Я для тебя останусь светом

Мартен всегда и во всем был хозяином своей судьбы, он все держал под контролем, даже не предполагая, что может быть иначе. И сейчас, когда ситуация вдруг окончательно вырвалась из-под его контроля, он совершенно растерялся. Если до этого момента отношения с Антоном продолжались ни шатко ни валко, но, по крайней мере, внешне все было по-старому, то теперь все зашло в тупик. Мартен больше не знал, что ему делать. Отказываться от Антона он не собирался совершенно точно, но и продолжаться, как раньше, больше не могло. Всегда гордящийся своим умением засыпать в любое время по своему желанию, ночь перед спринтом он провел просто кошмарно. Сон наотрез отказался приходить, пока он не утихомирит свои взбудораженные нервы, а поскольку это было абсолютно невозможно, то и выспаться как следует ему так и не удалось. Стоило закрыть глаза, как перед внутренним взором тут же вставал Антон со змеиной улыбкой на губах, выплевывающий ему в лицо те жуткие в своей безжалостности слова и злобно срывающий с себя рубашку. Конечно же, на следующий день на спринт он вышел в отвратительном состоянии и лишь мрачно ухмыльнулся, подумав, что это уже становится привычным. Все чаще, стоя в стартовом коридоре, он думал совсем не о том, как наилучшим образом провести гонку. Это было тем более жутко, что он давно смирился с этим. И биатлонные боги не преминули молниеносно наказать его за отступничество. Ветреная Антерсельва, та самая, что в прошлом году нагло ему изменила с Антоном, сделавшим тут свой золотой дубль, нынче нашла себе нового фаворита, и им вновь оказался не Мартен… Впрочем, он с первых метров дистанции понял, что не может сегодня рассчитывать на привычно высокие результаты. О какой победе можно говорить, когда всем существом ощущаешь, как неоправданно тяжело идут лыжи и как остервенело царапает легкие колючий воздух. И нет, дело не в ошибке смазчиков и не в особенностях высокогорья… На сей раз Антерсельва даже проявила своеобразную милость: она не стала его долго мучить, а сразу указала ему на его место. Уже на лежке он намазал два раза и тем самым практически выключил себя из борьбы. Нет, он, конечно, не бросил бороться: слишком глубоко в подкорку были вбиты рефлексы борьбы до последнего. Но в глубине души он с всеохватывающей апатией понимал: на все это стало почти наплевать. Вот так. За месяц до Олимпийских Игр, к которым он подходил в статусе главного претендента на все золото мира. С этим определенно нужно было что-то делать и как можно быстрее. Но что — он не знал… Он не смог сдержать нервный смех, когда увидел окончательные результаты гонки: Шемпп и Хофер показали абсолютно одинаковое время! Шемпп! Не Эмиль, не Уле, не Тарьей, не Антон, в конце концов! Да пусть бы кто угодно! Но это был именно Шемпп! Мартен смятенно думал, что, кажется, он с полным правом может отправлять этот день в эксклюзивную коллекцию «Черные дни Мартена Фуркада». И именно ему, с его пятым местом, пришлось униженно идти и поздравлять того, кого хотелось убить голыми руками. Он долго жал руку Хоферу и даже сказал пару приятных слов, чего почти никогда не делал в подобной ситуации, а затем лишь мельком прикоснулся к руке сияющего Шемппа и, не глядя на него, демонстративно не обращая внимания на обескураженный взгляд, гордо прошел мимо пьедестала к своему унизительному месту у его подножия. Впрочем, на этом все неприятности этого омерзительного дня не закончились. Антон в гонке тоже не блеснул, скорее наоборот. Если Мартен стал пятым с двумя промахами, то Антон всего с одним — аж четырнадцатым. При этом двум лидерам он проиграл какое-то сумасшедшее время — минуту без малого. Это наводило Мартена на крайне неприятные, пугающие смутным отзвуком воспоминаний мысли. Освободившись наконец от всех формальностей, он вернулся к себе в номер, торопясь, еле скинув куртку, бросился к ноутбуку и включил запись трансляции гонки. Антон не так часто попадал в кадр — он сразу шел медленно, так