Я для тебя останусь светом

Еще в детстве у Мартена изредка бывали дни, когда он просыпался с ощущением чего-то очень-очень хорошего, случившегося накануне. Это чувство длилось совсем недолго, буквально пару секунд, а затем он вспоминал, что же именно такое хорошее произошло, и это легкое, невесомое ощущение волшебства испарялось. Нет, конечно, осознание — это тоже было здорово, но по-другому. Нечто вроде радости взрослого от повышения зарплаты в сравнении с радостью ребенка в рождественское утро от того, что в носке над камином уже явно видны очертания подарка, но еще неизвестно, что это. Он давно уже не испытывал ничего подобного. Видимо, эта светлая, незамутненная радость была доступна только детям с их еще чистыми душами, для которых пока носок над камином важнее. Поэтому сейчас, проснувшись с полузабытым ощущением, он, еще не успев полностью вынырнуть в реальность, невольно попытался задержаться в этом сладком мареве. Он даже успел в эти краткие мгновения удивиться, что же в его размеренной, подчиненной жесткому графику жизни могло случиться настолько хорошего. И когда разум окончательно вступил в свои права и услужливо подсказал ответ на вопрос, Мартен даже удивился: с какой стати обычный секс — хоть и очень классный, не стоит отрицать! — оказал на него такое необычное воздействие. Он осмотрелся: Антона в постели не было. Беглый осмотр комнаты выявил, что его вообще не было в номере. «Очень жаль», — недовольно поморщился Мартен. Горячечные воспоминания о минувшем безумии, мигом закружившиеся в голове, вкупе с утренним стояком могли бы закончиться великолепным новым раундом, если бы Антон так подло не свалил. «А вот за это ты мне ответишь!» — мстительно подумал Мартен, неохотно вылезая из постели. Впрочем, глянув на часы, он слегка смягчился. Часовая стрелка неуклонно стремилась к десяти, а русские, насколько он знал, собирались вылететь в Антхольц ранним утром. Немного поколебавшись, он все же выудил телефон из вороха одежды и набрал его номер. Абонент был вне зоны доступа. Что, в общем-то, и следовало доказать. Он сыто, неторопливо потянулся и направился в душ. Впереди его ждало много дел и очередные этапы Кубка мира, которые обрели новый, весьма приятный смысл. Мартен любил Антерсельву. Собственно, сложно было найти биатлониста, который бы ее не любил. Трасса, проходящая через альпийские леса по запорошенным снегом лугам и замерзшим озерам, была одной из самых красивых среди тех, по которым они колесили весь сезон. Заснеженные пики итальянских Альп на фоне почти всегда ярко-синего неба поистине завораживали любого, кто видел это. Разреженный горный воздух несказанно бодрил и заставлял организм работать на максимальных оборотах, выкладываясь на пределе и в полной мере ощущая свои возможности. Да, Мартен любил Антерсельву. И тем большим было его потрясение, когда к его вящему изумлению выяснилось, что в этот раз она не ответила ему взаимностью. «И нашла же, с кем изменить, сучка», — мрачно подумал он, все еще недоверчиво наблюдая, как совершенно сумасшедший от счастья Антон поднимается на верхнюю ступень пьедестала. Как там Том говорил? Свадебный подарок? Вот же старый гад! Развлекается он, видать, так: Антон оказался на самом верху, зато Мартен кое-как заскочил на подножку последнего вагона и сейчас понуро стоял шестым. Закон равновесия, о котором так любят вещать фантасты, в действии. Но самое странное, самое непривычное было то, что он даже не был по-настоящему расстроен или взбешен. А ведь раньше именно это бы с ним в подобной ситуации и происходило. Сейчас же он, конечно, старательно изображал разочарование исходом гонки, но делал это скорее по инерции, потому что именно такой реакции все от него и ждали. А еще потому, что это позволяло не признаваться самому себе в том, что пугало до холода в кончиках пальцев: в том, что он был рад. Он был очень рад за Антона. Вот так, ни убавить ни прибавить. Стоя даже не на пьедестале, а у его подножия, в этой унизительной позиции телохранителя при господине, он никак не мог по-настоящему разозлиться, потому что видел, как сверкают глаза Антона и как дрожат его губы от еле сдерживаемой широкой