Я для тебя останусь светом

После чемпионата весь биатлонный мир брал вполне понятную паузу. Несмотря на то, что главное событие сезона уже отгремело, сам сезон продолжался, в него входило еще три этапа, один в Норвегии и два в России. Не прекращалась и упорная борьба за Большой глобус. Мартен по-прежнему лидировал, но уже с небольшим преимуществом, всего около 90 очков, что ничего не могло гарантировать. Эмиль, шедший вторым, изначально сделал в этом году ставку на чемпионат, и она себя оправдала. Если по ходу сезона казалось, что настоящей борьбы за глобус не будет, так как Мартен возьмет его за явным превосходством, то к данному моменту Эмиль, помимо кучи мирового золота, набрал такую форму, такое количество очков, что Мартен почти физически чувствовал, как тот дышит ему в затылок. И это было здорово, черт возьми! Вообще сейчас француз имел все основания быть вполне довольным своей жизнью. И если бы его спросили, он бы даже не стал отрицать, что немалую роль в этом сыграл один спортсмен, которого в порыве совершенно несвойственной ему нежности он все время хочет назвать именем Антуан. После Нове-Место они впервые расстались пусть не в идеальных, но во вполне терпимых — как это ни удивительно признавать! — отношениях. Мартен даже начал подумывать, что само понятие «отношения» оказывается не таким уж страшным, как виделось поначалу. Привычка во всем искать позитив весьма пригодилась. Впрочем, тут и глубоко копать не нужно было. Наличие постоянного сексуального партнера оказалось крайне удобным изобретением человечества. Постоянно сменяющие друг друга в постели незнакомые лица со временем сливаются в одно блеклое пятно, не приносящее ничего, кроме механического удовольствия. Которое, как выяснилось, не идет ни в какое сравнение с наслаждением, получаемым просто от того, что смотришь, как он вздрагивает, стоит приласкать языком его любимое местечко за правым ухом. То, что Антон был вынужден скрывать их связь даже более тщательно, чем он сам, также служило крайне удобным бонусом. В данном случае Антон рисковал своей репутацией гораздо сильнее. Мартен прекрасно знал, что в его стране к однополым связям относятся сверхотрицательно, а значит, если бы все выплыло на свет божий, Антон мог бы ставить крест на всей своей карьере, и это в лучшем случае. Это служило самой надежной гарантией того, что все происходящее между ними так между ними и останется. Не то, чтобы он ожидал, что Шипулин вдруг обзаведется суицидальными наклонностями и бросится рассказывать всем и каждому, что спит с Фуркадом. Нет, конечно, но ведь и простая неосторожность могла привести к крайне плачевным последствиям, а в данном случае это было практически исключено. Ну и, наконец, было глупо отрицать, что Мартен находился почти постоянно в состоянии радостного шока от того, что происходило в их постели. Он знал, что у Антона он был первым и единственным. Однажды, сам не зная зачем, он прямо спросил, был ли тот когда-то с мужчиной. Антон привычно вспыхнул и уклончиво, поминутно запинаясь, ответил, что по юности в тренировочных лагерях мальчишки порой, конечно, кое в чем экспериментировали, но до настоящего секса дело не доходило. Услышав это, Мартен тут только осознал, как же он боялся противоположного ответа. Вот так все было правильно, все, как и должно быть, — Антон только его и ничей больше. Но даже он никак не ожидал, что тот так быстро научится получать от секса с ним настоящее наслаждение. Антон, конечно, до сих пор вел себя в постели сдержанно и отстраненно. Точнее, он очень пытался так себя вести, изо всех сил делая вид, что ему все это совершенно не нужно, неинтересно и вообще он выше всего этого. Но с каждым разом это становилось все труднее и труднее, потому что в процессе, когда уже слетали все тормоза, он принимался отвечать так пылко, с такой страстью, что Мартен только диву давался. Поэтому в Холменколлен он приехал с уже привычным приятным предвкушением скорой встречи. Нет, можно, конечно, пытаться обмануть самого себя и уверять, что совсем не