что оператор уделял ему не слишком много внимания, — но Мартену хватило и этого, чтобы его сердце затрепыхалось подстреленной птицей. Слишком тяжело и натужно шел Антон. Он даже не поленился и полез в сивидату, чтобы проверить некоторые свои соображения. Пары минут хватило ему, чтобы прийти в еще более мрачное расположение духа. В последней предшествующей гонке — пасьюте Рупольдинга — Антон тоже показал себя не с лучшей стороны. Тогда он прикатился лишь на 26 место. Но фишка была в том, что он допустил 4 промаха и проиграл на этом в общей сложности Эмилю около полутора минут. А сейчас один-единственный промах обошелся ему в целую минуту! И это при том, что между гонками прошло всего пять дней, а значит, говорить о каком бы то ни было серьезном падении формы не приходилось. Тем более, что речь шла об Антхольце, который, как Антон однажды сам обмолвился, он очень любил. Он вновь, сам не зная для чего, включил воспроизведение и тяжелым взглядом уперся в карабкающегося в подъем Антона. Он смотрел и смотрел до тех пор, пока из сумрачных бездн подсознания мерзким пауком не выбралась гадкая, отвратительная мысль. До чего же все это было похоже на проклятый прошлогодний спринт Сочи… Он уверял себя, что сошел с ума, что превратился в параноика, и что у него на почве нервного напряжения в преддверии Игр полетели все психологические установки, но ничего не мог с собой поделать. В голове, словно поставленная на повтор, крутилась одна и та же мысль: а что, если Антон вчера улегся-таки под Симона? Антон после их напряженного общения явно был взбешен, Мартен хорошо это видел, хотя и не мог до конца осознать причины этой ярости. Они же собирались встретиться вечером? Кто может поручиться, что он не помчался за утешением к этому слащавому мерзавцу, который так успешно втерся к нему в доверие?! А тот, конечно же, если все так и было, не упустил шанса наконец-то добиться желаемого! «И вряд ли Антон был против. Он мог трахнуться с Симоном даже просто назло тебе!» — змеиным шепотом прозвучало в голове. И Мартен, стиснув кулаки так, что ладоням стало больно, понимал, что это сущая правда. Сидеть в одиночестве и накручивать себя больше не было никакой возможности, он должен был что-то делать, и как можно быстрее, пока не захотелось совершить что-то уж совсем ужасное. Например, пристрелить Шемппа. Или Антона. А потом, конечно, и себя. Он не смог сдержать нервный смешок, когда подумал, что в этом сезоне он гораздо чаще мечтает о том, чтобы застрелиться, чем о том, чтобы, к примеру, выиграть Олимпиаду. Однозначно Антон Шипулин не шел ему на пользу. Но это уже не имело никакого значения… Мартен твердо решил прямо сейчас найти Антона и все выяснить, как бы трагикомично это ни выглядело. Он знал, что Антон предпочитает ужинать позже всех в одиночестве и долго поджидал его в ресторане. Конечно, сложно было придумать более неподходящее для общения место, но после вчерашней сцены он совершенно не представлял, как вести себя, оставшись с ним наедине. Ждать пришлось долго, ресторан почти опустел, когда Антон, наконец, соизволил появиться. Мартен, почувствовав, как вмиг тревожно зазвенели до предела натянутые нервы, швырнул на стол салфетку, которую беспокойно мял последние минут десять, решительно встал со своего места и подошел к его столу. — Не будешь против, если я присоединюсь? — холодно бросил он и, не дожидаясь разрешения, опустился на пустующий стул. — И зачем тогда спрашиваешь, раз мой ответ тебя не волнует? — не менее холодно поинтересовался Антон, раздраженно отталкивая вилку. — Мы вроде цивилизованные люди, нет? — Если ты полагаешь, что цивилизованность заключается в формальном выполнении норм этикета, то ты глубоко заблуждаешься. О как! Даже находясь на взводе, Мартен не мог не признать, что он впечатлен отповедью. — Слушай, — отбросив наигранность, он заговорил совсем уже другим тоном, — я смотрел сегодняшнюю гонку. Что с тобой? Почему ты слил такую кучу времени с одним