улыбки. Видел и был рад за него едва ли не больше, чем был бы рад за себя. «Ну что ж, не везет в спорте, повезет в любви», — резонно рассудил он, едва оставшись в одиночестве, и быстро напечатал коротенькое сообщение с приглашением зайти в гости вечерком. Ответ пришел довольно быстро, вот только он был совсем не такой, как виделось Мартену. «Во время этапа? Совсем идиот? После эстафеты. Может быть» Этому холодному сообщению удалось то, чего не смогла добиться вероломная Антерсельва: оно взбесило Мартена по полной программе. Что он себе позволяет?! Кем он себя возомнил, этот неотесанный русский тупица?! Вообще-то, ему полагалось бы на коленях благодарить за оказанную милость, а он нос воротит! Впрочем, мысли о благодарности на коленях, разумеется, тут же свернули совсем в другое, гораздо более приятное русло, и Мартен, смягчаясь, неохотно согласился, что Антон, в общем, прав. В конце концов, это ему бы предстояло бежать гонку после всех изъявлений французской пылкости, а сделать это, как он самодовольно признавал, было бы нелегко. Но после этой успокаивающей мысли холодным ливнем обрушились еще две, гораздо более шокирующие. Во-первых, с каких это пор он начал заботиться о состоянии своих партнеров настолько, чтобы ставить их самочувствие выше своих потребностей? А во-вторых, и это было еще более пугающе, зачем он ему вообще написал?! Он же никогда, ни разу не приглашал кого-то на повторное свидание. Ему это попросту в голову не приходило. А тут он, ни на секунду не задумавшись, сделал это так легко, словно подобное приглашение было самой обычной вещью в мире. Это пугало и напрягало. Это ломало все жизненные устои и принципы Мартена. С запозданием — очень большим запозданием, надо признать! — он вдруг озадачился вопросом, а что он вообще хотел от Антона? Нет, секс — это понятно. А что еще? Не мог же он устраивать эту показавшуюся бесконечной погоню исключительно ради одной ночи! Это было бы самым бестолковым расходованием времени, сил и эмоций с тех пор, как четырехлетний Мартен два часа просидел под столом в засаде, ожидая появления Зубной феи, которая, кстати, так и не явилась, зараза! Было бы весьма нерационально отказываться от главного приза после одной-единственной ночи. Да, это шло вразрез с его доселе казавшимися непреложными принципами, но он не был бы Мартеном Фуркадом, если бы не мог справиться с любой возникшей перед ним задачей. Немного поломав голову, он пришел к выводу, что, поскольку один ранее нерушимый принцип — никаких отношений с коллегами — уже был нарушен, то ничего не мешает поступить аналогичным образом и с другим. В конце концов ни к чему плохому это не может привести. А пользы способно принести очень и очень много. Договорившись с собой таким образом, он мысленно отложил для себя дальнейшее решение вопроса на неопределенное будущее. Все нестыковки и затруднения получили свои ответы, выстроились в стройную линию в его голове, и он довольно улыбнулся. Вот так. Все правильно. Все логично. И нет, дело вовсе не в том, что он уже слабо себе представлял, как это — остаться без Антона. Прекрасное итальянское небо, под которым вот-вот должен был состояться пасьют, озарялось теплым, ласкающим кожу и душу солнцем. Погода стояла великолепная, самочувствие было шикарным, а тело рвалось в схватку. Все составляющие отличной гонки были в наличии, оставалось лишь выйти и спокойно сделать свое дело. Фуркаду было просто необходимо выиграть именно эту гонку. Антон, как победитель спринта, стартовал первым. Мартен должен был догнать его с шестого места, отставая почти на сорок секунд. Все это придавало сражению небывалую остроту, тем сильнее щекочущую нервы, что никто о ней и не догадывался. Стоя во второй линии стартующих позади Эмиля, Мартен изо всех сил пытался сосредоточиться на гонке, но вместо этого его глаза вновь и вновь непроизвольно тянулись вправо, туда, где на расстоянии вытянутой руки вот-вот собирался сорваться с места спортсмен в сине-красной форме под номером один. Он был уверен, что Антон кожей чувствует эти взгляды, и ему было странно приятно от того, что между ними протянулась эта незримая, но отчего-то очень крепкая