хочешь его увидеть. Только зачем? Мартен и не думал заниматься такими глупостями. Если в его жизни есть нечто (или некто), кто приносит ему исключительно положительные эмоции во всех смыслах этого слова, не является ли полной глупостью отказываться от этого ради неких умозрительных принципов? Мартен всегда был практиком до мозга костей и умел безжалостно отсекать любую теорию, как только она прекращала давать результат. Теория: никаких отношений. Практика: Антон — податливый, безотказный, страстный, отзывчивый. Вывод: пошла нахер такая теория. И все было бы хорошо и отлично, если бы вдруг в первый день в Норвегии телефон, который Мартен выхватил для звонка, возможно, несколько более поспешно, чем ему бы хотелось, не озадачил его, вновь и вновь ехидно сообщая, что абонент находится вне зоны. Немного пораскинув мозгами, он с удивлением понял, что за весь день даже краем глаза не видел никого их русской сборной. Спрашивать других спортсменов, что происходит, не хотелось. Немного поколебавшись, он спустился на ресепшен и поинтересовался у милой круглолицей девицы, где остановилась русская команда, которым, дескать, он должен вернуть кое-что из инвентаря. Девушка, изо всех сил стараясь обворожительно улыбаться, прощебетала: — О, господин Фуркад, вы разве не знаете? Русские не приехали к нам, они в полном составе пропускают гонки Холменколлена. Нажав на кнопку лифта и откинувшись на стенку, Мартен устало закрыл глаза. Вот, значит, как… Не приехали. Понятно. Значит, скорее всего решили провести больше времени в Сочи, где будет следующий этап, а через год состоится Олимпиада. Наверно, ползают сейчас на карачках, изучают трассу во всех деталях, пошагово запоминают рельеф. Как же они трясутся над домашней Олимпиадой! Русские просто повернуты на символах, на флаге, гимне, на этом дурацком медальном зачете, все время отслеживают, на каком они месте. Какая глупость! Разве это имеет какое-то значение? Разве легче от первого места твоей страны, если ты сам при этом в полном дерьме? Мартен думал обо всем этом и много о чем еще, лишь бы не пустить в сознание ту единственную мысль, что обожгла его в первую же секунду. Русские всей командой пропускают этап, а Антон даже не соизволил поставить его в известность. А ведь ему казалось, что они перед расставанием почти пришли к некоему устраивающему обоих мирному консенсусу. Они даже пару раз поговорили почти как нормальные люди, без ехидства и взаимных уколов. Правда, вновь прокручивая в голове те моменты, Мартен с внезапным и неприятным удивлением обнаружил, что говорил по большей части только он, а Антон, в основном, слушал — да и слушал ли?! — и отделывался неопределенными междометиями. Вновь и вновь вспоминая каждую минуту их общения в Нове-Место, он с разрастающейся в груди непонятной стужей все сильнее убеждался в крайне болезненном для себя открытии. Похоже, это только он думал, что между ними что-то начинает складываться. А ведь он еще убеждал себя, что не произойдет ничего страшного, если в кои-то веки он обзаведется кем-то вроде постоянного партнера. Что ж, кажется, убеждать в этом надо было совсем другого человека… Эта мысль должна была бы обрадовать его, ведь раньше он сам резко обрывал все контакты с мимолетными любовниками, дабы тем и в голову не пришла мысль о возможности чего-то большего. А теперь, когда практически таким же образом повел себя уже совсем не мимолетный любовник, вдруг почему-то стало очень холодно и неуютно… Не сказал. Словно бы Мартен для него совершенно посторонний человек. А если подумать, разве это не так? Кто Мартен для Антона? И тут же не знающий пощады разум спросил: «А кто он для тебя?». Три месяца назад, в Эстерсунде, он бы сказал: отличная игрушка на ночь. Два месяца назад, в Оберхофе и Поклюке, он бы сказал: самый интересный объект охоты из тех, что он удостоил своим вниманием. Месяц назад, в Рупольдинге, он бы сказал: один из его лучших сексуальных партнеров. Две недели назад, в Нове-Место он бы (уже удивляясь сам себе) сказал: человек, которого хотелось