Poets

Он не виделся с ней всю оставшуюся неделю, но думал о ней. Во время занятий, когда сидел в одиночестве в своей маленькой квартире, когда играл на скрипке. Особенно когда у него в руках находился инструмент. Словно скрипка могла сказать о ней больше, чем любые слова. Слов у него не было. Лишь океан путаницы и издающие звуки струны. Всякий раз, когда он был один, она присутствовала в его мыслях. И его рабочие часы были просто адскими. В его рабочее время студенты из двух групп, у которых он вел занятия, могли приходить к нему на индивидуальные консультации по поводу каких-либо вопросов. Консультации проводились в кабинете, по величине больше напоминавшем шкаф, который он делил с как минимум половиной других ассистентов, на кафедре английского языка. Оставшаяся половина ассистентов располагалась в аудитории в другом конце коридора. Один час в неделю Джем сидел в кабинете в полном одиночестве – если у него не было бумажной работы – и читал. Она появилась в конце часа. Заблаговременный стук – и она уже заглядывала в приоткрытую дверь. Сегодня ее волосы были заплетены, спадая через плечо на кремового цвета куртку. Вокруг шеи был повязан серый шарф, из-за чего ее глаза казались голубыми. Он не сумел вспомнить, какого на самом деле цвета они были, хотя в своем воображении вспоминал остальные детали и черты ее лица. Моргнув, он вновь взглянул на свои бумаги, прежде чем с улыбкой перевести на нее взгляд. Он будет вести себя нормально, вежливо. Он мог быть нормальным и вежливым. – Нужна помощь с журналом отзывов*? – попытался пошутить он. – Думаю, я справлюсь, – проговорила она, заходя в помещение. На ней были джинсы и черные сапоги высотой до середины икры. Джема никогда не волновала мода. Он носил то же самое, что и остальные люди, стараясь не выделяться. Выбирал нейтральные цвета и хранил свою коллекцию необычных футболок и яркой обуви подальше от семьи, никогда не надевал ничего в кампус. И обычно он не выделял ничью одежду. Она стала исключением. – Как ты нашла меня? – спросил он. – Я детектив, – с полуулыбкой. Он поднял брови, и она улыбнулась по-настоящему. Он пытался убедить себя, что, возможно, они могли бы быть друзьями, не переступая этой границы, чтобы ничего не сложилось так, как у его родителей. Придется тренировать свое сердце, чтобы оно продолжало биться при ее улыбках, если это сработает. Правда, он не был уверен, что сумеет доверять себе самому в таком сложном деле. – Я пошла в книжный магазин, порылась на полках учебных материалов, пока не нашла ту книгу, что лежала у тебя на столе, и выяснила у очень неприветливого администратора расписание группы 1020. Вчера мне пришлось дважды извиниться и притвориться, что я ищу своего ассистента. Группа 1020 достаточно большая – там их аж пятеро. – Единственная причина, по которой меня наняли. Я не занимаюсь литературой, – сказал он. – И все равно по команде цитируешь Горация? – поинтересовалась она. Он рассмеялся, наклонившись вперед. А она глядела на него так, будто он сделал что-то куда как более интересное. Джем же спешно соображал. Как выглядели его волосы? Не заляпана ли рубашка? Выглядел ли он как натуральное пугало – так постоянно утверждала его бабушка, уговаривая его питаться больше? Возможно, ее недосягаемость была к лучшему; ни при каких обстоятельствах они не могли сблизиться. – Давным-давно у меня был друг, который сказал, что необходимо планировать то, что следует сказать, если ты услышишь предназначенные тебе слова; мои были про поэтов, и поэтому он пытался учить меня поэзии, – пояснил он. – И когда ты сказала это, я остолбенел. И мог вспомнить только этот разговор в свои двенадцать лет. – А не поэт ли ты часом? – снова произнесла она. – И, соответственно, твоя цитата, – он не мог повторить ее дословно. – Прах и тени. – Когда я была маленькой, мы с тетей искали значение этих слов. Я была очарована тем, что они на другом языке. И не знала, что с ними делать – язык давно мертвый. Я прошла стадию попыток изучения латыни, потому что думала, что мне это пригодится, когда я встречу своего соулмейта. Некоторые люди ждут всю свою жизнь, чтобы услышать заказ кофе, извинение или что-нибудь примитивное вроде случайно отдавленных пальцев на ногах. А мне достались стихи на иностранном языке. Я гордилась этим. – Но ты не ждала, – фраза вышла обыденной, и он был невероятно благодарен судьбе за это. Она встретилась с ним глазами, но не ответила сразу же. Вместо этого перевела взгляд на книжный шкаф и заговорила будто сама с собой: – Это случилось в первый день в школе – ну, технически во второй, но это был первый раз, когда я пошла в кафетерий. И там сидел этот несносный мальчик старше меня