промахом? Да и выглядел, если честно, не очень, так тяжело шел… Он очень старался, чтобы в его голосе не было ничего, кроме искренней заботы и волнения, и кажется, ему это удалось. Антон, несколько мгновений пристально и подозрительно всматривавшийся в его глаза, похоже, ничего страшного не углядел и вновь уставился в свою тарелку. — А тебе-то что? Действительно, а ему-то что… Он же бесчувственный автомат по добыванию медалей, не так ли? Какое ему может быть дело до чужих неудач? Ведь именно так все думают, правда? Именно такую репутацию он себе усиленно создавал, гордился ею, всячески пестовал и поддерживал. Так почему же сейчас так больно от того, что Антон думает так же? Именно Антон, который, казалось бы, за целый год мог бы уже понять и узнать его хотя бы немного лучше. — Да ничего, — голос дрогнул, несмотря на все его старания. И непонятно с какого перепугу вдруг почти жалобно вырвалось: — Я тоже сегодня провалился. Две мишени не закрыл на лежке. Он и сам не понял, зачем он это ляпнул. Он же прекрасно знал, что Антону нет никакого дела до его результатов. Да Антону вообще нет дела до него и до всего, что с ним связано! Но, видимо, глупый, содрогающийся кусочек плоти в груди всегда наивно верит в лучшее вплоть до тех пор, пока не закончит свой отчаянный бег. Он вдруг с бессильной тоской понял, что, начиная с провального Анси, на фоне скачущих вверх-вниз результатов, все больше и больше жаждал хоть немного тепла. Обычного, непритворного тепла и хоть чуточку внимания от человека, который вроде как был рядом. Конечно, он бы очень хотел еще и чего-то большего. Наверно, того самого, что люди напыщенно называют пошлым словом «любовь», как бы оно ни было ему противно. Но раз ему не суждено, то хотя бы просто тепла и внимания. Не к Королю биатлона, не к Великому Фуркаду, не к самовлюбленному и надменному чемпиону. Нет, просто Мартену. Он вдруг понял, как жалко и беспомощно он надеется, чтобы Антон улыбнулся ему сочувственно и сказал пару пусть ничего не значащих, но участливых слов. Он внутренне скривился от стыда и отвращения. Нет, не к этой трепещущей в сознании картине, а к себе, дошедшему до мечтаний о подобном. Но ничего поделать он с собой не мог. Да, он мечтал об этом! И неужели он этого не заслужил?! Видимо, нет, не заслужил… Антон коротко сверкнул на него глазами и вновь уткнулся в тарелку. Кусок курицы, покоящийся на ней, однозначно интересовал его больше, нежели человек, с которым он уже год делил постель… С обреченностью приговоренного Мартен понимал, что ничего он больше не добьется, что бесполезно спрашивать о Симоне, бесполезно просить утешения, бесполезно выражать сочувствие… Все бесполезно, ибо Антону наплевать. На-пле-вать. «Вот так, Мартен, — вновь заявил о себе ехидный голос, который вдруг представился ему мерзким кривоногим карликом, — ты думал, что твой конкурент — Симон. А оказывается, ты с Симоном и рядом не стоял, раз ты даже цыпленку проиграл в пух и прах». И надо было гордо встать и уйти, не прощаясь, если хотелось сохранить к себе хоть каплю уважения, но тело отказывалось подняться, ноги отказывались выйти, а сердце… А сердце отказывалось понять, что то странное, щекочущее чувство, которое вновь и вновь заставляет его сбиваться с ритма, оказалось никому не нужно… В этот момент над ухом зазвучала торопливая русская речь, вдруг резко замолкшая, словно говоривший налетел на стену, а затем послышалось удивленное: «Мартен?!». Он нехотя поднял голову. Малышко. Явно жаждущий общения с Антоном. Каким он сегодня был на финише? Мартен не помнил точно, но знал, что где-то ближе к концу списка. Не иначе, тоже хочет обсудить именно это. Антон оторвался, наконец, от созерцания своей тарелки, и теперь они с Димой вдвоем смотрели на него выжидательно, всем видом давая понять, насколько он тут лишний. Он почувствовал, как накатила спасительная злость, и обрадовался ей, как давней знакомой. Она, наконец, помогла стряхнуть оцепенение и апатию и придала