обнимать и утешать после провала. А сейчас он просто не знал, что ответить. Мартен сидел в темном номере, съежившись в кресле, не включая свет и не отвечая на надоедливые звонки. Мартен никогда не думал, что у одиночества серые глаза… В этом году, в преддверии Олимпийских игр, в России проходили два этапа Кубка. Лучшие биатлонисты мира сначала должны были испытать будущие олимпийские трассы в Сочи, а затем переместиться далеко на Восток, в Сибирь, которой до сих пор пугали детей некоторые мамаши. Мартен, множество раз побывавший в России, конечно, не боялся медведей, гуляющих по улицам русских городов, но все-таки многое в этой стране его до сих пор изумляло. Вот подумать только: между этапами они покроют расстояние больше двух тысяч километров и при этом останутся на территории одного государства. И ведь при этом они даже не будут находиться в приграничных городах. Вся его любимая Франция, отнюдь не самая маленькая европейская страна, два раза уместилась бы в эти пугающие километры, и пожалуй, еще бы и пару каких-нибудь Португалий с собой прихватила. Чтобы не так страшно было. Конечно же, все эти особенности не могли не сказаться на характере людей, ее населяющих. Русские, вроде как упрямо считающие себя европейцами, никогда в полной мере не были частью биатлонной семьи. Не то чтобы Мартен действительно верил в реальность этого понятия, — какая к чертовой матери может быть семья между спортсменами-индивидуалистами до мозга костей! — но по сравнению с русскими все прочие действительно могли считаться едва ли не семьей. В конце концов, другие биатлонисты, как минимум, не чурались общества друг друга, всегда легко шли на контакт и всегда могли найти тему для разговора. А эти… Да они даже английский как следует не знали и знать не желали! Да, все русские были странными. А некоторые — особенно… Даже Мартен, неоднократно посещавший Россию и твердо знавший, что большая часть пугалок про нее — глупые мифы, был удивлен, когда эта вроде бы суровая страна встретила его ясным небом, ярким, щедро делящимся своим теплом солнцем и удивительным ароматом весны, разлитым в воздухе. Настроение, до этого колебавшееся где-то между отметками «Плохо» и «Бывало и хуже», резко улучшилось. Кажется, у него появлялось все больше причин испытывать к этой загадочной стране теплые чувства. Быстренько закинув вещи в номер, Мартен отправился к тренеру, чтобы уточнить план тренировок. Если честно, сегодня ему очень хотелось позволить себе немного отдыха. Ну правда, не железный же он, хотя почти все в этом убеждены! Сезон шел к своему логичному завершению, чемпионат остался позади. Холменколлен же преподнес неприятный сюрприз (еще один, да!): Эмиль заболел и тоже, подобно некоторым личностям, пропустил этап. Мартен был этому совершенно не рад: победа, завоеванная при таких обстоятельствах, казалась неполноценной, а главное, он искренне переживал за друга. Тем не менее, все негативные эмоции, омрачившие норвежский этап, не помешали ему занять одно первое и два вторых места и тем самым оторваться от Эмиля еще на 200 очков. С учетом того, что Эмиль пропускал и Сочи, лидерство Фуркада в тотале уже ничто не могло поколебать, и ему вот-вот должны были вручить второй Большой глобус. Так неужели он не заслужил хоть какого-то послабления? Видимо, выкладывая все это тренеру, Мартен был настолько убедителен, что обычно непреклонный наставник скептически похмыкал, но все же согласился с его доводами. Оставшись в одиночестве и предоставленный сам себе, Мартен даже несколько растерялся. Он настолько отвык делать что-то, не связанное с биатлоном, тренировками, гонками, стрельбами, что пару мгновений чувствовал себя совершенно не в своей тарелке. Он немного прошелся по стадиону, поглядел на стрельбище, а потом направился обратно в отель. Послонявшись по просторному холлу туда-сюда, он, в конце концов, решил просто прогуляться по окрестностям — надо же своими глазами увидеть, за что Сочи считался одним из красивейших городов юга России. И вот придя к этому решению, он