Я для тебя останусь светом

— Опять межсезонье… Поверить не могу, что у нас с тобой уже второе межсезонье, — с еле заметной капризной ноткой протянул Мартен, который в честь вышеупомянутого межсезонья позволил себе несколько расслабиться и не вылезать утром из постели чуть дольше обычного. В конце концов, неужели он не заслужил права хотя бы пару дней провести так, как хочется?!  — Не могу понять, огорчает тебя это или радует, — усмехнулся Антон, неторопливо застегивая рубашку. Мартен задумался на миг: — Пожалуй, и то, и другое. Радует, что мы удивительным образом дотянули до этой пугающей цифры… — А огорчает? — Антон так и не дождался предполагающегося продолжения, поэтому был вынужден спросить сам. Мартен медленно перевел на него вмиг затянувшийся хмарью взгляд. — А тебя разве ничем не огорчает? — мрачно спросил он. Антон, к тому моменту полностью одевшийся и уже собравшийся уходить, нехотя пожал плечами. Он никогда не любил пространные разговоры о чувствах в прошлом, не стал больше их любить в настоящем и был уверен, что будет так же избегать их и в будущем. — А я буду скучать, — вдруг смял повисшую тишину голос Мартена, и Антон, почти готовый выйти, невольно остановился, помедлил пару мгновений и устало опустился на край кровати. В другой раз Мартен, может быть, и сдержался бы, но ужас надвигающейся разлуки длиной в восемь месяцев сделал свое дело. Он рывком поднялся и крепко обнял его со спины за плечи, уткнувшись носом в ухо. Хотелось сказать очень много, так много, что слова бурлили, словно лава, ищущая выход из вулкана, метались внутри, как плененные птицы, и не могли обрести форму. Простых человеческих слов из банальных букв было слишком мало, чтобы выразить все то, что ему так нестерпимо хотелось. И когда он уже почти отчаялся хоть что-то произнести, в мозгу вдруг мелькнула шальная, но такая притягательная мысль, что, не давая себе задуматься о ее разумности, он тут же выпалил: — А давай поедем куда-нибудь вместе в отпуск. На море, например! Антон с трудом вывернулся из объятий и с изумлением уставился в его воодушевленные глаза: — С ума сошел? Не обращая внимания на эти слова, Мартен вдохновенно принялся расписывать картины, которые вдруг, словно кадры из кинофильма, одна за другой пошли вспыхивать в мозгу. — Ты только представь! Синее-синее море, белый, мелкий песок, тихий залив, где нет ни одной живой души на многие километры, солнце жарит так, что хочется превратиться в мороженое и съесть себя самому, пальмы тихо колышутся на ветру… Как ты там говорил, про сны? Остров с павлинами и обезьянами? Ну вот, павлины хвосты раздувают, а обезьяны скачут по деревьям и швыряются в нас шкурками бананов… Антон, наконец, не сдержался при описании этой жизнерадостной картины и разразился смехом. — А целые бананы они не хотят кинуть, нет? В качестве презента от гостеприимных хозяев? Ну, чтобы нам зря по пальмам не лазить? — Еще чего захотел, лезь и доставай, не перетрудишься! Обезьяны там не для этого. И вообще, не отвлекай. Дальше слушай! Так вот… Он снова привлек его к себе, на ощупь найдя его пальцы и переплетя их со своими, и задумался, на чем же его сбил этот русский невежа. — Ты на обезьянах остановился и на их жестокой мести непонятно за что, — охотно подсказал Антон. — Да, обезьяны… Можешь, кстати, попробовать швырнуть шкурку им в ответ, совместишь приятное с полезным — меткость потренируешь. — А потом потренирую еще и скорость, когда буду улепетывать от целой стаи разъяренных тварюшек? — Что-то вроде этого, да. Будет чем отчитаться перед вашими суровыми тренерами. А вечером… О, вечером, мой дорогой, мы будем сидеть на пляже и смотреть на заходящее солнце. Ты знаешь, что закат на море — это самая красивая вещь в мире? Будем