необходимых сил готовому сдаться телу. Он резко встал, кивнул на прощание, бросил пару равнодушных слов и вернулся за свой столик. Он и сам не знал, почему не поднимается в номер. Собственно, делать тут больше было нечего, но он продолжал сидеть, словно пригвожденный, и вслушивался в чужую речь, в которой мало что понимал. И тем не менее… Судя по интонациям Малышко и тем немногим словам, что Мартену удалось разобрать в речи поникшего Димы, тот явно жаловался на сегодняшнюю гонку. Мартену, машинально ковыряющему вилкой в тарелке, захотелось засмеяться. Антон сегодня просто нарасхват в качестве жилетки для неудачников, и неважно, что к счастливчикам его и самого никак не отнесешь. Но смех умер, так и не родившись, потому что, даже не глядя на них, Мартен чуть не заскрипел зубами, услышав такое незнакомое, такое неожиданное тепло в голосе Антона. Он не выдержал и исподлобья глянул на них. Антон всем телом перегнулся через столик, положил руку Диме на плечо и очень уверенно, очень напористо что-то ему внушал. Насколько Мартен мог судить, он нес обычную в таких случаях ерунду: про то, что все пройдет, что не надо зацикливаться, что с каждым может быть и так далее. Главное было не это, а голос и глаза Антона. Мартен почувствовал, как все внутри стянулось в тугой узел, вмиг перекрывший доступ кислороду, когда увидел, с каким искренним участием, с какой готовностью и желанием помочь Антон смотрит на Диму. А голос… Он никогда не слышал ничего подобного от Антона. Мартен даже не был уверен, что узнал бы его, не видя собственными глазами, настолько теплым и сочувствующим он был. Антон торопился, говорил очень быстро, взахлеб, и было очевидно, насколько близок и дорог ему Малышко. Узел разрастался, скручивая все внутренности в единое целое, и Мартен понял, что задыхается. Он быстро встал, практически оттолкнув свой стул, и едва не бросился к выходу, отчаянно пытаясь найти в воздухе, вмиг превратившемся в вакуум, хоть какие-то признаки кислорода. Только выйдя из зала и привалившись к стене, он почуял, как отпускает его этот спазм, и вдруг понял, что больше всего на свете ему хочется зареветь. Финишировав на следующий день на девятом месте, он с испуганным изумлением понял, что его это уже даже не особо огорчает. На каждом из огневых рубежей он допустил по одному промаху. И это было едва ли не смешно. Конечно, он всегда славился своей стабильностью, но, как правило, в это понятие вкладывался несколько иной смысл. Впрочем, если кому-то этот результат и мог показаться неожиданным, то уж точно не ему самому. Он и не ждал чего-то иного после второй подряд ночи на грани сна, реальности и бреда. Всю ночь он видел перед собой бесстрастного Антона, злорадно хохочущего Симона и Малышко с сырой курицей в руках. Из всей этой компании именно к Малышко Мартен проникся наибольшим сочувствием: тот, по крайней мере, готов был ограничиться едой и не предпринимал никаких поползновений в сторону Антона. Мартен все время порывался рассказать ему, что курицу надо пожарить, но тот обнажал огромные окровавленные клыки и приветливо, как ему казалось, улыбаясь, говорил, что благодарен за участие, но сырая ему милее. Мартен шарахался в ужасе и мчался искать Антона, не без оснований опасаясь, не разделил ли и тот участь курицы. И тут же обнаруживал его в компании Симона в таком положении, что ожесточенно думал, что лучше бы их обоих Дима сожрал! Тот, словно учуяв мысли, обращенные к нему, вмиг оказывался рядом и деловито спрашивал: «Кто еда?» На что Антон и Симон, жадно сверкнув багровыми глазами, хором кричали: «Вот он!», не прекращая трахаться при этом, и дружно указывали на Мартена руками, которые вдруг начинали тянуться, тянуться и тянуться… И на этом моменте он просыпался, отчаянно хватая воздух ртом и не в силах успокоить сотрясавшую его дрожь. После третьего такого пробуждения он плюнул на все, включил свет и решил, что лучше он остаток ночи проведет, бодрствуя, чем вновь ощутит себя диминой