ниточка. Наконец часы показали нужное время, судья резко махнул рукой, и Антон под приветственный шум трибун сорвался со старта. Мартен не отрывал взгляда от стремительно удаляющейся фигурки вплоть до того момента, пока не рванулся в бой Эмиль, так что он с выдохом облегчения, наконец, занял стартовую позицию. Ему пришлось прождать еще более двадцати секунд, прежде чем он в конце концов кинулся в погоню. После той их ночи эта гонка была первой, в которой он в прямом смысле слова гнался за Антоном. В предыдущем, победном для Антона спринте тот стартовал девятым, а Мартен — сороковым, так что непосредственно на трассе друг с другом они не сражались. Да и, честно говоря, тогда в начале гонки Мартен никак не полагал, что именно его новообретенный любовник окажется его главным конкурентом. Сегодня же все было иначе. Антон вмиг превратился в опасность, которую надо было обезвредить и ликвидировать. Любой ценой и любым способом. Вырвавшись на простор, Мартен вздохнул полной грудью, вновь ощущая себя диким зверем, вышедшим на безжалостную охоту, в которой жертва заранее обречена. Кровь застучала в ушах, и непрошеными гостями вдруг заявились воспоминания. … Та спонтанная тренировка в Хохфильцене… Бешеный рывок Антона на подъеме… Догнать! Догнать во что бы то ни стало!.. Как же обжигает вроде бы холодный снег Рупольдинга! Он почти такой же горячий, как губы Антона, призывно раскрывающиеся ему навстречу… Потребовалось крепко зажмуриться и резко встряхнуть головой, чтобы отогнать совсем ненужные в данный момент мысли и усилием воли вернуться в происходящее здесь и сейчас. Мартен не был неопытным юнцом, чтобы сразу со старта форсировать события, поэтому к первой стрельбе он подошел практически с тем же отставанием, что и в начале гонки, зато на своем пульсе. Эта стратегия дала свои плоды. Пусть он не уменьшил свой отрыв, зато, благодаря безупречной стрельбе, поразил все мишени. Тогда как почти все соперники, что занимали места со второго по пятое, промахнулись и вежливо уступили Фуркаду третье место, вслед за Факом. А вот это становилось уже интересно. Тем более интересно, что, оказывается, пока мчишься от стрельбы к стрельбе, можно думать об очень многих вещах… … Снова пытается оттолкнуть, но уже больше из упрямства, не надеясь на успех. Да и желая ли этого на самом деле? Кровь стучит в ушах, этот неистовый стук отдается в каждой клеточке тела. Так громко, что не понять, чье же сердце готово вырваться из груди, его или антоново… И наверное, все равно еще рано было бросаться в бешеную погоню, ведь целых три стрельбы были впереди, но он больше не мог ждать, видя, как Антон удаляется все дальше и дальше. Он плюнул на осторожность и кинулся вперед. Это сразу дало результаты. Тренеры подсказывали, что расстояние пусть медленно, но начало сокращаться. Обойти Фака не составило никаких проблем. Между ним и Антоном больше никто не стоял. И это было правильно. Сегодня никто не имел права вмешаться в их спор. Сегодня это была их гонка. То, что Антон промазал, он увидел, как только вкатился на стрельбище, и не смог сдержать хищной улыбки. Ага, не так уж спокоен Шипулин, каким очень старается казаться. Забрезжившая впереди тень золотого дубля и его выбила из равновесия. Типичная ошибка новичков, дорвавшихся до первых серьезных успехов, — считать, что они теперь матерые волки, и им море по колено. С таких сбивать спесь особенно приятно. Особенно, если вспомнить, как… … Антон пытается подстроиться, запрокидывает голову, ртом хватая воздух. Мартен жадно целует так удобно подставившуюся шею, такую открытую сейчас и доступную. Эта беззащитность еще больше будоражит кровь и подстегивает его внутреннего зверя. Он буквально впивается в нее зубами, с наслаждением представляя, какие следы останутся на ней завтра… А вот думать об этом сейчас не надо было. Был такой шанс догнать Шипулина, но он сам, своими руками его профукал, промахнувшись первым же выстрелом. Одновременно с ним стреляли еще пять человек, но не они, совсем не они сбили на долю секунды максимум концентрации. Поди попади в малюсенький черный кружок, если перед глазами все еще маячит красное пятно на беззащитно обнаженной