целоваться в последних лучах солнца, — его голос стал глуше, и он аккуратно, но многообещающе поцеловал его в краешек уха, — долго-долго, а потом заниматься любовью в воде прямо посреди лунной дорожки. Антон вновь рассмеялся, но на сей раз совершенно очевидно лишь для того, чтобы скрыть смущение, которое его до сих пор охватывало, когда Мартен говорил что-то подобное. Мартен подобную застенчивость находил крайне забавной и нелогичной — это после всего, что между ними было-то! — но ужасно милой. — Обязательно в воде? — Обязательно! — А если приплывут ядовитые медузы, ужалят нас, и мы умрем прямо там, даже не успев понять, что происходит? Фуркад на миг окаменел, как всегда в последние пару месяцев, стоило кому-то при нем завести разговор на эту тему, но недюжинным усилием воли заставил себя прогнать эти мысли. Нет, он не позволит своему проклятию портить такой момент. Ни за что. К черту! — Ну и что? — несколько деланно рассмеялся он. — Если вместе и моментально, то не жалко. — Да? — Антон вновь развернулся, чтобы видеть его глаза. — А как думаешь, в раю этим заниматься можно? — Конечно, можно! — твердо ответил он. — Иначе, какой же это рай? Превращаясь в желе под лучами тропического солнца, Мартен никак не мог поверить, что все наяву. Что он сейчас лежит на побережье маленького острова, затерянного среди бескрайних просторов лазурной воды. Что рассеянно слушает лениво бьющиеся о берег и тихо бормочущие позабытые легенды волны Индийского океана. Что всем телом, насквозь промерзшим за долгую зиму, впитывает тепло, щедро отдаваемое ему песком, по которому словно никогда не ступала нога человека. И что рядом тихо копошится Антон, во сне подгребая к себе песок точно так же, как он всегда это делал с подушкой. Когда Мартену впервые пришла в голову эта сумасбродная идея, он и сам до конца не верил, что ее возможно воплотить в жизнь: слишком уж заманчивой и неправдоподобно сладостной она казалась. Но, видимо, его непутевая жизнь — зебра, до того усиленно прикидывавшаяся лихим жеребцом, черным как смоль, наконец, смирилась со своей сущностью и решила-таки явить Мартену очередную белую полоску. Он не знал, насколько широкой она окажется, да и не задумывался об этом. С некоторых пор он начал очень дорого ценить каждую минуту, каждый миг, каждый вздох и радоваться тому, что они у него все-таки есть. Пока еще есть… Все получилось как-то само собой, ему даже не пришлось прикладывать для этого никаких сверхусилий. Стоило ему только вбить в гугл коряво сформулированный запрос об уединенном отдыхе в тропиках, как тот моментально и услужливо подсунул ему целую россыпь ссылок и картинок. Он успел щелкнуть мышкой всего четыре раза, когда на экране появилась фотография небольшого островка с совершенно непроизносимым названием из числа почти двух тысяч островов, входящих в Мальдивский архипелаг. И едва увидев эти снимки, он влюбился в него окончательно и бесповоротно. В его представлении, если рай на Земле существовал, то он должен был выглядеть вот именно так. Точь-в-точь, как он вдохновенно расписывал смеющемуся Антону: белый-белый песок, синее-синее море, сливающееся на горизонте с небом, сочно-зеленые пальмы, густо нависающие над водой. И самое в их случае главное — вокруг ни единой живой души. Целая тьма островов, как относительно крупных, так и совсем крошечных, была причудливо разбросана на огромной площади. На крупнейших островах архипелага все было ровно так же, как на любом популярном курорте: большие отели, куча посетителей, многолюдные пляжи. Но гораздо больше туристов привлекало на Мальдивы совсем другое — островки-крошки, где гости, не стремящиеся к шумным компаниям, могли чувствовать себя совершенно спокойно. Это место было идеально для отдыха