Я для тебя останусь светом

Дать то опрометчивое обещание себе и Эмилю было очень легко. Выполнить, как ни странно, — гораздо сложнее. Мартен всегда был умным мальчиком, и жирафов в его роду не водилось, так что ему не понадобилось много времени, чтобы осознать: на сей раз все будет иначе. Антон, вроде бы и не предпринимая никаких осознанных действий, тем не менее, до поры до времени успешно умудрялся избежать любых встреч с ним. Настолько успешно, что ни о какой случайности и речи быть не могло. Поняв это, Мартен с хищной улыбкой лишь мысленно потер руки. Что ж, тем лучше! Не родился еще на белом свете человек, способный скрыться от Мартена, если тот желает его видеть. Удача, как известно, настоящая женщина — она любит упорных и наглых. Через пару дней бесплодных попыток Мартен таки выловил его на утренней тренировке — о чудо! — в полном одиночестве. На лице Антона в тот момент, когда он увидел непрошеного зрителя, нельзя было прочесть ничего, кроме вежливого приветствия, и почему-то Мартену от этого стало не по себе. Впрочем, в чем-чем, а в ненужной рефлексии его никогда не обвиняли, поэтому он натянул на лицо скучающую улыбку и начал атаку. — О, sаlut*! — протянул он небрежно, с якобы скрываемой, но совершенно очевидной ноткой скуки. Должно же быть у этого русского варвара самолюбие, нет? Должен же он оскорбиться и завестись от такого пренебрежения? — Не ожидал тебя здесь увидеть. — Привет, могу сказать то же самое, — ответная улыбка Антона могла бы послужить идеальной моделью для скульптора статуи «Равнодушие». — Как дела? Как настроение? — вот так, Мартен, аккуратно, не перегибаем, держим грань: самый пустой разговор, поддерживаемый исключительно из требований приличия. Давай же, Шипулин, обидься, зажгись, прояви себя, выйди из своей ледяной брони! — Спасибо, все неплохо, а как у тебя? — В общем, так же. — Чудесная погода, не правда ли? Мдааа… Мартену прямо захотелось оглянуться вокруг, дабы убедиться, что они в густом лесу, посреди величавых елей, а не на рауте в английском посольстве. Теперь, наверно, по этикету две высокие договаривающиеся стороны должны еще раз вежливо улыбнуться, раскланяться и свалить каждая в свои дали. Ладно, если тактика не сработала, это не исполнитель плох, а тактика никуда не годится. Всегда можно пойти более простым и привычным им обоим путем. — А давай прокатимся пару кругов наперегонки? — неожиданно предложил он, внимательно наблюдая, как отреагирует его собеседник на столь резкую смену темы. И вновь Шипулин его разочаровал: он попросту пожал плечами и кивнул: — С удовольствием. — А чтобы было интереснее, предлагаю проигравшему выполнить любое желание победителя. А вот это было уже более рискованно. И, если уж говорить откровенно, совсем нечестно. Ведь, положа руку на сердце, победитель был известен заранее: на протяжении всего сезона Антону ни разу не удалось превзойти Мартена на лыжне. Проще уж было не тратить силы и сразу сдаться на милость победителя, но отчего-то Мартен точно знал, что этого никогда не будет. Антон странно усмехнулся, снова кивнул и плавно покатился к отсечке. С места они сорвались практически в одну и ту же долю секунды, и первые метры шли ноздря в ноздрю. Ветер, завывший в ушах, как всегда, завел Мартена и подстегнул закипевший в крови адреналин. Сейчас он был в своей стихии, сейчас ему не было равных. Лыжи скользили так легко, словно у них выросли крылья. Мартен резко ускорился и вырвался вперед: к чему эта игра в кошки-мышки? Лучше сразу расставить все точки над I, и, пусть это немного жестоко, с самого начала дать понять, кто тут главный. Антон, впрочем, умудрялся сильно не отставать. Мартену казалось, что он загривком чувствует его дыхание, это было приятно и щекотало