едой. Да, после такой ночи девятое место, пожалуй, могло сойти за небывалый успех! Он даже почти не удивился, когда немецкий мерзавец вновь победил. Этот этап однозначно претендовал на звание худшего в его жизни, так разве мог победить кто-то другой?! Так что ему с его девятым местом, можно сказать, повезло. Благодаря своему провалу, он оказался избавлен от необходимости вновь униженно поздравлять победителя и смотреть на него снизу вверх. А вот Антон, который вообще не бежал сегодня и мог с полным правом смотреть трансляцию по телевизору, тем не менее, счел нужным прийти на стадион, посмотреть гонку с трибун и поздравить победителя лично. Мартен увидел его в тот момент, когда, уже собрав все вещи, собирался покинуть стадион. Наивное сердце на миг екнуло: неужели Антон пришел поболеть за него?! И целых пять секунд он глупо, безрассудно верил в это и совершенно неожиданно чувствовал себя абсолютно счастливым. Вплоть до той минуты, пока Антон, даже не глядя по сторонам, направился прямо к торчащему неподалеку сияющему Шемпу, расцвел ответной улыбкой, а потом крепко обнял его. Мартен стоял неподвижно. Нет, он очень хотел хоть что-то сделать: гордо уйти, подойти к ним, наорать, закатить Антону хорошую пощечину, пройти мимо с равнодушным видом, что угодно! Но он просто не мог сдвинуться с места, словно все мышцы вмиг перестали получать сигналы от мозга. Он просто стоял, смотрел, слушал все нарастающий гул в голове. И ничего уже не думал… — Поздравляю, Сими, это было впечатляюще, хотя и нервно! — произнес весело Антон, наконец отстраняясь. — Полторы секунды на финише! Зачем было доводить до такого, с твоим-то преимуществом?! — Сам на себя злюсь, — кивнул тот. — Один лишний промах, и вот такая нервотрепка в итоге! Зато так круче, согласись? — Это точно! — хохотнул Антон. — Адреналином ты всех обеспечил! — Слушай, ты же и эстафету завтра не побежишь? — вдруг спросил Симон с загадочной улыбкой — Да, а что? — А давай сегодня немного отпразднуем мои победы? Посидим в баре, выпьем. Сока, естественно! — засмеялся он и заметив, что Антон колеблется, схватил его за руку и принялся уговаривать: — Скоро Игры, Антон, надо же прочувствовать в полной мере этот момент и запомнить его хоть чем-то особенным!. Вот будешь в старости рассказывать внукам, как накануне Игр сидел в итальянском баре и отмечал с дедушкой Симоном его медали апельсиновым соком. — Лучше яблочным, — наконец улыбнулся Антон, видимо, приняв решение. — Как скажешь, хоть картофельным! — с готовностью кивнул Шемпп. — Ну так как? Встретимся вечером, часов в восемь? Антон вновь кивнул, хлопнул его по плечу и, наконец, распрощавшись, двинулся дальше. Мартен, еле дождавшись, пока немец отойдет на безопасное расстояние, кинулся за Антоном. Догнать его и схватить его за руку было делом нескольких секунд. Он резко развернул его лицом к себе и едва успел уклониться от непроизвольно взметнувшегося кулака. Узнав его, Антон медленно опустил руку, хотя Мартен с тоской подумал, что лучше бы он, и правда, ему врезал. Это было бы не так больно, как видеть, какое равнодушное выражение моментально принимает его лицо. — Ты с каждым днем становишься все более диким и грубым, Марти, — ехидно протянул он. — Скоро вооружишься дубиной и помчишься всех убивать. — Кое-кого бы точно не мешало. — Кого это? — Все еще строишь из себя дурачка?! Все еще делаешь вид, что не понимаешь, что происходит?! Или наоборот очень хорошо понимаешь и именно этого и хочешь?! — Что за бред ты несешь вообще?! Я не собираюсь разгадывать твои загадки! И вообще отпусти! — он дернул рукой, безуспешно пытаясь вырваться из его цепких пальцев. — Мне некогда. Смех Мартена задребезжал, словно опрокинулась целая машина, груженная железными листами. — О да, конечно! Я слышал, ты очень занят! Торопишься пить яблочный сок! После секса очень освежает, согласен! Антон на миг прикрыл глаза. — Да что ты ко мне пристал?! — произнес он тихо, но с такой очевидной неприязнью, что Мартен непроизвольно вздрогнул. — С кем хочу, с тем и трахаюсь! Я тебе ничего не должен! И ты мне, кстати, тоже! В чем проблемы, Марти? Вокруг куча парней, найди себе какого-нибудь погорячее, и он, вне себя от счастья, будет тебя ублажать ночи напролет, а если захочешь, то и дни. Что ты ко мне-то лезешь?! Оставишь ты меня когда-нибудь в покое или нет?! — Я лезу?! — яростно прошипел Мартен, чувствуя, как все внутри уже кричит от режущей боли, сопровождающей каждое слово Шипулина. — Это я, значит, каждый раз прошу трахать меня сильнее и быстрее и стону «Еще, Марти!»