тех, кому не нужно буйное веселье, огни больших городов, достопримечательности и многочасовые экскурсии — ничего, кроме отдыха и того человека, что рядом. Для желающих тишины и уединения острова-малютки, каждый из которых можно было пройти из конца в конец за пару часов, были просто находкой. Единственным сооружением на облюбованном Мартеном острове было небольшое бунгало, довольно аскетично выглядящее снаружи, но на деле оснащенное полным набором всех благ цивилизации. Несколько раз в неделю (туристы сами устанавливали необходимую периодичность) к острову причаливала лодка с продуктами и всем прочим, заказанным заранее. Расположенный на самом деле не так далеко от столицы Мальдив, Мале, он тем не менее вызывал иллюзию полного одиночества и затерянности в пространстве. И именно поэтому Мартен точно понял — это оно. — Я понимаю, что это не те весна, галька и цветочки на побережье, о которых ты мечтал в юности, — несколько грубовато брякнул он по телефону Антону, делясь своей находкой, — но, боюсь, те мне никак не найти. Так, может быть, это место окажется не хуже? — То место и мне-то не найти, — вздохнул тот с еле ощутимой тоской, — так что пусть будет эта твоя Керна… Как там ее… — он запнулся, разыскивая название на сайте, ссылку на который только что скинул француз, — Ке-ра-мин-таа. Мне, по большому счету, без разницы. Не сказать, что Мартена обрадовало это безразличие — ему, пылающему священным огнем энтузиазма, очень хотелось, чтобы Антон разделял его ощущения, но спорить он не стал. К чему сейчас эти бесполезные слова и увещевания? Ведь стоит только упрямому Шипулину увидеть этот райский уголок вживую, и он влюбится в него не менее пылко, Мартен был в этом твердо уверен. И, конечно же, он оказался совершенно прав. В этом он самодовольно убедился спустя пару недель, когда, приехав на Кераминтаа вечером, практически вылетел следующим утром из дома, завидев, как приближается лодка болтливого Алессандро, накануне просто вынесшего ему мозг своим словесным потоком. Одного взгляда на лицо Антона, несколько неловко сходившего на берег, было достаточно, чтобы поздравить себя с очередной победой. Восторг на лице того читался бы совершенно явно, даже если бы тот и пытался его скрыть. А он, в общем, и не пытался. — Ну, как тебе? — с невольной ноткой хвастливости спросил Мартен, затаскивая чемодан Антона в их прибежище на ближайшие десять дней. Тот неопределенно пожал плечами: — Вообще, конечно, я особо ничего толком еще не рассмотрел, но то, что все-таки попалось на глаза, весьма впечатляет. И я, признаться, в такую даль еще никогда не забирался. Он подошел к стене, которая представляла собой одно огромное окно от потолка до пола, из которого открывался вид на изумрудный океан, совершенно умиротворенный полуденным зноем. — Как красиво все-таки… — протянул он и, не сдержавшись, зевнул, после чего протер глаза и с наслаждением потянулся: — Черт, спать как хочется… В самолете какого-то хрена так и не смог нормально поспать, всю ночь проворочался… Кажется, он говорил что-то еще, но Мартен уже его не слышал. Весь мир для него вмиг сконцентрировался на полоске белой кожи над ремнем брюк, что открылась, когда Антон потянулся. Они не виделись две недели… Мартену показалось, что прошло два года. Всего несколько шагов понадобилось ему, чтобы оказаться рядом, нетерпеливо обнять, жадно провести ладонями по вмиг напрягшимся мышцам груди и вкрадчиво прошептать: — Спать — это хорошая идея. Очень-очень хорошая! Особенно если не одному… — Не-не-не! — Антон мигом отстранился, протестующе поднял руки, а для верности еще и сделал шаг в сторону, чтобы между ними оказался столик. — Никакого «не одному», пока я не искупаюсь в море. Я усталый, я грязный, я