нервы. Первый круг с легкостью остался за ним. До окончательной победы оставалось совсем немного. Изо всех сил вонзая палки в свежевыпавший снег, он с упоением перебирал варианты того, что же он потребует в качестве выигрыша. Какая же все-таки удачная идея с этим спором совершенно спонтанно пришла ему в голову! И в этот донельзя приятный момент во время небольшого подъема Шипулин вдруг словно устроил ему холодный душ, резко обойдя в бешеном рывке вперед. «Что?!» — чуть не взвыл Мартен, отчаянным напряжением всех мышц бросая свое тело в погоню. Но и Антон не желал отдавать вырванное преимущество. Он работал палками с удивительной скоростью и, кажется, просто летел над белой поверхностью. Перед глазами Мартена, совсем-совсем близко — протяни руку и прикоснешься! — маячила спина, плотно обтянутая синим комбинезоном. Крепкие, словно налитые мышцы так и ходили на ней ходуном. Против воли его взгляд сполз ниже на ягодицы совершенной формы, безжалостно обтянутые эластичной тканью, и намертво залип. Нервно сглотнув, Мартен осознал, что если он сумеет его догнать, то, не мудрствуя лукаво, трахнет прямо сейчас, в раздевалке. Вот только Антон, похоже, был с этим не согласен, ибо неожиданно Мартен понял, что эта задница, так и напрашивающаяся на знакомство с его жадными ладонями, каким-то чудом становится все дальше и дальше. Он скрипнул зубами и попытался добавить скорости, но тело, и так работающее на пределе, наотрез отказалось искать дополнительные ресурсы. Проклятый Шипулин же пер словно ломовая лошадь. Выругавшись сквозь зубы, Мартен все-таки смог совершить еще один рывок, и на долю секунды забрезжила надежда, что победа еще не упущена. Синяя задница вновь приблизилась настолько, что руки Мартена зазудели от желания ухватиться за нее. Еще пару метров…! Еще одно лишнее усилие…! И Мартен со злостью осознал, что Антон миновал отсечку первым и резко затормозил, подняв снежное облачко. Ему стоило огромных усилий не выругаться, когда он остановился возле внешне спокойного Антона, в глазах которого меж тем явно сверкали такие знакомые всполохи ликования и торжества победителя. — Ну? — наконец переведя дух и выдавив кривую усмешку, спросил он. — Давай свое желание, мне, право, очень любопытно. Антон помолчал несколько секунд, то ли раздумывая, то ли взвешивая все за и против. — Пока не знаю, — вымолвил он в конце концов. — Но не переживай, я не забуду, будешь мне должен. А сейчас, извини, мне пора. Благодарю за крайне полезную и увлекательную тренировку. Он махнул палкой на прощание и покатился прочь, так легко, словно и не было этих бешеных кругов, все еще отзывавшихся дрожью в ногах француза. Тот стоял, опершись на палки, и смотрел в спину удалявшегося Шипулина. «Вот так вот, Фуркад. Все еще интереснее, чем ты думал», — это было единственное, что пульсировало в его не желающем успокаиваться сознании. Похоже, здесь не случится никакой легкой, мимолетной победы, которые уже давно перестали приносить настоящее наслаждение. С удивлением и азартом, будоражащим кровь все сильнее и сильнее, Мартен понял, что вновь начинает испытывать неподдельный интерес и дикую, какую-то животную жажду, которые казались давно иссякшими и забытыми. Эта охота, поначалу обещавшая быть рутинной интрижкой, превращалась в действительно незабываемое приключение. А Фуркад не был бы Фуркадом, если бы отказался от подобного. Впервые за долгое время он был вынужден признаться самому себе, что встретил достойного противника. Того, за которого стоит бороться. Того, за которого хочется бороться. Того, которого, черт возьми, просто хочется! И того, который на все хотелки Его биатлонного величества с непривычным упорством плевал с высокой колокольни. В первый день Поклюка встретила