где-то на год, цитируя Шекспира и знаменитые любовные стихотворения. Выделывался. Это была как раз та школа, где можно было похвастаться познаниями в Шекспире. Школы искусства – странные места. Я далека от всего этого, но мой брат учился актерскому мастерству, поэтому мне пришлось пойти туда же: тетя хотела, чтобы мы учились вместе. Технически я специализировалась на вокале, на пении. А этот парень будто глумился над всем происходящим. Джем прекрасно знал, чем закончится история, но она продолжила: – Он сел напротив нас с братом. Нейт бормотал о том, как этот парень его бесит, а я не хотела, чтобы Нейт взбесился еще и с меня, поэтому и спросила так саркастично, как только могла в свои четырнадцать: «А не поэт ли ты часом?» И он остановился. Все шоу прекратилось, сошло на нет, исчезла вся претенциозность, и он просто смотрел на меня. Я сказала, что ему следует написать что-нибудь новое, вместо того чтобы цитировать старых классиков, а он проигнорировал это и произнес эти слова. Я перевела их, а он усмехнулся, – она нежно улыбнулась воспоминаниям, будучи счастливой от одной только мысли о них. – Мы были ходячей шуткой. Такой парочкой… в каждой школе есть такая. Мой брат презирал его и все еще презирает. Моя тетя думала, что я слишком поторопилась. Мы поженились, едва мне стукнуло восемнадцать. Он поступил в университет на год раньше меня, и я переехала к нему в город, как только закончила школу. И никогда ни в чем не сомневалась. Никогда. – Я никогда не слышал о людях с одинаковыми сочетаниями слов, – заметил Джем. – Я тоже. Возможно, он еще не встретил предназначенного ему человека. Возможно, это была просто ошибка. Идея должна была быть успокаивающей, но пока она сидела напротив, это не помогало. Она все еще считалась незнакомкой, но каждая улыбка, каждая подмеченная им деталь заставляла желать ее все сильнее. Он жаждал ее безраздельного внимания. Он мечтал о соулмейте с тех самых пор, как осознал саму эту идею, но тогда это было абстрактным желанием. А происходящее сейчас не было абстрактным. Он не хотел кого-то неизвестного. Он хотел ее. – Меня зовут Тесса. Ты интересовался, прежде чем сбежал, – сказала она. – Я Джеймс, но друзья называют меня Джем, – это не считалось за ложь. У него не было много друзей, но самые важные звали его именно Джем. На ум пришел Дак, друг, с которым он виделся лишь полторы недели. Дак никогда не называл его иначе. Никогда не называл Джеймсом, как ребята из церковной группы, или Карстейрсом, как мальчики из частной школы. Просто Джем; и с течением времени он привык представляться именно так каждому человеку, казавшемуся ему важным. Тайное послание, которое им не суждено понять, говорившее «вот кто я такой на самом деле». Она снова изучала его, и желание вернулось. В течение долгого времени ему было достаточно лишь идеи, мысли о том, что однажды он найдет правильного человека, и теперь эта определенность била его ниже пояса. Не просто человека. А определенного человека. Ее. Тессу. Ее взгляд был серьезным, выражение лица – любопытным и вдумчивым. Ее руки лежали на коленях ниже края стола – он не мог их видеть, но отчаянно хотел протянуть свои и сжать их. – Твои слова расположены у тебя на бедре, – произнесла девушка. Он нахмурился, когда внезапно раздался стук в дверь – не успел ничего спросить. Откуда она могла это знать? Времени узнать не было. Она встала, открывая дверь, пока он собирался с мыслями. Это была одна из его студенток. Настоящая студентка с книгой в руке и вежливым выражением лица, говорящим «пришла поговорить с преподавателем». Тесса посторонилась, чтобы та сумела пройти. Девушка извинилась, а Джем все никак не мог вспомнить ее имя, хотя и знал, что она была одной из тех энтузиастов в группе четверга, у которой были ответы на все его вопросы, и он звал ее по имени сотню раз с самого начала семестра. – Встретимся потом? В пять? – спросила Тесса. Джем кивнул, и она выскользнула за дверь. Он же едва высидел до конца встречи. Едва высидел перерыв между рабочими часами до пяти вечера. Спустя полчаса прогулки по кампусу он оставил попытки убить время и вернулся в кафетерий, где они впервые встретились, хотя было еще слишком рано, и ждал. Она появилась за пару минут до пяти, и он уже знал, кого она с собой привела, прежде чем тот даже сел за стол. И удивился, что до него так долго доходило. У ее пары были его слова. Он уже встречался с тем, у кого совпадали с ним слова; каковы были шансы, что это мог быть кто-то другой? Кто-то склонный к драматичности, одержимый поэзией, с невероятными глазами. И она знала, где находятся его слова. Список лиц, знавших это, за исключением его семьи – из тех, кто мог