шее. Бешено работая палками на штрафном кругу, Мартен еле удерживался от нервной усмешки: Антон умеет мстить! Он ушел в гонку на восьмом месте. На третьей стрельбе у него возникло чувство дежавю: он вновь подошел к стрельбе в толпе преследователей и вновь увидел, как пока еще бессменный лидер сегодняшней гонки заезжает на круг. Что ж, ему выпал еще один шанс, а Мартен такими подаркам судьбы не разбрасывался. Тем более сегодня Антерсельва явно ему благоволила: мазали все, кто так любезно составил ему компанию. Мартен никогда специально не смотрел, как стреляют другие, но он не мог не видеть краем глаза, как один за другим уходят на круг Эмиль, Фак, Пинтер. Впрочем, он потому и стал тем, кем сейчас являлся, что мог отрешиться от всего, что происходило вокруг. Промахи других его ни в коей мере не волновали. Все, о чем он должен думать, это черный кружок в пятидесяти метрах от него. Вдох-выдох, первый… Вдох-выдох, второй… Вдох-выдох, пятый… Все, можно бежать. Он бросил мимолетный взгляд на табло и не смог сдержать торжествующей усмешки. Второй. Четырнадцать секунд. От гигантского, едва ли не минутного, преимущества Антона почти ничего не осталось. Вот так, дорогой. Пришла пора преподать урок. Он рвал все жилы и напрягал мускулы, чтобы добавить еще хоть немного скорости, и у него все получалось. На очередной отсечке от четырнадцати секунд осталось одиннадцать, так что на одном из поворотов спина Антона вдруг оказалась неожиданно прямо перед глазами. И это было роковой оплошностью Мартена… … Антон тяжело дышит, зарывшись лицом в подушку. Ему явно достаточно на сегодня, и Мартен прекрасно это понимает. Он знает, что должен бы уже оставить его в покое. Но точно так же понимает, что оставить его в покое он просто не в состоянии. Насколько возможно сдерживая себя, он пока еще ласково и осторожно начинает покрывать поцелуями его спину… Конечно, перед решающей стрельбой Антон сбросил скорость и, уже не торопясь, в своем ритме подошел к стрельбе. Мартен прекрасно понимал, что просто обязан сделать то же самое, но со злостью сознавал, что не имеет на это права. Он был должен сейчас догнать его на стрельбище, не дать ему начать стрелять в комфортном одиночестве. Нужно было нервировать его, выбить из колеи своим присутствием — сделать то, что он умел, наверно, лучше всех в мире. Впервые за сегодняшний день он встал на коврик рядом с ним. И тут же понял, какой он идиот… … «Мой! Мой! Мой!» — пульсирует в мозгу. Вот он, лежит, отвернувшись, но явно не спит. Слишком напряжено все его тело. Слишком не по себе ему сейчас. И все равно — мой! Потому что можно аккуратно провести пальцем по руке, вздрогнувшей в ответ. Можно зарыться носом во взлохмаченные волосы и вдохнуть совершенно неповторимый, пьянящий аромат. Можно прижаться плотнее, хозяйски провести рукой по груди, приласкать кончиком языка мочку уха, уловить первый, еле заметный отклик. И самодовольно усмехнуться: «Мой!»… «Ненавижу!» — все, о чем думал Мартен, мотая очередной круг в этой проклятой гонке. Причем он и сам не мог бы с полной определенностью сказать, к кому же он испытывал это трепетное чувство. Кого ненавидеть, себя или его, если стоило оказаться с ним рядом, как моментально все системы организма дали сбой, во рту пересохло, руки предательски задрожали, а перед глазами вспышками адского огня засверкали беспощадные картинки, от которых вмиг бросило в жар? Самое обидное, что на этого гада ничто подобное, похоже, не действовало. Он, не обращая никакого внимания на пристроившегося рядом француза, спокойно закрыл все мишени и укатил праздновать вторую подряд победу. А Мартен так и не смог рядом с ним даже открыть огонь, совершенно непривычно для себя самого задержавшись с первым выстрелом. Скинуть проклятое оцепенение и нажать на спусковой крючок удалось лишь тогда, когда Антон сорвался с коврика, и схлынул нестерпимый жар, обжигающий в его присутствии. Но, видимо, подобные встряски не проходят даром. Первый же выстрел ушел в молоко, и Мартен, не сдержавшись, выругался, поняв, что он опять проиграл. Уже финишировав на четвертом месте и пытаясь отдышаться, он краем глаза смотрел, как Антон, радостно