их недружелюбной промозглой сыростью, висящей в воздухе и настырно норовящей забраться под одежду склизкими пальцами. Не стала более гостеприимной она и позднее. Мало того, что Мартену ни разу не удалось подняться выше третьего места, так еще и Антону хронически не везло со стрельбой. Ни в одной гонке он не приблизился даже к цветам. Фуркаду, собственно, не было бы до этого особого дела, если бы это не усложняло значительно его собственную задачу. Как ни крути, а послепобедная эйфория — великая вещь. Одно дело — попытаться охмурить спортсмена, который весь еще разгорячен и готов на кураже свернуть горы, и совсем другое — мрачного и переживающего свои неудачи угрюмца. Мартен пытался словно ненароком встретиться с Антоном, но тот, видимо, огорченный своими поражениями, словно сквозь землю проваливался сразу же после финиша. Искать же его в отеле, спрашивать у других спортсменов — это не лезло уже ни в какие ворота. За четыре дня этапа Мартену лишь несколько раз удалось увидеть ставшую до неприятного знакомой светловолосую макушку, к сожалению, всегда плотно окруженную другими русскими. Каждый раз эти мимолетные встречи отзывались уже привычным жаром в низу живота, но что самое неприятное и пугающее, они вдруг начали находить отклик и где-то гораздо выше. Почему-то вдруг при виде несносного русского начинало колоть в груди и трепыхаться где-то в желудке. Сказать, что Мартену это не нравилось, значит, не сказать ничего. Мысль о том, что кто-то вдруг настолько занял собой его мысли, что смог вывести из состояния равновесия и душевного покоя, была безумно неприятной и тревожащей. С этим следовало покончить раз и навсегда, и как можно скорее, ибо Поклюка в этом сезоне являлась последним этапом перед уходом на каникулы. Как можно скорее затащить русского в постель было необходимо и еще по одной причине. Кроме душевного дискомфорта, неутоленного тщеславия и охотничьего азарта, проблема по имени Антон стала приносить вполне осязаемые неудобства. В общем-то, он и так об этом догадывался. Поди не догадайся, если раз за разом просыпаешься с бешено колотящимся сердцем, хорошим таким стояком и все еще крутящимися перед глазами картинами с Шипулиным во всех мыслимых и немыслимых позах. Конечно же, несмотря на всю свою охоту, он и не думал отказывать своему организму в удовлетворении его жизненных потребностей. Антон Антоном, а в монаха во цвете лет он не собирался превращаться и поэтому вполне себе легко и непринужденно завалил однажды симпатичного чеха-массажистика. Мальчик был очень мил, искусен и немногословен. То, что доктор прописал, ни дать ни взять. И все шло просто отлично и приятно до той минуты, как Фуркад, чувствуя неумолимое наступление оргазма, взвинтил размеренный доселе ритм до яростного, вцепился зубами в мягкое розовое ушко и хрипло прорычал «Антон!». Это стало апофеозом всего творящегося с ним бреда. Мартен твердо понял, что время ходить вокруг да около закончилось, пора картины из снов воплощать в реальность. В конце концов, он был хорошим мальчиком, а значит, Пер Ноэль просто обязан преподнести ему желанный подарок на Рождество. Мартен и так потратил на него столько времени, сколько не тратил никогда и ни на кого. И уже не так важно, что об этом думает сам Антон. Мартен его хочет, и Мартен его получит. Перед Рождеством норвежцы всегда устраивали так называемую небольшую вечеринку. Небольшой они ее именовали, когда с невыносимо честными и открытыми глазами зазывали гостей, уверяя, что все будет абсолютно чинно и благопристойно. Им уже давно никто не верил — почти каждый биатлонист из числа завсегдатаев Кубка мира мог рассказать пару-тройку горяченьких историй об этом «чинном и благопристойном» праздновании, но при этом все равно