рассказать ей, – был невероятно коротким. – Просто для проформы: Джем – не слишком креативное прозвище для человека с именем Джеймс. Почти как если бы ты называл себя Джимми, – первое, что он сказал. Он больше не был худощавым и здорово подрос. Опустившись на стул напротив Джема, он одарил его ребяческой лучезарной улыбкой. Как будто маленький мальчик в нем никуда не исчезал. Его глаза узнавались мгновенно, и, кажется, он все еще не научился должным образом расчесывать волосы. Они были длинноватыми, но сейчас ему это невероятно шло. – Ну да. А Дак звучит весело и остроумно, – отозвался Джем. – Утки** – маленькие кровожадные монстры. Дак – это имя воина, – проговорил тот. – Твоим прозвищем в лагере было «утка»? Я могу называть тебя Уточкой? – с издевкой спросила Тесса. Ее муж сощурился в притворном презрении, проигнорировав комментарий. И, несмотря на себя самого, несмотря на то, как крохотные куски стекла в его сердце ударялись друг о друга, Джем улыбнулся им обоим. В Тессе появилась какая-то нотка глупости, которой не было в предыдущие их встречи. В них также присутствовало что-то неопределенное, окутывающее их будто дымкой; нечто подобное он наблюдал у своих родителей. Словно двое сражались против всего мира. Более яркие и правдивые версии их самих, когда они находились друг вместе с другом. И если часть его раньше шептала, что, возможно, они не могли быть настоящей парой, все прекращалось, стоило только взглянуть на них один-единственный раз. – А твое настоящее имя? – спросил Джем. – О, он утратил свое настоящее имя, он до конца жизни будет Уточкой, – прислонившись к его плечу, отозвалась Тесса, ткнув парня в грудь. – Уилл, – произнес он, отталкивая хихикавшую девушку. – Уильям Оуэн Эрондейл. Не развязывай войну, Тесса, я придумаю что-нибудь куда хуже Уточки. Она вновь усмехнулась, а затем поинтересовалась у Джема, что бы он хотел выпить, добавляя: – Уточка платит. – Я разведусь с тобой, найму одного из этих баснословно дорогих адвокатов и оставлю тебя без гроша и средств к существованию, – заявил Уилл. – Говоришь так, будто можешь прожить без меня десять минут, – парировала она. Небольшой всплеск активности, пока они не купили напитки. И, пока Тесса стояла в очереди, Уилл притянул Джема к себе, обнимая. И тот напрягся на секунду, прежде чем обнять его в ответ. Люди не обнимали Джема. Граница его уровня привязанности была слишком высока, и люди не могли ее переступить. Он не рос в нелюбящей семье, просто его мать повысили, когда ему было девять, и отправили в Китай, и с того самого момента любовь ограничивалась краткими встречами, которых было слишком мало в мире школ-интернатов и летних лагерей. – Я так долго был уверен, что это был ты, – прошептал Уилл ему на ухо. – Я тоже был уверен, – ответил Джем. – Люди говорили мне, что это не считается, потому что я прочел твои слова, но ты ведь сказал мне их обратно, даже если и просто повторял сказанное мной, – Уилл все еще не разжимал объятий. – А потом ты исчез. Просто исчез. Был на завтраке и испарился. Никто в лагере ничего об этом не знал, лишь какие-то смутные слухи о переезде в Китай и о том, что твой отец был президентом какой-то европейской страны. Уилл наконец отпустил его, и Джем сумел объяснить, кем и где работала его мать. Его родители не являлись мировыми лидерами, но имели достаточно влияния, чтобы Уилл многозначительно поднял брови. И когда вернулась несущая поднос с напитками Тесса, пересказал ей все куда как более кратко. Она одарила Уилла взглядом, который Джем не сумел прочесть. Что напомнило ему о том, что между ними было то, чему он не принадлежал. Но они об этом не говорили. Никакого упоминания слов, теорий, вопросов, требований или объяснений. Они пили кофе и говорили о других вещах. Обо всем, кроме насущных проблем. Разговор затрагивал приземленные темы. Семьи, учебу, работу. Когда дошло до музыки и книг, Уилл процитировал полный монолог «Быть или не быть» Гамлета на огромной скорости голосом маппетов, и Тесса смеялась так сильно, что попросила его остановиться: она попросту не могла дышать. А Джема дико носило от потрясающе комфортного ощущения, будто он сидит в комнате со старыми добрыми друзьями, к чему-то болезненному, колеблющемуся между сожалением и ревностью. Вечерело, и жизнь напоминала о себе. Джему надо было закончить статью, Тесса и Уилл жили где-то за пределами кампуса, да и кафетерий уже закрывался. Тем не менее, они задержались до последнего. Уилл снова обнял его, Тесса дала ему свой номер телефона, и они договорились встретиться в следующий раз. Никто не упомянул слова. Никто не упомянул пары. Через какое-то время они ушли, и Джем направился домой в одиночестве.