голодный, и вообще… Что «вообще» он не стал уточнять, зарывшись в свой чемодан, — как не без оснований посчитал раздосадованный Мартен, чтобы спрятать взгляд. Он скрипнул зубами, но не стал настаивать, с тоской подумав, что в прошлом этапе их отношений — да, ужасном, мрачном, тягостном, — были и свои несомненные плюсы. А потом надавал себе мысленных пощечин и обозвал идиотом. Антон плескался в нагревшейся с утра прозрачной воде так долго, что Мартен, нетерпеливо наблюдающий за ним с берега, начал откровенно скучать. — Шипулин, ты впервые воду увидел?! — крикнул он в сердцах, наконец, но тот никак не отреагировал. От долгого ожидания он едва не уснул, вольготно раскинувшись на теплом песке, когда этот любитель водных процедур (внутри при этой мысли все опять зашлось тоской, но он схватил за шкирку все тягостные воспоминания и пинком отправил их куда подальше) наконец, соизволил выбраться на берег. — Я думал, тебя акулы съели, — проворчал Мартен, не открывая глаз. — Не надейся, — усмехнулся тот, встряхивая головой так, что капельки от его волос приземлились прямо на голый живот Фуркада, от чего тот невольно вздрогнул, — тебе меня терпеть еще целых десять дней. — Это должно меня напугать? — хмыкнул он. — Понятия не имею, — Антон растянулся рядышком, — но, надеюсь, что нет… Господи, хорошо-то как. Кажется, я должен тебя поблагодарить за этот отпуск. Как-то даже не очень верится, — пробормотал он невнятно и умолк. Мартен приподнялся на локте, чтобы взглянуть на него, и тут же криво усмехнулся — эта зараза совершенно нагло и беспардонно позволила себе уснуть прямо у него под боком! Не сдержавшись, он тихонько погладил его по мокрым волосам и откинулся назад, превращаясь в желе под лучами тропического солнца. Как же сложно было поверить, что все наяву, но и не верить уже было невозможно. — Вставай! —  зануда Симон, как всегда, монотонно дребезжал над ухом, так что Мартену отчаянно хотелось его прихлопнуть, словно муху. — Да вставай же! В школу опоздаем из-за тебя!  — Отстань! — буркнул он. — Сам вали в свою школу, а я пас, я уроки не сделал. Симон на миг замер, чтобы тут же разразиться хохотом. — Фуркад, ты на солнце перегрелся?! Какая школа, какие уроки?! Чувствую, зря я тебя разбудил. Надо было еще послушать, материал для компромата подсобрать. Образ Симона, трясущего его за плечо, стремительно таял, а на его месте все более явно выступали черты Антона Шипулина. Очень ехидно усмехающегося Антона Шипулина. Ему потребовалось всего мгновение, чтобы прийти в себя, понять, кто он, где он, и вспомнить, что явь в кои-то веки гораздо круче снов. — Пошли уже в дом, школьник великовозрастный, а то, не дай бог, к директору вызовут! — все еще посмеиваясь, Антон протянул руку, чтобы помочь подняться, а затем направился к бунгало. Мартен, все еще протирая глаза, поплелся за ним, но тут же изумленно раскрыл рот, глядя на четкую границу между ярко-красной спиной Антона и белой кожей, видневшейся над слегка сбившимися плавками. — Ты же обгорел! — удивленно и одновременно возмущенно воскликнул он. — Разве? — удивился Антон и заозирался, пытаясь увидеть свою спину. — Как это так?! Ты же совсем недолго валялся на солнце! — Да я так-то всегда быстро сгораю, но сейчас что-то уж совсем… — буркнул Шипулин раздосадованно. — Ты кремом не мазался, что ли, идиот? — Мазался. Немного. — Господи, — вздохнул Мартен, — ты как с Луны свалился, Антон, вот правда… Словно не знаешь, что тропическое солнце — не чета вашему северному недоразумению. Болит? — возмущение в голосе вмиг сменилось сочувствием, стоило увидеть, как поморщился Антон, прикоснувшись к покрасневшей коже. — Ну… чувствуется, так скажем, — неохотно протянул тот. — Великолепно! — не удержался от упрека