вскинув руки, принимает восторги болельщиков, и думал, что, кажется, он окончательно влип. В какой-то мере взять реванш удалось на следующий день: Антерсельва, похоже, наконец устыдилась и усердно принялась возвращать долги. Французская сборная вырвала наконец-то долгожданное золото, причем, что было особенно приятно, опередив в борьбе за победу именно русских. Те отстали на десять секунд, и Мартен, привычно финиширующий, был рад, о, конечно, рад! Главное — не признаваться даже самому себе, как точит душу червячок недовольства, что на последнем этапе ему пришлось соперничать не с Антоном. Тот начинал эстафету для своей команды, так что Мартен его почти и не видел. И, как ни крути, это неслабо так ломало кайф от победы. Это уже никуда не годилось, и Мартен рьяно взялся исправлять эту небольшую неурядицу. «Кстати, если ты не заметил… Эстафета прошла» «Я заметил» «И?» «Что „И“?» «Есть мысли по этому поводу?» «Тебе говорили, что ты невыносимо нудный?» «Не представляешь, сколько раз. Правда, обычно именовали это „настойчивый“. Поэтому жду к 8» Ближе к назначенному времени он с изумлением понял, что все чаще поглядывает на часы и уже не может сосредоточиться на любимой книге, которую часто читал перед сном и которая всегда помогала расслабиться и привести нервы в нужное состояние. Впрочем, ничего странного, с готовностью успокоил его разум. Прошла уже целая неделя после той сумасшедшей ночи в скромном отеле Рупольдинга, воспоминания о которой Мартен старательно, но безуспешно гнал прочь. Неудивительно, что организм дает о себе знать. Как-никак, ситуация для него была нерядовая. И только когда раздался негромкий стук в дверь, он выдохнул, неожиданно понимая, как же он, оказывается, боялся этого не услышать. Антон стоял, засунув руки в карманы, стиснув зубы и глядя на него исподлобья. Мартен хотел было втащить его в номер, как тогда, но вдруг понял, что не может пошевелиться. А еще он неожиданно осознал, что сейчас Антон должен сделать этот шаг сам. Или не сделать его вовсе. Так они и стояли, как две статуи, до тех пор, пока Антон не усмехнулся холодно уголком губ и не произнес: — Долго будем стоять? Или все же дашь мне войти? Мартен незаметно сглотнул, чувствуя, как ослабляется тугой узел в груди, и посторонился. Антон прошел внутрь и остановился посреди комнаты, не оборачиваясь и по-прежнему всем своим видом излучая напряжение. Мартен пару секунд буравил взглядом его спину. Совсем не к месту навалилась странная парализующая скованность, едва ли не робость. «Как девственница на первом свидании», — со злостью подумал он, пытаясь обрести привычную уверенность. Злость помогла встряхнуться и усилием воли побороть минутную слабость. Он неслышно приблизился вплотную, бережно, сам поражаясь себе, провел ладонями по его спине, притянул к себе, хмелея от вмиг накатившей лавины чувств, и жарко прошептал на ухо: — Ну, давай отпразднуем, что ли… Две недели, отделившие Антхольц от чемпионата мира в Нове-Место, промелькнули очень быстро и одновременно тянулись невыносимо долго. Мартен готовился к нему самозабвенно. Эмиль до сих пор значительно опережал его по количеству главных мировых титулов, и это следовало исправить. На тренировках он выкладывался по полной, настолько яростно, что тренер зачастую его осаживал, уговаривая не гнать лошадей и старательно доказывая, что перетренированность еще никого до добра не доводила. Мартен кивал головой, соглашался, обещал угомониться, и все лишь затем, чтобы в следующий раз довести себя до еще большего изнеможения. Слишком важен был этот старт — последний предолимпийский чемпионат мира. Старт, на котором он должен был, просто обязан закрепить свое реноме единоличного лидера мирового биатлона. Да, у него уже был один Большой глобус, но золотых медалей с чемпионата мира явно недоставало. Так что у него был крайне весомый повод ждать турнира в Нове-Место с лихорадочным волнением. И, нет, один своенравный русский к этому напряженному ожиданию не имел, конечно же, никакого отношения… А еще через две недели он стоял, скрестив руки на груди, и мрачно смотрел на Антона, молча уткнувшегося лбом в окно. Видимо, все-таки тренер был прав, и