?! На сей раз удар Антона точно достиг бы цели, если бы Мартен не перехватил его руку почти у своего лица и, рванув за нее, не притянул его к себе вплотную. — Ты. Ни с кем. Не будешь. Трахаться. Кроме. Меня. Ясно?! Антон буравил его таким яростным взглядом, что Мартен почти наяву ощущал, как от этого взгляда на коже появляются ожоги. — Ненавижу тебя! Как же я тебя ненавижу! Мартен подумал, что, если бы слова могли убивать, то он был бы давно мертв, настолько неприкрытая, настолько цельная ярость в них звучала. Еще он подумал, что только что собственными руками испортил те жалкие остатки их отношений, которые еще подавали признаки жизни. Подумал он и о том, что он — полный идиот, и ничему в этой жизни так и не научился… А в следующую секунду вдруг разучился думать вообще. Потому что Антон, чьи глаза яростно сверкали напротив, вдруг прижался к его губам в не менее яростным поцелуе. Это было так странно. Так непривычно. И так сногсшибательно… Горячие губы Антона настолько властно и нетерпеливо припали к его, словно он и вправду хотел этого! Мартен от шока, кажется, даже не смог ответить на поцелуй, и тогда он сам кончиком языка настойчиво раздвинул его губы и проник внутрь. Мартена словно опалило горячим огнем, который вмиг превратился в бушующий пожар, грозящий оставить от него лишь воспоминание. И когда он все-таки начал верить в то, что не спит, и попытался перехватить инициативу, Антон вдруг резко отстранился, одним движением стряхнул его руку и, больше не глядя на него, стремительно пошел прочь. А Мартен остался стоять, как вкопанный, смотрел на его быстро удаляющуюся спину и думал, что это было. Весь оставшийся вечер он пытался понять, что ему делать. Очень хотелось позвонить, но неведомая сила останавливала его. Пойти к нему хотелось еще сильнее, но он, несколько раз почти направляясь к выходу, вновь и вновь замирал на месте, чувствуя, будто кол втыкается в сердце от одной простой мысли. А что, если Антон сейчас у себя с Симоном? Что он будет делать, если увидит их вдвоем?! При мысли об этом он сам ужасался той темной волне первозданной необузданной ненависти, которая поднималась откуда-то из глубин сознания и вот-вот грозила это самое сознание затопить. Он совершенно четко осознал, что способен на все, что угодно. В самом прямом смысле — на все. Задушить голыми руками, застрелить, разбить голову о стену, бить до потери сознания… Он чувствовал, что окончательно сходит с ума, и даже не боялся этого. Из мрачного потока мыслей его вырвал нудно зудящий сигнал телефона. Мартен и не подумал ответить на звонок, но неизвестный был настойчив и перезвонил тут же. Он выругался и нажал на кнопку, намереваясь высказать все, что он думает. — Алло! — рявкнул он так, что на той стороне должны были немедленно умереть со страху. В общем, примерно это и произошло, но, видимо, настырный звонивший оказался слишком живуч. — Синьор Фуркад? — заговорила трубка несколько смущенным, но довольно твердым голосом. — Меня зовут Файелли, я администратор бара при отеле, в котором вы остановились. Приношу свои самые искренние извинения за беспокойство, но меня попросил позвонить вам один наш клиент. Он слегка… перебрал, и, боюсь, самостоятельно ему до номера не добраться. Позвонить кому-либо он не может, так как у него разрядился телефон. Разумеется, мы предложили ему свою помощь, но он отказался и дал ваш номер, сказав, что вы его