Мартен. — Быстрей домой! Теперь пару дней придется в тени сидеть, пока не пройдет. «И похоже, никакого секса!» — язвительно заржал внутренний голос. — Сметанки бы, — войдя в полутень крытой веранды, грустно посетовал Антон, не найдя английского аналога названию и произнеся его по-русски. — Чего? — Ну, сметанки! Опять не знаешь? У вас ее нет?! А еще хвалятся лучшей кухней в мире, — удивленно заявил он в пустоту. — Продукт такой, наподобие йогурта. Йогурт-то хоть знаешь?! — Йогурт знаю, но зачем он тебе?! — удивился Мартен. — Никогда не слышал, что если кушать йогурт — это поможет от солнечного ожога. — Да не кушать! — рассердился Антон. — Марти, ты чего такой темный?! Мазать! Мазать на обожженную кожу. Мартен подумал, что ничего более абсурдного он еще не слышал. Мазаться йогуртом?! Он бы еще предложил супом голову помыть! Нет, русские — однозначно очень странные люди. Хорошо, что этой непонятной сметанки тут все-таки нет… — Давай обойдемся более традиционными способами, — миролюбиво предложил он, не желая совершенно никаких конфликтов, даже таких несерьезных. — Иди сюда, намажу кремом, полегчает. Антон немного поворчал, но сдался, прекрасно понимая, что сам все равно этого сделать не сможет. Мартен выдавил на ладонь солнцезащитный крем и принялся бережно, почти не прикасаясь пальцами, наносить его на спину. И пусть сейчас было совсем не до этого, но он все-таки не удержался, наклонился и поцеловал его в область правой лопатки. Антон тут же вздрогнул и зашипел от боли. — О, прости, прости, пожалуйста! — Мартен готов был провалиться сквозь землю, чтобы загладить вину — Да ладно, — махнул рукой Антон, — давай дальше. Странное дело — они столько раз спали вместе, в их постели порой творилось такое, чего он и сам раньше не мог бы себе вообразить, но вот сейчас это, казалось бы, такое невинное занятие вдруг показалось ему самым чувственным, самым сексуальным из всего, что между ними было. А ночью, лежа рядом, боясь задеть и слушая его спокойное дыхание, он думал, как же вышло так, что, оставшись без столь долгожданного секса, он все равно был так счастлив, как никогда раньше. Развалившись в шезлонге и потягивая маленькими глотками обжигающе ледяной коктейль с долькой лайма, Мартен чувствовал себя жирным миллионером из старых голливудских фильмов. Вот только голливудские миллионеры явно никогда не наблюдали подобное зрелище. А все потому, что у них не было в любовниках сумасбродных русских. Не знали бедные миллионеры, какого счастья лишились… — Это что?! Нет, он, конечно, видел, что это — ямка, которую Антон, вышедший на пляж раньше него, старательно роет в податливом песке, но никак не мог понять, зачем?! — Не видишь, что ли? Туннель, — невозмутимо ответил Антон, не отрываясь от своего, видимо, очень увлекательного занятия. Мартен посмотрел на него с таким видом, словно готов был вызвать карету скорой помощи прямо сейчас, если бы она не находилась от них на расстоянии многих миль. — Антон, тебе немного больше лет, чем ребятишкам, которые этим обычно занимаются, — надменно процедил он. — Совсем немного. Лет этак на двадцать. Но это не критично, я согласен! Ты еще даже имеешь моральное право лепить песчаные куличики, куда там туннелю. — Отстань, — не оборачиваясь, отмахнулся тот. — Хочу и рою. Может быть, мне интересно! Я, может, научный опыт ставлю! — Какой именно? — Я жду, сколько времени он способен выдержать до того, как обвалится сверху. Можешь считать, что проверяю здешний песок на сцепляемость песчинок и способность хранить форму сооружений. Мартен не мог не признать, что, несмотря на всю бредовость, сформулировано было красиво. — Ну и как успехи? Давно роешь? — Не очень успехи, — вынужден был признать тот. — Давно. И все без толку. Плохая