Фуркад подошел к чемпионату не в оптимальной форме. Да, победа все время была рядом, но раз за разом, нагло хохоча, в последний момент выскальзывала из рук. Он завоевал всего лишь одно золото и три серебра. Для другого это было бы блестящим достижением, для него — равносильно проигрышу. Но почему-то в данный момент это его не беспокоило настолько сильно, насколько должно было. Гораздо важнее в данную минуту казалось то, что Антону не повезло куда больше. На первый взгляд нельзя было сказать, что турнир сложился для Шипулина неудачно — он завоевал серебро и бронзу. Но Мартен точно знал, что после недавней феерии добродушного Антхольца Антон воспринимает эти медали как провал. Это чувство ему было более, чем понятно. И именно поэтому он сейчас стоял неподвижно, не зная, что можно сказать в данной ситуации. — Слушай, хватит уже, а? — наконец не выдержал он. — Глядя на тебя, можно подумать, что ты все гонки финишировал на семидесятых-восьмидесятых местах, не меньше. Антон резко обернулся и обжег Мартена таким взглядом, что тот с трудом подавил желание отшатнуться. Слишком много всего было там намешано: и ненависть, и раздражение, и отчаяние, и много такого, чему Мартен не смог или просто испугался дать название. Такое ощущение, что Шипулин только и ждал повода вцепиться кому-то в глотку. И Мартен очень сильно подозревал, что не просто «кому-то». — Ты ни хрена не понимаешь! — злобно выплюнул Антон. — Эти проклятые три с половиной секунды! Две гонки — и в обеих до золота три с половиной секунды! Опять этот гребаный промах на первой стойке! Как это?! Ну как, мать твою??? — Я в преследовании вообще Эмилю одну десятую на финише проиграл, — резонно возразил француз, стараясь не заводиться в ответ. — Мне, что, в таком случае убиться надо было по твоей логике? — Да пошел ты! — процедил Антон. - Тебе золотом меньше, золотом больше, один хрен! А у меня сегодня такой шанс на победу был… Он снова отвернулся и в бессильной злобе ударил кулаком по оконной раме. Мартен очень хотел разозлиться на него и выставить этого психа за дверь: пусть свои нервы успокаивает в другом месте. Он в его психоаналитики не нанимался. Но вместо этого, отстраненно удивляясь сам себе, одним движением оказался рядом, резко прижал к себе и прошептал: — Ну все, хватит. Угомонись, силы тебе еще понадобятся, сезон так-то не закончен. — Да пошел ты, — снова привычно огрызнулся Антон, но уже без прежней злости. Он не делал попыток вырваться, хотя и был напряжен так, что напоминал сжатую до предела пружину. Но все же было в этом полу-объятии что-то настолько непривычное, настолько теплое, настолько интимное, что Мартен прикрыл глаза, невольно стараясь запомнить это такое редкое ощущение. Поэтому они и не успели отскочить друг от друга, когда раздался короткий стук в дверь, и она тут же распахнулась. — Мартен, — сходу заорал Эмиль, — я тебя все-таки сде…! Он резко замолчал, мигом окинув взглядом живописную картину, и расплылся в заговорщической улыбке: — О… Прошу прощения, я, кажется, не вовремя. — Ну что ты, Эмиль, — как ни странно, первым пришел в себя Антон и улыбнулся не менее лучезарно. — Как ты можешь быть не вовремя? Тем более я уже ухожу. Он коротко и сухо кивнул Мартену, еще раз приветливо улыбнулся Эмилю, попутно хлопнув его по плечу, и быстро вышел за дверь. Свендсен проводил его долгим взглядом, покивал каким-то своим мыслям, не торопясь, прошел в глубь комнаты, нахально развалился на кровати и, наконец, протянул, довольно осклабившись: — Мартеееееен… Эй, Мартен! — Чего тебе? — буркнул тот в ответ, не в силах простить друга за бесцеремонное вторжение в такой момент. — Скажи мне, что я дурак и что мои глаза совершенно неправильно восприняли ту милую идиллию, которую они только что лицезрели. Короче, скажи, что я ошибаюсь, и ты не скрыл от своего лучшего друга некие изменения в своей личной жизни. Мартен замолчал, сам не понимая почему. Не он ли посвящал Эмиля во все свои амурные похождения, порой даже делая это назло, видя, как того злит его безалаберность в сексе? Так почему же теперь он ничего не хотел ему рассказывать? И дело было вовсе не в норвежце, дело было в них. В них?! Сердце