все охотно соглашались. Им, спортсменам, заложникам режима и порядка, не меньше, а скорее даже больше, чем обычным свободным людям хотелось праздника хоть раз в году. Мартен пару раз посетил эти мероприятия, но потом забросил это дело. Он слишком быстро начинал скучать в этом беззаботном угаре дорвавшихся до свободы друзей-соперников. Напиваться он никогда не любил, а смотреть на пьяных, забивших на все и вся коллег было забавно лишь поначалу. Но нынче он был твердо намерен посетить это бесплатное шоу. Ибо точно знал от Эмиля, что русская сборная придет в полном составе. — Марти, детка, цени дедушку Эмиля и падай ему в ноги! — назидательно вещал тот. — Знаешь, сколько сил я потратил, уговаривая этих медведей присоединиться к цивилизованным людям! Кто же еще так позаботится о твоем счастье! Вообще-то я нахожу, что это слегка нечестно. Как-никак, ты должен был сам добиваться благосклонности твоей непреклонной пассии, но я, как твой верный друг, смилостивился и решил слегка помочь, видя, как твое французское трепетное сердечко разбивается о жестокость северного варвара. — Эмиль, с каких пор ты стал выражаться столь высокопарно? — мрачно осведомился француз. — С тех пор, как ты, мой романтичный друг, поражен стрелой Купидона и страдаешь от сердечных мук. О, глянь, я даже стихами заговорил! Может, во мне умер великий поэт? Гете там какой-нибудь… — Да, однозначно умер, — прошипел Фуркад, — и тебя я сейчас тоже за компанию убью, даже не посмотрю на все твои якобы дружеские старания.  — Скотина ты, — огорчился Свендсен. — Иди тогда и сам своего медвежонка завоевывай. Скотина неблагодарная и подлая. А еще тупая. Да! — Фу, — поморщился Мартен, — что за лексикон, mon ami**? А еще в поэты записывался. — С тобой, дубиной французской, любые поэтические порывы возвышенной души обращаются в прах, — оскорбленно ответствовал норвежец. — Боже, — с видом невыносимого страдания возвел он очи к небу, — и за что мне такие мучения? За что я терплю этого скучного, кислого, вредного мерзавца?! — Лягушатника, — сухо поправил Мартен. — Да! Еще и лягушатника, прости господи! Все! Терпение мое иссякло! Я ухожу в закат, а ты оставайся в полном забытьи и одиночестве и изливай желчь не на добрых и порядочных людей, а на своих презренных лягушек. Он пафосно направился к выходу, вышел, максимально громко хлопнув дверью, но тут же просунул голову обратно: — Только не забывай, что вечеринка завтра в восемь. Мартен улыбнулся. Раньше он считал, что любит всего две вещи: себя и победы. Но кажется, он любил еще и Эмиля. Он сидел в темном углу снятого на вечер ресторана, медленно потягивал безалкогольный коктейль и неотрывно смотрел на дверь, чувствуя, как закипает кровь от нетерпения и как все громче и громче стучит в голове. Сегодня он добьется своего. Сегодня этот проклятый русский окажется в его постели. Сегодня он будет стонать под ним от боли и удовольствия, и непонятно, от чего сильнее. Сегодня он трахнет его столько раз, сколько захочет, а захочет он много, ах, как много! От этих мыслей вновь уже так знакомо пересохло во рту, что Мартен собрался было выйти охладиться, когда дверь в очередной раз приветственно распахнулась, и Мартен резко выдохнул. Антона он увидел мгновенно, нет, не увидел, почувствовал, ощутил всем своим существом. С непонятным недовольством по краю сознания скользнула мысль, что он ведет себя, словно наркоман, перед которым призывно потрясли пакетиком дури. Скользнула и бесследно исчезла, ибо он кинулся в бой. — Добрый день, — безукоризненно улыбаясь, поздоровался он, неслышно подойдя к русским. Ему ответствовал нестройный, но вполне благожелательный рой голосов, в котором, впрочем, без труда угадывалось изумление. До сих пор лидер общего зачета