сцепляемость… Все обваливается, зараза. Никак не могу наружу вывести другим концом, а хочется! Мартен, не в силах сдержать улыбку, посидел немного, наблюдая, как Антон осторожно выгребает песок из ямки, стараясь не обрушить крышу туннеля, допил свой бокал, решительно подошел к нему и присел рядом, на расстоянии вытянутой руки от начала сего архитектурного шедевра. — Ладно… Давай, с этого конца буду я. Копать было неожиданно приятно: нагретые тропическим солнцем ласковые песчинки струились сквозь пальцы, как мягкий шелк. И когда через несколько минут его руки вдруг коснулись теплые пальцы Антона, и лицо того озарилось такой довольной, такой открытой улыбкой, Мартен вдруг подумал, что он ничего не знает насчет мальдивского песка, но у них с Антоном сцепляемость идеальная. На шестой день их отпуска до Кераминтаа докатились отголоски шторма, бушующего неподалеку, как они узнали из прогнозов погоды. На море появилась волна, то и дело грозно вздымающаяся гребнями над потемневшей поверхностью воды. Купаться было неприятно, да и попросту рискованно. На следующий день погода ничуть не улучшилась, и они валялись на берегу, уже откровенно скучая. Заниматься было нечем. Остров они обошли в прямом смысле слова вдоль и поперек еще на второй день их пребывания здесь. Поначалу при виде всего буйного безумства тропической растительности они теряли дар речи. Кокосовые пальмы, встречающиеся на каждом шагу, мангровые деревья со своими могучими корнями, свисающими до земли, стройные эвкалипты, источающие терпкий аромат, гигантские папоротники, огромные орхидеи, обильно усыпавшие все вокруг, — было от чего прийти в детский восторг. Но не будешь же ходить одними и теми же тропами вновь и вновь, пусть они и прекрасны так, как раньше и не представлялось. И поэтому, лишенные возможности купаться, они изнывали от вынужденного бездействия. Наконец, Антон не выдержал этого и резко поднялся: — Все, достало меня это! Пойдем хоть на волнах попрыгаем. — Что сделаем? — не понял Мартен. — Как это — попрыгаем? — Ты, что, никогда на волнах не прыгал? — изумленно воззрился на него Антон. — Это ж такой кайф! То есть, плавать, конечно, круче, но за неимением гербовой напишем на простой. — Что делаем? — Мартен окончательно перестал понимать его речь, обильно пересыпанную русскими словечками. — Да не важно, — передернул тот плечами, чуть ли ножкой не топнул, как подумалось внутренне улыбнувшемуся Мартену. — Короче, смотри, заходишь в воду, и стоишь ждешь, когда придет волна. Как только она до тебя докатится, резко подпрыгиваешь, и она тебя подхватывает и несет, куда ей вздумается. И это офигенно, поверь мне! — Бред какой-то, — проворчал Мартен, — что за детский сад?! То туннели в песочке, то прыжки по волнам… Антон, ты меня поражаешь, и я не уверен, что в хорошем смысле. На его удивление, Антон снисходительно пропустил все это мимо ушей. — Господи боже, Марти, можешь ты хоть иногда не быть таким напыщенным занудой! Не бойся, тут никого нет, кроме нас, и никто не узнает, какими неподобающими твоему королевскому величию вещами ты занимаешься. Пошли! — и он потянул его к воде, не обращая внимания на слабое сопротивление.  — Значит, так… Ждешь, видишь волну, подпрыгиваешь, можешь руки раскинуть для баланса, взлетаешь на гребне, орешь от счастья и кайфа. Все понятно? — А если мне захочется орать от ужаса? — пробормотал Мартен, чувствуя, как по хребту легким морозцем пробежался страх при виде накатывающего вала, увенчанного белой пеной. — Да пофиг, хоть от чего! — крикнул Антон и машинально крепко сжал его руку. — Готов?! Прыгай! Мартен еле успел оттолкнуться от дна, как его подхватила непреодолимая сила и потащила куда-то, кажется, к берегу. На миг ему показалось, что он взлетел, и