вновь, словно в тупик, уперся в то самое, о чем запрещал себе думать целую неделю с того момента, как узнал, что русские забили на норвежский этап. Чтобы прогулка по городу была познавательной и интересной, очень пригодился бы провожатый, желательно из местных жителей. Ответ на вопрос, кто бы мог им стать, увы, не то, что напрашивался, а бил во все набаты и колокола. Мартен с раздражением понимал, что не может и дальше обманывать сам себя и уверять, что ему вообще до лампочки, где там Шипулин и что с ним. Какое там до лампочки, если еще на подлете к городу от одной мысли, что он скоро его увидит, и тот уже не сможет никуда убежать, пульс взвинтился так, словно хотел побить мировой рекорд. Да и что скрывать, разве не эту встречу с Антоном он прежде всего держал в уме, когда уверял тренера в своем праве на отдых? Не давая себе больше времени на сомнения, он шлепнулся на кожаный диванчик, удобно скрытый в нише от лишних глаз, и быстро набрал его номер. Ожидая ответа, Мартен непроизвольно покусывал губы и представлял, как услышит сейчас его вечно сумрачный голос и думал, что же он скажет ему. Но с каждым сухим и надменным гудком он все больше убеждался, что ничего говорить не придется. Он ждал до последнего, пока телефон не устал от бесплодных усилий и не заявил, что вызов завершен. Но, в конце концов, это ничего не значило. Антон же не обязан был ежеминутно держать свой телефон в руках, не так ли? Он мог быть в ванной, он мог выключить звук, он мог спать, да мало ли что! Милосердный разум подсовывал все новые и новые объяснения, вполне правдоподобные и могущие оказаться истиной. Но — хвала современной технике! — Антон в любом случае увидит, что он ему звонил, и должен будет отреагировать. И произойти это должно в течение сегодняшнего дня, Антон просто не мог не взять аппарат в руки за это время. Он позвонит, сказал себе Мартен, конечно же, позвонит! «А если нет?» — ледяным тоном произнес кто-то чужой и холодный внутри. И Мартен ни капли не удивился, услышав голос Тома. Желание гулять исчезло так же внезапно, как и появилось. Он медленно вернулся к себе в номер, скинул верхнюю одежду и подошел к окну, из которого открывался шикарный вид на море и горы и куда более неприглядный — на грандиозную стройку. «И как они хотят успеть все завершить тут за год?! Здесь же работы года на три-четыре!», — изумился он. Телефон молчал. Он отошел от окна, побарабанил пальцами по столу, налил себе воды из графина, залпом выпил и рухнул в мягкое кресло, приветливо принявшее его в свои объятия. «Ну хоть кто-то», — подумал он с нервным смешком. Телефон молчал. Он встал, пару минут помешкал на месте, вновь раздумывая, чем же себя занять, потом решил принять душ. Он сразу выкрутил рычажок холодной воды на максимум, пусть это глупо и безрассудно, но должно же хоть что-то привести в чувство. Выйдя из душа и ощущая, как зуб на зуб не попадает от холода, Мартен, изо всех сил стараясь не торопиться, проверил, нет ли на телефоне пропущенных звонков. Стиснул зубы, отшвыривая его на кровать, довольно аккуратно, впрочем, — не дай Бог повредить! Оделся, включил телевизор, пару минут усердно жал на кнопки пульта, пытаясь осознать то, на что смотрели его глаза. В конце концов, смирившись с бесплодностью этого действа, выключил его к чертовой матери и откинулся в кресле, запрокинув голову назад. Телефон молчал. И что-то внутри Мартена замолкало вместе с ним. Еще накануне гонки, проглядывая стартовый протокол, Мартен увидел, что Антон не побежит индивидуалку. Уже не в силах оставаться в неведении, он, как можно более аккуратно, вызнал у волонтеров, что русские, конечно, участвуют, но не все. Некоторые целенаправленно готовятся к спринту и эстафете. Мартен скрипнул зубами: то есть все по плану, не случилось ничего из ряда вон выходящего, просто Антон по неведомой ему причине упорно продолжал его игнорировать. Перед гонкой Мартен, почти ненавидя сам себя, вновь набрал номер, уже намертво вбившийся в его память, но результат был тот же. И Мартен все больше и больше