заберете. Слушая все это, Мартен почувствовал, как земля уходит из-под ног, а сердце начинает бурно колотиться, кажется, даже в волосах. Он даже не стал спрашивать Файелли, представился ли их клиент. Ему это было не нужно: он точно знал, кто это. Войдя пять минут спустя в бар и мигом отыскав взглядом фигуру Антона у стойки, он уже перестал понимать, что происходит. Антон, что, совсем свихнулся?! Они, как и все профессиональные спортсмены, спиртное видели, в лучшем случае, несколько раз в год. На Новый год и день рождения, если тот выпадет на удачную дату. Но напиться вот так посреди этапа?! За несколько недель до Игр?! Антон однозначно сошел с ума, и он боялся даже думать, что послужило тому причиной.  — О, Марти! — широко улыбнулся он кривой улыбкой, наконец, заметив приближающегося француза. — Марти, ты меня спасешь? Мне надо в номер, да так, чтобы никто не увидел. Да-да!.. А то Лопухов меня убьет завтра, — он пьяно хихикнул. — Хотя почему завтра… Прямо на месте и убьет. А мне рано еще, — сделал он грустное лицо. — Я на Игры хочу. А он убьет, да… — И правильно сделает, — буркнул себе под нос Фуркад и подошел к стойке, попросив у сочувственно глядящего бармена счет. Оценив количество и стоимость выпитого, он ошарашенно поднял глаза на бойкого паренька, деловито вытирающего столешницу. Увиденное впечатляло. Мягко говоря. Парнишка пожал плечами, понимающе покивал и, немного поколебавшись, наклонился к Мартену и прошептал: — Вы простите, конечно, что лезу не в свое дело, но вашему другу очень плохо, по-моему. Мы тут в людях разбираемся немного. Вот так напиваются, когда хотят забыть все происходящее. Вы имейте в виду, ладно? Ошеломленный Мартен не нашелся, что ответить на это странное сообщение, молча кивнул в ответ, быстро расплатился, подхватил что-то бормочущего Антона под руку и практически на себе потащил к выходу, молясь лишь о том, чтобы никто не попался им навстречу. Им повезло: на всем пути от бара до номера Мартена они не столкнулись ни с одной живой душой, но только дотащив Антона до номера и уложив его на кровать, Мартен позволил себе облегченно выдохнуть. Коллекция «Черные дни Мартена» пополнялась с невиданной скоростью. Он остановился у стола, нервно постукивая по нему пальцами, и сосредоточенно думая, что же делать дальше. Антона было необходимо привести в чувство как можно быстрее: в любой миг его могли хватиться, а предстать перед кем-то в таком виде было смерти подобно. Мартен даже представить себе не мог, на что способны тренеры русской сборной, славящейся своими жесткими порядками, за такие выкрутасы накануне Игр. — Сука ты, Мартен, — вдруг отчетливо произнес Антон. Мартен удивленно оглянулся: он был уверен, что после такой дозы тот спит, как убитый. Но нет, он лежал на кровати и смотрел на него пусть и хмельным, но вполне осмысленным взглядом. — И почему это? — с холодным раздражением осведомился он. — Не знаю. Но чувствую, что сука, и все. — Я, значит? — начиная злиться, протянул Мартен. — Это я, видимо, чуть под Шемппа не улегся у всех на виду?! А ты у нас ангел безгрешный? — Да перестань, — протянул Антон. — Какой, нахер, Шемпп?! При чем он тут вообще? Не, он, конечно, очень классный, — поправился он и мечтательно улыбнулся. Мартен изо всех сил сжал зубы, заставив себя сосчитать до десяти и уговаривая себя продержаться хотя бы еще немного. — Но я не про него. Про нас. — Нас?! — протянул Мартен. — Что-то новенькое. Помнится, совсем недавно меня уверяли, что никаких «нас» не существует, с чего вдруг такие перемены? — Да, не существует, — Антон упрямо кивнул головой. — Потому что ты — сука. — Все, — раздраженно отмахнулся Мартен, направляясь к выходу. — Мне не понять твою алкогольную логику. Иди к черту. Выспишься, потом поговорим. — Нет уж, не уходи. Я, может, сейчас хочу поговорить! — Вот как? — Мартен нехотя остановился. — И о чем же? — О чем?.. Ну хотя бы, например, вот… Ты хоть знаешь, Фуркад, как безумно ты мне нравился в самом начале?!