почти ни разу не общался с русской сборной, и всех снедало любопытство, а что ему, собственно, надо. — Парни, нужна ваша помощь, — начал он заранее заготовленную речь. — Эмиль тут стращал меня какими-то дикими баснями про ваши. Как это… — он сделал вид, что роется в памяти, и выговорил с трудом по-русски, — бани. Он уверяет, что в них не просто моются, а в обязательном порядке занимаются развратом, а тех, кто не согласен, порют розгами, вымоченными в кипятке. Дружный хохот был ему ответом. — Эмиль, что, с луны свалился? — сквозь смех выдавил Гараничев. — Он в каком веке живет? Нимало не смущаясь и тайком поглядывая на не принимавшего участие во всеобщем веселье Шипулина, Мартен продолжал: — Вот и скажите ему об этом, а то меня он не слушает. Твердит, что такая южная неженка, как я, — тут он всем видом изобразил возмущение, что его — Его! — кто-то посмел назвать неженкой! — никогда не поймет развлечения суровых северных мужиков! Русские с охотой двинулись в сторону норвежской сборной, предвкушая веселую словесную баталию. В тесноте Мартену не составило большого труда, якобы случайно замешкавшись и отстав от толпы, оттеснить Антона от остальных и схватить его под локоть. Незаметно, — словно случайно — прижать к себе. Почувствовать исходящий от него жар. Вдохнуть запах волос. И замереть на миг от нахлынувших ощущений. Пауза затянулась, Антон повернул к нему голову и обжег недоуменным взглядом. Это хватило, чтобы сбросить оцепенение и вспомнить, для чего, собственно, он разыграл всю эту комедию. Он стиснул локоть еще сильнее, невзирая на вежливые попытки Антона высвободиться, и прошептал ему на ухо: — Между прочим, я искал именно тебя. Кажется, пора дипломатии и вежливых улыбок прошла. Если переговоры не приводят к нужному результату, в игру вступают пушки. Ошеломить, выбить почву из-под ног, смутить, сокрушить, а потом… — Зачем? — не очень натурально удивился тот. — Можешь считать, что соскучился. — нахально усмехнулся Мартен. О, а вот и тень смущения в серых глазах! Это уже лучше! Вмиг почувствовав себя на коне, он протянул: — Выйдем? — и потянул его за собой, не ожидая ответа. Десяток шагов до заранее приглянувшейся маленькой служебной комнатки показался ему бесконечным. Разомлевшая от внимания прославленного чемпиона уборщица всего лишь за один автограф и шутливое обещание вести себя хорошо беспрекословно выдала ему ключ на пару часов. Впрочем, он твердо намеревался провести тут совсем немного времени, а затем перебраться к себе в номер. Как-никак он был большим любителем комфорта. И Антон того стоил, черт возьми. — Так чего ты хотел? — спокойно осведомился тот, оказавшись внутри. Невзирая на все обуревавшее его нетерпение, Мартен не мог не восхититься его выдержкой. Вот же, зараза! Ведет себя так, словно в магазин за хлебом вышел, а не стоит, практически насильно притащенный непонятно куда и непонятно зачем. Зато у него уже руки дрожат от нетерпения, и в голове бухает так, что, кажется, все должны сбежаться в ужасе. — Хотел узнать, наконец, твое желание. Не люблю оставаться в должниках, — криво усмехнулся он. — Придумал? — Пока нет, — помолчав, признался тот. — Но обязательно придумаю. В самый подходящий момент. Не сомневайся. — О, охотно верю! — процедил Мартен, отлепляясь от двери и медленно приближаясь, не отрывая взгляда. — Но знаешь… Мне очень, очень жаль, что я тогда проиграл. Потому что я-то точно знаю, что бы я попросил. — Вот как?.. И что же? Мартен подошел почти вплотную так, что Антон автоматически сделал шаг назад, почти уперевшись спиной в дверцу шкафа. Еще секунда — и он приблизился настолько, что мог слышать его дыхание, и, неотрывно глядя в глаза, ответил: — Поцелуй. Просто один поцелуй… А может, и не один… Видимо, к