понимал, насколько ему это не нравится. Промежуток между гонками выпал на 8 марта. Для француза это был обычный день, но он уже знал, что в России это важный праздник — День женщин, кажется. Его очень удивляла сама идея подобного праздника: что должен означать День женщин? Что в этот день их надо любить, холить и лелеять? А в другие дни не надо?! Крайне странный праздник. Он мог зародиться только в этой стране, где, как известно, женщины всегда пахали землю наравне с мужчинами, но раз в год, видимо, решали-таки вспомнить, что кое-чем от них все же отличаются. Впрочем, спустившись в ресторан, он не мог не признать, что всем встретившимся ему женщинам этот праздник пошел на пользу. Они цвели, благоухали и мило улыбались всем прохожим. Устроившись на полюбившемся ему месте в углу зала, он заметил неподалеку пару русских биатлонисток и кивнул им в знак приветствия, те радостно и оживленно замахали в ответ. Мартен быстро покончил с незамысловатым завтраком и уже собирался выйти, как вдруг в его сознание вторгся женский смех. Веселый, кокетливый женский смех, а вместе с ним голос, который он так хотел услышать в телефонной трубке, но так и не дождался. Он замер, глядя в тарелку. Поднимать глаза почему-то не хотелось. А если честно, то вдруг стало страшно. Очень-очень страшно. Потому что он никогда не знал, что этот голос может быть таким теплым и ласковым. Антон, естественно, говорил с соотечественницами на родном языке, но Мартен за годы соревнований успел запомнить несколько слов и наиболее распространенных оборотов на русском. Да и за недолгое время общения с самим Антоном он пару раз спрашивал, как по-русски будет звучать то или иное слово. И сейчас он не знал, радоваться этому или сожалеть. Антон, судя по всему, поздравлял девушек с праздником, называл их милыми, или что-то типа этого, и невыносимо умильно уверял, что они самые лучшие. От звонких звуков поцелуев Мартен непроизвольно вздрогнул и, не в силах больше терпеть, поднял голову и замер. Антон Шипулин, собственной персоной, обнимал обеих вскочивших девчонок за талию. Одна при этом ласково лохматила его волосы, а вторая заботливо оттирала следы помады с щеки. Первая, хрупкая брюнетка что-то нежно пропела насчет того, какой Антон хороший и что-то добавила про женитьбу. Судя по тому, каким довольным выглядел Антон, ничего против этого он не имел. Тут же, продолжая прижиматься к нему, игриво возмутилась вторая и вроде как заявила, что он должен жениться на ней. Мартену больше всего на свете хотелось вскочить, отодрать этих нахалок от Антона и вышвырнуть вон, а ему самому врезать хорошенько за такие выкрутасы. А лучше зацеловать до полусмерти. Антон, словно ощутив эту волну негодования, аккуратно выкрутился из их объятий, что-то им сказал и быстро вышел из зала, и Мартен, кажется, только сейчас вспомнил, как дышать. Но ненадолго, потому что уже через пару минут он вернулся, гордо неся два пышных букета цветов. «Как глупо и пошло!», — заскрипел зубами Мартен. Но девушки, похоже, так не считали, они заахали-заохали и залились краской. Брюнетка уже растроганно, без прежней игривости вновь начала осыпать его комплиментами, а вторая сказала что-то на тему того, как она завидует той, которой Антон, в конце концов, достанется. Антон, весь сияя от щедро выливаемого на него восхищения и принимая его как должное, в свою очередь вновь начал уверять девиц, какие они чудесные и прекрасные. Дольше выносить это воркование Мартен просто не мог, поэтому он встал и, стараясь быть как можно более незаметным, выскользнул из зала. Мечась в бешенстве по фойе, он никак не мог привести в порядок мысли. Они неслись со скоростью взбесившегося табуна и никак не желали выстраиваться в мало-мальски пристойном порядке. Вот так, значит… Он тут сходит с ума, всю голову себе сломал, пытаясь понять, что вообще происходит, не случилось ли чего, и каждый час гипнотизирует телефон взглядом, перебирая все возможные и, как водится, самые ужасные варианты. А Антон жив-здоров, вполне себе весел и бодр, дарит