этом дело, — покачал тот головой. — Есть нюансы, которые ты сможешь понять. Но позже.       А потом выяснилось, что ничем Юра распоряжаться не сможет до наступления совершеннолетия, потому Никифоров и его драгоценное имущество были ещё на год в полной безопасности. И полностью он ничего не переписал, а лишь оформил дарственную, будучи уверенным, что Юре ничего от него не нужно, из гордости же не возьмёт. Следующие пару дней они ездили по нотариусам и юристам, и времени поговорить с Бекой совершенно не хватало. Пару раз Плисецкий порывался ему позвонить, а тогда, когда руки всё же доходили, абонент был выключен или вне зоны доступа. На тренировках они также не пересекались, вот тогда-то блондин и заподозрил неладное.       Попытки выцепить лучшего друга оборачивались ничем, его имя в списках на тренировку было на том же месте, но он никогда на неё не приходил, даже байк и тот был на месте, хотя дома — никого. Юра бесился, плевал на это дело, снова бесился и начинал всё с начала. Пока судьба-злодейка в лице Бабичевой ненароком не проговорилась о том, что Алтын катается совершенно в другое время. Тут-то и было необходимо мчаться, ловить ублюдка-предателя и хотя бы попытаться понять в чём причина его резкого исчезновения из жизни Юры.       Он всегда любил смотреть, как катается Отабек, было в этом нечто воистину завораживающее, и в тот раз движения полностью отличались от его обычных. Казалось, что казах нашёл некий стимул или отдушину, а Юра смотрел завороженно и боялся потревожить его, даже покопался в его сумке, в надежде найти там хоть какое-то объяснение, но выяснил только, что друг забыл взять с собой воду. Нехотя и вздыхая, Юра отправился за бутылкой к ближайшему автомату, а когда возвращался застал совсем уж странную картину.       В голове билась лишь одна мысль — «Какого хуя?». Какой-то левый мужик протянул Отабеку воду, а тот принял, отпил и улыбнулся, их руки пересеклись, переплелись, словно лаская. Незнакомец стоял слишком близко, со стороны показалось, что нависал над Отабеком, заглядывал тому в глаза. Они мило о чём-то переговаривались, а потом этот хер моржовый, накинул куртку на голову Алтыну и вместе с ним выбежал под дождь.       Юра не сразу пришёл в себя. Какого чёрта? Какого хрена этот кретин делал рядом с его Бекой? В висках стучало: «Моё. Убью пидараса». И он выскочил следом под ливень, силясь понять в какую сторону те двое отправились, бежал, будто хищник на запах крови, единственное, чего ему хотелось — ушатать того парня, что так нагло посмел облапать то, что принадлежит Юре. Только ему и никому другому! Никогда!       Парочка была найдена в кафе неподалёку, но Плисецкий к тому времени промок до нитки, но на это было плевать, а вот чувство сжигающее душу подталкивало на безрассудства. Он плюхнулся рядом с Бекой на диван и смерил человека напротив таким взглядом, будто кожу с него заживо сдирал, словно говоря: «Пошёл нахуй, это мой парень!». Правда дошла до него эта фраза, хоть и не произнесённая вслух, только когда он навернулся с тройного акселя под раздражённым взглядом Фельцмана, про которого забыл в беготне за теми двумя.       Остаток времени от тренировки он также даром не провёл. Если сложить два плюс два, любому, даже самому отсталому будет ясно, что Юра ревновал. Причём необычно дико, готовый защищать своё до последнего, зубами вырывать, если придётся. Такую решимость он ощущал только когда боролся за призовое место, а тут… «Нет, Отабек — не приз», — встряхнул головой Юра и снова грохнулся задницей на лёд. Яков повозмущался, но отправил нерадивого ученика на все четыре, то есть домой. А Плисецкий не мог думать ни о чём другом, кроме как загладить свою вину перед… другом?       Ландыши. Этот хер же пообещал привезти Алтыну ландыши. «А вот чёрта с два!», — решил Юрий. Достать именно эти цветы в это время года в Питере было сущим адом, но Плисецкий не был бы собой, если б не нашёл способ. Однако, всё продумать ему не удалось. Изначально он не знал, как и что сказать, потом маялся из угла в угол, мол вдруг друг не поймёт, окончательно его планы разбило отсутствие Отабека дома, но Юра решил ждать, иначе потом растеряет всю храбрость и пиши пропало. Пока-пока, любимый друг. Или просто любимый… С этой частью он ещё не разобрался.       Потому, когда Отабек вернулся, Юра просто впихнул цветы ему в руки и что есть мочи побежал. Коленки дрожали, дыхание перехватывало, а в голове раздавался набат. Какого хрена, спрашивается? Остановился он только у самого дома, судорожно вдохнул прохладный воздух, мотнул головой в попытке избавиться от мыслей, но, к сожалению, не всё бывает так, как мы хотим. Потому осознание «Я люблю» всплыло первым и единственным в его мыслях.       