такому Антон был все же не готов, потому что он невольно вздрогнул, но тут же овладел собой и процедил: — Скажи, что ты шутишь. — Да перестань, Антон, — жарко прошептал Мартен, делая еще одно движение вперед и уже вжимая Антона в шкаф, — не строй из себя идиота и не делай вид, что ты ничего до сих пор не понял. И на этом его терпение, и так творившее чудеса, иссякло. Больше он не мог. Просто не мог. Он схватил его лицо в руки и — господи, господи, господи!!! — наконец-то прижался к его губам. Мартен никогда не считал себя ловеласом, но при этом был твердо уверен, что о сексе и всем, ему сопутствующем, знает более чем достаточно. Но только в эту минуту он понял, что о поцелуях он до сих пор не знал ничего. Сложно было даже понять, не то что описать, что он испытал в миг, когда его жадные губы накрыли пухлые и податливые губы Антона. Это было как удар молнии, как огненный шар, взорвавшийся где-то внутри и помчавшийся по венам жидким огнем. Краем сознания он понимал, что Антон пытается его оттолкнуть или хотя бы отвернуть голову, но ему было на это плевать. Сейчас ему хотелось одного: чтобы это длилось вечно. Изо всех сил вжимая того в стену, он жадно, словно умирающий в пустыне, облизывал его губы, яростно ласкал их, пытаясь пробиться внутрь. И в один миг, в один сладостный миг, он почувствовал, что Антон перестал сопротивляться и, если и не отвечает на поцелуй, то хотя бы уже не пытается отвернуться. Он усилил напор, и губы Антона послушно раскрылись ему навстречу. Его язык скользнул внутрь и, шалея от вседозволенности, принялся жадно исследовать его изнутри. Дыхания не хватало, но оторваться было выше его сил. Мартен настолько ушел в свои ощущения, что почти потерял связь с реальностью. Возврат в действительность был резким, омерзительным и звенел дикой болью в левой скуле. Когда через долю секунды он пришел в себя, то осознал, что Антон стоит в паре метров от него, потирает кулак и смотрит с совершенно невыразимой смесью бешенства, презрения и сожаления. Оценив эффект, Антон резко выдохнул, одернул рубашку и сквозь плотно стиснутые зубы выплюнул: — Ты ошибся, Мартен. Это не ты выиграл ту гонку, — и вышел быстрым шагом. Неизвестно сколько времени прошло, прежде чем Мартен смог прийти в себя, усмирить бушующий организм и выйти в зал. Грохочущая музыка обрушилась на него водопадом веселья и гвалта. Он обвел взглядом помещение, впрочем, без особой надежды на успех. Разумеется, Антона уже не было. Новый год прошел, как в тумане. Едва ли не впервые Мартен почти тяготился обществом семьи и всем своим существом изнывал в ожидании нового этапа. Интрига его игры закрутилась так, что пьянила похлеще лучшего шампанского с виноградников Реймса. Теперь Антон, по крайней мере, не сможет делать вид, что ничего не происходит. Мартен сделал свой ход, теперь очередь за его визави. По крайней мере, его удалось вытащить из той скорлупы холодной вежливости, в которой он так удачно прятался, а это уже половина победы. Противника стоит сбить с толку, лишить его привычной опоры под ногами, а затем финальным ударом бросить к своим ногам. И Мартен не мог припомнить, ждал ли когда-либо чего-то так же нетерпеливо. Вплоть до того момента, как — о конечно же, совершенно случайно наткнувшись в пустом коридоре отеля! — пожал спокойно протянутую ему руку и наткнулся на абсолютно ровный и безразличный взгляд серых глаз. Это было неправильно! Это было невозможно! Антон мог быть зол! Антон мог быть испуган! Антон мог быть взбешен! Антон мог быть смущен! Да все, что угодно, черт возьми, кроме одного-единственного: он не мог быть равнодушен. Но именно кристально, стопроцентно равнодушен он и был. Спокойно улыбнувшись своей уже осточертевшей Мартену дежурной улыбкой, он