цветочки и напропалую кокетничает с девушками. Хорошо, пусть он даже не пытается сам выйти на связь, — об этом Мартен уже и не просит — но хотя бы ответить на звонки можно было?! Мартен никогда не полагал, что ему может быть так хреново. Он даже не мог бы сказать, что именно он сейчас чувствует: обиду, уязвленное самолюбие, разочарование, ревность? Все это и ничего из этого. В его груди тяжелым ураганом все сильнее закручивался дикий сплав эмоций, одна мрачнее другой, и с ужасающей ясностью Мартен понял, что именно это и называется Боль. Он обессиленно опустился на диван и спрятал лицо в ладони. Шевелиться не хотелось, хотелось пойти и напиться. А еще лучше врезать кому-нибудь. Очень определенному «кому-нибудь». Внезапно он вздрогнул и замер, еще ниже опустив лицо. Вся дружная русская компания вышла из ресторана, вновь смачно расцеловалась и, наконец, рассталась. Насколько Мартен мог видеть сквозь пальцы, девушки направились к выходу из отеля, а Антон — к лестнице. Мартен встал и решительно пошел за ним, твердо намереваясь, в конце концов, выяснить, что происходит. Идти пришлось недалеко, русские остановились на втором этаже. По дороге Антону позвонили, так что, увлекшись разговором, он подошел к одному из номеров, открыл дверь и вошел внутрь, так ни разу и не обернувшись и не заметив преследователя. Мартен вошел, не стуча, еще толком не зная, что он скажет. Но злость, накрывавшая его с головой, подобно цунами, подсказывала, что ничего хорошего. Антон разговаривал по телефону, стоя у окна. Услышав стук двери, он обернулся, и Мартен не мог не заметить гримасу недовольства, мелькнувшую на его лице. Это стало последней каплей, переполнившей и так уже налитую до краев чашу его терпения. Ярость, бурлящая в ней, замерла на секунду и вырвалась наружу, подобно смерчу. — Тебе не кажется, — ледяным голосом процедил он, — что ты, как хозяин, мог бы быть и погостеприимнее? — Здороваться тебя не учили? — столь же холодно парировал Антон. — А тебя? Равно как и тому, что на звонки нужно отвечать или хотя бы перезванивать. Антон кинул телефон на диван, поморщился и отошел от окна. — Хочу — отвечаю, не хочу — не отвечаю, что сложного? Мартен стиснул зубы: да, все очень просто, оказывается. А он-то думал, насочинял себе, скучал — да, мать его, именно скучал! Идиот, господи, какой же он идиот… — Почему ты меня не предупредил, что вы не едете в Холменколлен? Антон воззрился на него с искренним недоумением: — Совсем чокнулся? С какой стати я должен тебе что-то сообщать? Ты мне кто вообще, чтобы я перед тобой отчитывался? Мартен на миг прикрыл глаза. Да что ж такое-то… Почему каждое слово этой сероглазой сволочи отдается внутри такой болью, словно тот втыкает кинжалы и медленно проворачивает их в кровоточащей ране с дьявольской усмешкой. — А с девочками, значит, любезничать хочешь, цветочки дарить? Он пожалел об этих словах, едва они сорвались с его губ, но было уже поздно. Антон взглянул на него и насмешливо, с четко уловимым презрением хмыкнул: — Браво, Марти! Ты уже не гнушаешься подглядывать? Самому не стыдно? Мартен стиснул зубы, изо всех сил умоляя себя сдержаться, не отвечать и не наделать непоправимого. Но Антон ошибочно истолковал его молчание, как смущение, и вместо того, чтобы тоже притормозить, пока не перешел грань, продолжал издеваться: — Ну и как, понравилось? Не знал, что ты у нас вуайеризмом страдаешь. Так, может, ты у меня в уголочке в номере посидишь, поподглядываешь, а я Маринку приглашу? Или Лену? Которую предпочитаешь? Все для тебя, дорогой! Черная пелена с сумасшедшими багровыми сполохами моментально заволокла все вокруг. Антону не нужно было этого говорить. Видимо, он был все же слишком хорошего мнения о Мартене… Со всего размаху Мартен отвесил ему тяжелейшую пощечину, от которой Антон, не ожидавший ничего подобного, даже отшатнулся и непроизвольно прижал ладонь к щеке. А затем, не давая ему времени опомниться, а себе — ужаснуться, Фуркад резко развернул его спиной к себе, заломил руку назад и толкнул на стоящий рядом стол.