он едва не задохнулся от нахлынувшего ощущения невесомости, восторга и свободы. — Ну?! Ему понадобилось мгновение, чтобы сориентироваться в пространстве и найти взглядом восторженные глаза Антона, который, оказывается, все так же держал его за руку. — Круто же? Остатки самолюбия и упрямства требовали сказать, что ничего крутого в этом нет, но он послал их к черту и честно выдохнул: — Обалденно! — А я что говорил?! Не отвлекайся, вон новая идет! И вновь взмывая на гребне первозданной стихии, Мартен вдруг подумал, что на самом деле с ним это происходит уже давно. Что волны отрывают его, маленькую, ничтожную песчинку, от земли, играют с ним, крутят и подбрасывают по своей необузданной воле и дарят ему тем самым счастье, на которое он не смел и надеяться, о котором и не подозревал. И все, чего он хочет, чтобы за этой волной пришла еще одна, и еще, и еще… В последний вечер они сидели на берегу моря и смотрели на закат. Это был не первый их закат, но именно сегодня глядеть на то, как умирает день, было почему-то особенно грустно. Не хотелось ни пить (он так и не отхлебнул ни глотка из стоявшего перед ним бокала мартини), ни разговаривать, ни шевелиться. Просто сидеть. Обреченно смотреть, как прощается с ними солнце, и как их райская сказка длиной в десять безжалостно коротких дней бесследно сгорает в его последних, огненных лучах. Антон, уже несколько раз поглядывавший на него украдкой, явно хотел что-то сказать, но почему-то медлил. И Мартен в кои-то веки не хотел ему помогать. Потому что именно сейчас в последний миг этого прекрасного сна, перед жестоким пробуждением он хотел услышать хоть что-то, что поможет пережить долгое и пустое межсезонье. Словно услышав его мысли, Антон, видимо, принял какое-то решение и, аккуратно поставив на песок тоже почти нетронутый бокал, вдруг придвинулся ближе, положив руку ему на колено. Мартен медленно перевел взгляд на него, стараясь не выдать, как заколотилось сердце, и отчаянно надеясь, что он не почувствует, как моментально покрылась мурашками кожа от прикосновения его пальцев. Это было… необычно. За все время после этой проклятой Олимпиады, когда их отношения перешли на новый уровень, за весь их отпуск Антон так ни единожды и не проявил инициативы. Тот пьяный случай, накануне его последнего визита к Тому, — воспоминания о котором Мартен старательно гнал из памяти, — так и остался единственным. Да, Антон охотно шел навстречу желаниям Мартена, и тот знал, что в этом не было никакого принуждения, как раньше. Антон явно и откровенно наслаждался их близостью не меньше самого Мартена, но все-таки никогда не делал первый шаг, хотя Мартен отчаянно об этом мечтал. И вот… — Ты кое-что забыл, — негромко сказал Антон, приблизившись вдруг настолько, что Мартен почувствовал, как моментально зашумело в ушах. — Что именно? — Ты же сам обещал, что мы будем смотреть на закат и целоваться в последних лучах солнца. — И не только, — Мартен прошептал это, положив руку на его плечо. — И не только, — согласился Антон и, наверно, впервые в жизни, сам бережно прижался к его губам. Горячие, дрожащие губы и, на контрасте, источающая холодок кожа сводили с ума. Мягкий лунный свет, поблескивающий вокруг на мелкой ряби воды, придавал всему оттенок иллюзорности и фантасмагории. Тихие всплески никогда не засыпающего океана не давали окончательно выпасть из реальности и напоминали, что он все-таки еще на этом свете. Хотя все время казалось, что на том. Ведь ничем иным, кроме рая, эта точка пространства-времени быть не могла. И в бессчетный раз впиваясь в губы Антона пылающим неутолимой жаждой поцелуем, стараясь прижать его к себе так, чтобы на теле, в сердце, в душе остались его следы, он понял, что Том грандиозно просчитался.