аккуратно вынул пальцы из онемевшей руки француза и без единого признака волнения направился дальше. Мартен медленно повернулся. Его глаза уткнулись в удалявшуюся спину русского и замерли, словно опилки, захваченные магнитным полем. «Вот так, Мартен. Вот, мать его, так…» — стучало в его мозгу. «И что ты будешь с этим делать дальше? И, наверно, впервые у него не было ответа. Он всегда гордился тем, что умеет моментально засыпать по собственному желанию. Но в эту ночь все шло наперекосяк, даже собственный организм предал его и наотрез отказывался подчиниться и провалиться в спасительный сон. Мысли в голове крутились тяжелыми валунами и причиняли почти физическую боль. Едва ли не впервые в жизни он оказался бессилен перед обстоятельствами и не мог изменить их в свою пользу. Это неимоверно бесило и раздражало, да что там, это просто сводило его с ума. Отступить теперь было практически невозможно, но что и как делать дальше, он и понятия не имел. Возможно, в другой раз он и плюнул бы на всю эту бредовую историю, ни капли не задумываясь на тему, не позорно ли сдаться. Он был выше этого и делал лишь то, что сам считал нужным, так что, нет, его самолюбие не пострадало бы от осознания фиаско. Вот только стоило ему вновь и вновь вспомнить и почти наяву ощутить жар губ Антона, как он с незнакомым доселе отчаянием понимал, что уже не сможет вырваться из этой ловушки. Он мог отказаться от всего на свете. А от Антона — уже не мог. Наверно, он сошел с ума. Наверно, его заколдовали. Наверно, его похитили инопланетяне и поменяли его мозги. Ничем иным невозможно было объяснить тот не укладывающийся в голове факт, что вот в именно в эту минуту Мартен стоял под дверью номера Антона. Он сам не понимал, как он дошел до такого позора, но просто ничего не мог с собой поделать. Его тело, его душа, его разум требовали хоть в лепешку разбиться, но добиться русского. Он уже не думал, не анализировал, нет ли чего-то странного в творящемся хаосе, не пугался того, что полностью теряет контроль за ситуацией, не пытался понять, откуда вообще взялась эта странная и мучительная страсть. Все это было уже совершенно не важно. Единственное, что было важно и что имело значение — Антон находился здесь, за этой дверью. И поэтому, резко выдохнув и запретив себе думать, он громко постучал, отрезая все пути к отступлению. Ждать пришлось недолго, иначе у Мартена были бы все шансы успокоиться и благополучно свалить. К сожалению, недолго. Потому что, увидев Антона, Мартен забыл все, что хотел сказать. Тот явно только что вышел из душа, поэтому из одежды на нем были только легкие спортивные брюки, полотенце, небрежно наброшенное на шею, да капли воды, издевательски медленно стекающие по гладкой бледной коже груди. Не сдвигаясь с места, он вопросительно приподнял бровь, видимо, ожидая от Мартена приветствия, но поняв, что ничего не дождется, мельком улыбнулся, с обычной безукоризненной вежливостью произнес «Привет, Мартен» и посторонился, пропуская его в номер. — Если не возражаешь, я переоденусь, а то не успел после душа. Подожди немного, хорошо? О нет, Мартен совершенно не возражал. Капли, призывно блестевшие на груди Антона, ужасно ему мешали тем, что полностью лишали дара речи. Все, чего ему хотелось в данный момент, это наклониться и медленно слизнуть их языком. Все до единой. А потом так же мучительно медленно лизнуть маленький розовый сосок, вобрать его в рот и стиснуть зубами. Он сглотнул, пытаясь прогнать слишком яркие видения. Не сейчас, для этого еще будет время. А сейчас ему понадобится вся его выдержка и поистине стальные нервы. Антон вышел из соседней комнаты, облаченный в светлую футболку. — Итак? Слушаю тебя очень внимательно. Его самообладание в очередной раз потрясло