зашлось от непонятного смятения. Они? Теперь были они?! Не он и он, а они?! Как нечто единое? «Так! — излишне зло, одернул он сам себя. — Это уже ни в какие рамки не лезет!». Чтобы избавиться от ненужных мыслей, он деланно небрежно обратился к Свендсену, независимо пожав плечами. — Что тебя так удивляет? Кажется, я обещал, что добьюсь своего, не так ли? Ты же не мог всерьез думать, что я проиграю? — Ага! Значит, все-таки мне не померещилось тогда, в пасьюте неделю назад! Я внимательно со своей верхней ступеньки смотрел, как он тебе руку жать подходит. Вот сразу мне показалось, что крайне странно ты на него смотришь, но он так спокойно себя вел, что я решил: все по-прежнему. Тогда-то у вас все и случилось? Собственно, Эмиль не столько спрашивал, сколько утверждал. И проще всего было оставить его в этом заблуждении, не вдаваясь в ненужные объяснения. Но вот врать почему-то не хотелось. — Нет, — после недолгого молчания выдавил он, отведя глаза в сторону. — Раньше. В Рупольдинге. Повисшая тишина буквально резанула слух и нервы. Мартен поднял глаза на Эмиля и едва не засмеялся при виде того искреннего потрясения, что застыло на лице норвежца. — Эй, — позвал он, — Эмиль, ты чего? У меня снежный человек за спиной стоит? Или все твои медали вдруг на мою шею телепортировались? Он нарочито оглядел сам себя и огорченно развел руками, показывая, что нет, увы, медалей эмилевых на нем не наблюдается. — Рупольдинге?! — потрясенно переспросил тот, словно не слыша последних слов Мартена. — Ну да, — нехотя подтвердил Мартен, уже жалея о дурацком приступе честности. — И что? Это не повод терять дар речи. — Это же целый месяц! — с придыханием прошептал Эмиль. — Да ладно?! — саркастично рассмеялся француз. — И когда ты научился-таки пользоваться календарем?! А меня почему не известил об этом радостном событии?! — Ты спишь с ним уже целый месяц?! — Месяц? Да за этот месяц мы трахнулись четыре раза! — фыркнул Мартен. — Четыре раза?! С одним и тем же парнем?! — ошарашенно воскликнул Эмиль, вскочив с кровати. — Да что такого-то? — Мартен чувствовал, что начинает заводиться. — Да, четыре. Да, с одним и тем же! Что за истерика-то?! Не ты ли всю жизнь с невыносимо добродетельным видом уговаривал меня остепениться и найти кого-то более-менее постоянного? Чем ты теперь недоволен? — Да я не то, чтобы недоволен, — торопливо принялся оправдываться Свендсен, — но вот то, что удивлен… Это да. Не ожидал. Никак не ожидал! Мартена все сильнее бесил этот разговор. Этой норвежской дубине не угодить, честное слово. — Чего не ожидал? — бросил он грубо. — Такого твоего выбора. Мартен, — начал он и замолчал, словно собираясь с духом, после чего явно через силу продолжил: — скажи, что это не тот случай. — Какой? — Ну тот. О котором я говорил. Что ты однажды все-таки влюбишься. Мартен расхохотался громко и почти искренне. — Эмиль, ты все-таки невыносимый романтик. Ладно, — он примирительно поднял руки, заметив, что тот пытается возразить, — я не буду в миллионный раз пытаться тебе доказать, что этого выдуманного чувства просто не существует. Но почему, в конце концов, ты так против того, чтобы я в него влюбился? Помнится, ты сам во всех красках расписывал мне, какой он чудесный медвежонок. — Потому, что с ним все равно ничего хорошего у тебя не выйдет, — неожиданно серьезно ответил тот. «Ты не прав, Эмиль!» — стучало в голове у Мартена, когда он, выпроводив, наконец, норвежца, раздраженно вышагивал по комнате из угла в угол. Когда громко стучал в дверь номера Антона и сдирал с него рубашку, даже не убедившись, что они одни в номере… Когда вцепившись в русые волосы, запрокинул ему голову так сильно, чтобы дотянуться до пересохших губ… Когда слизывал маленькие бусинки пота с его плеча, и не сдержавшись, жадно прикусывал влажную кожу… Когда тесно прижимался к его вздрагивающей спине и пылко шептал на ухо невыносимые пошлости на французском… «Да, Эмиль, ты совершенно точно не прав!» — наконец подвел он итог и с чувством полного удовлетворения притянул к себе Антона для неторопливого прощального поцелуя. Пожалуй, стоит добить Свендсена и сообщить ему, что этот месяц будет не единственным.