Это чувство отличалось от первого, так, как отличается весна от зимы, как небо отлично от земли, и луна от солнца. Луна лишь отражает свет, а солнце — его источник. То же и с его любовью к Отабеку и Виктору. Ему никогда не приходило в голову извиниться перед Витей, узнать, что прячется под его маской, не хотелось его касаться или целовать, и уж тем более, несмотря на спонтанную поездку в Японию, он даже не задумывался над тем, чтобы оградить того от Юри. А тут стоило Отабеку исчезнуть и какому-то хую появиться рядом с ним, как Плисецкий, сломя голову и забив на любимое катание, уже бежит, готовый разодрать второму глотку.       На следующий день, после бессонной и полной самокопания ночи, Юра даже не слушал слова Милы, чья речь для него слилась в один сплошной поток. Не слушал, но кивал, дурак. Так и вышло, что он согласился сходить с ней на открывшуюся ярмарку. С ней, а ещё с проклятым Михаэлем и — трепет в груди — с Бекой.       Отабек был таким же, как всегда, только улыбался непозволительно много этому сранному румыну, заставляя ненавидеть ещё сильнее. И звал того «Михай», как-то по-родственному, будто они знакомы туеву хучу лет. В душе Юра рвал и метал, на деле — становился между парнями, мешался и путался под ногами, пару раз пихнул румынскую рожу в бок и под задницу ногой, лишь бы тот держался от его Беки подальше. Сам Алтын поведение друга никак не комментировал, только смотрел на него так… Жарко, что ли.       Они прошлись по улочкам, а потом Мила заметила тележку с сахарной ватой и потащила за собой Юру. Отабек им вслед крикнул что-то про тир и они с Михаэлем ушли в другую сторону. Пока Юрий бесновался, переминался с ноги на ногу, а Бабичева покупала сладость, она, как бы невзначай, заметила, что это всё очень похоже на двойное свидание. Вот тогда-то Плисецкий с абсолютным выражением шока на лице посмотрел на неё, а девушка начала откровенно ржать, по его меркам, словно припадочная.       — Прек­ра­ти ржать. Прос­то. Прек­ра­ти. Ржать, — зло отчеканил сквозь зу­бы Юра и понял, что попал.       Теперь же они продолжают свою прогулку и Юрий крепко сжимает в руках плюшевую полосатую игрушку, которую для него выиграл Отабек, а ухо всё ещё горит от чужого дыхания и шёпота, так эротично хрипло произнёсшего «Прекращай», что сразу же захотелось не прекратить, а кончить.       Музыка, доносящаяся со стороны, привлекает молодёжь и они идут в том направлении в строго заданном порядке слева-направо: Михаэль, Мила, Юра и Отабек. Если строй поменяется — Юра будет беситься и кто-то обязательно пострадает, это уже ясно с самого начала. Группа, судя по всему студентов, наигрывает незамысловатый мотивчик и прямо рядом с ними пританцовывают парочки. Недолго думая, Михаэль перехватывает девушку за руку и уводит вперёд, затягивая в танец, а она, судя по всему и не против.       Впервые за вечер друзья остаются наедине, насколько это возможно в толпе людей, и Юра решается на разговор:       — Прости.       — М? — Отабек хмурится и наклоняется к нему, будто не расслышал.       Плисецкий рычит, шумно втягивает воздух сквозь зубы и тянется навстречу парню:       — Я говорю, прости меня! — чуть громче, чем следовало.       — Я тебя услышал и с первого раза, — улыбается Отабек и почему-то кладёт руку ему на голову, пристально глядя в глаза. — И ты меня.       Юра хочет кивнуть, но не может, в глазах напротив отражаются огни и его, Юрино, отражение. Водоворот затягивается, в горле пересыхает, и он непроизвольно приоткрывает губы, в надежде, что вот оно — то самое. Но блики в глазах казаха тут же гаснут и он отстраняется, складывая руки на груди и глядя на отплясывающие парочки. Становится отчего-то невероятно холодно, так зябко, будто самый студёный мороз пробрался под кожу и теперь сквозь мясо и мышцы старается пробиться до костей.       Плисецкий ёжится, его потряхивает, но всё исчезает так же резко, как и появилось. Просто Отабек обнимает его одной рукой за плечи, подтянув к своему боку и плотно к себе прижав. «Может быть всё не всегда такое, каким кажется», — думает Юра, незаметно улыбается и утыкается носом в плечо парня.               [1] — я подразумеваю «душа Алтына», золото и тд, и тп, вы же это всё знаете) О юридическом моменте. По факту, делится только то, что нажито супругами в период совместной жизни, но Виктор собирается всё своё приобретённое в браке имущество оформлять на Юрия, так что вот такие пирожки, не стоит заморачиваться.