Мартена. Любой другой — не исключено, что и он сам — в подобной ситуации не пустил бы наглеца и на порог, скорее всего отвесил бы еще одну хорошую затрещину, а этот непрошибаемый русский стоит, как ни в чем не бывало, совершенно непринужденно ждет и улыбается — дьявол, он опять улыбается этой своей проклятой улыбкой! Совершенно необъяснимо ему вдруг начало казаться, что это спокойствие Шипулина — хороший знак. Возможно, он все обдумал на холодную голову и теперь уже почти готов сдаться на милость победителя? Нужен лишь финальный толчок, и цель, которая затмила все, вот-вот будет достигнута?! Он незаметно встряхнул головой, пытаясь прояснить мысли и обрести хоть каплю былой железобетонной самоуверенности, и нахально улыбнулся: — Тебе не кажется, что в нашу прошлую встречу ты несколько поторопился уйти, и мы немножко не договорили? — Да? — спокойно спросил Антон. — А мне казалось, мы все выяснили. — Да прекрати, Антон, — раздраженно процедил Фуркад, — не строй из себя невинную овечку. Он быстро подошел к Антону, схватил его за талию и рванул к себе, хмелея от ощущения этого тела в своих руках. Такого сильного, крепкого и такого податливого. Пока податливого. Их лица сблизились до такой степени, что при желании он мог бы впиться в его губы, но, мучая себя, оттягивал этот момент, желая в полной мере насладиться победой, которая казалась, как никогда близка. — Ты уже большой мальчик, Антон, — его губы, шевелясь, почти касались губ русского, и это было самым сладостным и самым невыносимым, что когда-либо происходило в жизни Мартена, — ты мне дико нравишься, так давай же сделаем друг другу что-нибудь приятное. Антон помолчал пару секунд, показавшихся Мартену вечностью. Он по-прежнему с легкостью мог бы сейчас утянуть того в поцелуй, но ему было жизненно необходимо увидеть капитуляцию Антона, чтобы тот сам признал свое поражение и сложил оружие к его ногам. Наконец русский издал небольшой смешок и все так же, не отстраняясь, произнес непонятное: — Вы привлекательны, я чертовски привлекателен, чего зря время терять? — Что? — слегка растерянно протянул сбитый с толку Мартен. — Да ничего, — легко отмахнулся Антон, уже слегка отстраняясь. — Просто старый фильм, вспомнилось. А что касается твоего лестного предложения. У меня есть встречное. Мартен иронично вздернул бровь. Вот как? Интересно, послушаем. Антон вдруг сам неторопливо наклонился к его лицу и, неотрывно глядя в глаза, произнес: — Я наконец придумал желание, которое, сам понимаешь, ты обязан исполнить. Он выдержал паузу и отчеканил: — Катись к черту, Фуркад. Он плохо помнил, как вернулся в свой номер, зато очень хорошо помнил, как одним ударом вдребезги разнес хрупкий журнальный столик. Сжимающиеся кулаки и стиснутые зубы громко требовали немедленно подать еще десяток столиков, а лучше — голову Антона на блюде. Адреналин нуждался в выходе, и он схватил было стул, чтобы врезать им по так и напрашивающемуся на хорошую трепку пузатому комоду, как вдруг его взгляд случайно упал на страницу журнала, свалившегося на пол при трагичной кончине столика и открывшемся рекламном развороте. В один миг мир вокруг словно размылся и поплыл бледно-грязной волной. Исчезли все цвета, запахи и звуки. Тишину разрывал лишь неуместно громкий и испуганно сбивающийся с ритма стук сердца, а белесую пелену — яркая и веселая реклама агентства психологической помощи, обещавшая полное и безоговорочное решение проблем любого клиента. Реклама с большой фотографией хозяина агентства — неуловимо смахивающего на директора школы и похоронного агента одновременно доктора Тома Эдвила. Кажется, выполнить пожелание Антона, будет гораздо проще, чем тот мог себе представить. * Salut — Привет (фр.) ** Mon ami — мой друг (фр.)