У кошек девять жизней

Мир вокруг замедляется, теряет краски. Где-то в стороне мелькают люди, хватающие убийцу. На фоне общего гвалта тонут в вязкой пелене звуки, крики, топот. Остается лишь запах и еще теплое тело под руками. Пальцы сами сжимают липкую ткань, поглаживают грубую кожу и толстые швы на ней, ласкают меховые отвороты некогда бывшие шелковыми, а теперь слипшиеся и разящие кровью. — Кана? Смерть пахнет на удивление теплом. Теплой кровью, оседающей на языке капельками железа, теплом тела, теплом последнего влажного выдоха. Это я виновата… Мои пальцы вытирают бордовую дорожку скатившуюся от уголка губ девушки по щеке и скрывшуюся в черных разметавшихся кудрях. — Кана, очнись, — шепот обжигает пересохшие губы, — Кана…ну, давай… Кана? На обескровленную щеку падает горячая бордовая капля и, соскальзывая, скатывается то только что утертому следу. Кажется это у меня течет из носа и капает вниз, во всяком случае я ощущаю как по подбородку струится горячий ручеек. Это я виновата. Я наклонилась вперед и прижалась лбом к неподвижной груди. Она спасла меня. Снова. А я? Почему я такая бесполезная? А ведь они все были правы — я балласт на корабле йонко. Бесполезная, бестолковая, слабая плакса. Только вечно ною и жалуюсь. Закусив губу, чтобы помешать крику сорваться с губ, заскулила в грудь девушки. Боль и горе, поселившиеся где-то в груди, казалось, вот-вот разорвут меня на части. Они распирали изнутри, ломая ребра, мешая дышать. — Помогите… — почему никто из них не может помочь? Я оглядываюсь вокруг, почти ничего не видя сквозь слезы. Убийцу уводят, выкрутив руки, незнакомые пираты суетятся вокруг, кто-то, не обращая внимания на меня подходит к телу медведицы и прикладывает два пальца к ее шее чтобы спустя томительные секунды покачать головой. Этот жест отзывается внутри яростью и я с силой отталкиваю от девушки чужака закрывая ее собой и хрипя не в силах найти слова защиты, разрываемая страхом отпустить ее и желанием убить любого, кто посмеет сейчас подойти. Жалкий оскал и рык, но кошка глуха, она ничем не может помочь, пока на руках кайросека. — Энн… Лиза, перестань, — чужая рука берет меня за локоть и пытается отстранить от тела не обращая внимания на сопротивление. Поворачиваюсь — капитан. Мой капитан прячущий взгляд. — Помоги ей, — жалких скулеж сквозь слезы, я сжимаю руки в кулак и срываюсь на хриплый крик, вырывая у него руку, — Помоги ей! — Энн… — я могла бы увидеть в его глазах ту же боль, что ломала изнутри меня, но не хотела даже и задумываться о том, что Шанкс так же потерял ту, кто был ему дорог. Был его накама, — Я не могу. — Помоги… помоги черт тебя побери, ты же йонко, — злой крик срывается с губ, — Почему ты не хочешь ей помочь? — Лиза, — его голос срывается, но мне плевать, что сейчас ему тоже плохо, даже хуже, чем мне, в голове бьется лишь злость от беспомощности. Да забери тебя море! Почему?! Один из четырех императоров… да перед вами нет ничего невозможного, просто верни ее назад. Ведь она не может умереть так глупо. — Энн, — лицо обдало холодом сорвавшимся с мелькнувшего перед лицом подола черного плаща. Мама стояла рядом, но за маской сочувствия холодно блестел равнодушный взгляд. Ей не было жалко Кану, но сейчас ей было что-то выгодно. — Хочешь спасти — спасай. — Как? Я не могу… — Можешь. Твой фрукт, помнишь. — Я всего лишь кошка, — слезы застилали глаза, — Я не могу… не умею. Острые когти оцарапали подбородок, когда женщина присела рядом и схватила меня за лицо заставляя смотреть на нее. — Или ты делаешь это, или она умрет совсем. Сейчас жизнь этой девочки зависит только от тебя, Эннилизабет, — она взяла в ладони мои запястья и легко сжала. Совсем не прилагая видимых усилий, но браслеты из кайросеки треснули и осыпались осколками на пол — Выбор за тобой. — Я не умею! — прижав воспаленные запястья к груди я зарыдала в полный голос и плакала бы еще долго от жалости и ненависти к себе, от смерти подруги, если бы щеку не обожгла пощечина силой, что голова мотнулась, как у безвольной куклы хрустнув шеей. — Умеешь, — твердо сказала мама беря мое лицо в свои ладони и заставляя смотреть в ее глаза, — Я говорю тебе — ты сможешь это сделать. Стоит только захотеть отдать свою жизнь за нее и все получится. — Аррен, не смей этого делать, мы не знаем сработает это или нет! — капитан, схватив женщину за локоть, отдернул Аррен от меня прерывая зрительный контакт, но та словно уже успела вложить в меня что-то… что-то, что дало мне надежду. У кошек девять жизней — и если я смогу отдать одну ради Каны, то почему бы и нет. — У тебя есть еще предложения? Я выслушаю. Нет? Так и не вмешивайся в то, что ты не понимаешь… Грохот, ругань, но они остаются где-то в стороне. Сейчас не так важно, что происходит там. — Я не позволю тебе рисковать еще и ее жизнью… Захотеть? Я неуверенно положила руки на рану, под пальцами чавкнула кровь и мигом окрасила руки насыщенным красным цветом просачиваясь между ними. — Твоя наглость не знает границ… Меч убери! Вдох… выдох… вдох… выдох… Я хочу, чтобы Кана была жива? Я хочу, чтобы Кана была жива. Я хочу, чтобы Кана была жива! Я хочу вновь видеть ее улыбку, ее озорной взгляд. Хочу вновь с ней ругаться в каюте и помогать на кухне. Хочу обнимать и чувствовать ее тепло. Хочу, чтобы рядом со мной был этот дурацкий медведь! — Руки! — рык где-то за спиной, — Посмотри, уже поздно, вмешаешься и потеряешь обеих. Неблагодарный мальчишка. Я почувствовала, как кровь начинает закипать в моих венах и горячим потоком несется по телу бросая меня из смертельного холода в агонию жара. Сердце гулкими ударами, захлебываясь, бешено стучит в груди распаляя пламя все сильнее. Захрипев от огня, рвущего изнутри, я схватилась за грудь. Лицо залило потом и кровью, хлестнувшей потоком из носа. Тугой ком скрутился в области груди и с каждой секундой, словно клубок наматывающий на себя нить, вытягивал из меня силы и рос, креп, пока не заполнил собой всю меня, а потом… потом от яркого, пылающего солнца в моей груди отделилась тонкая ниточка и потянулась через руки к ране на груди Каны. Теряя силы, я упала на грудь девушки задыхаясь и хрипя. Что-то направляло, шептало, подсказывало и я интуитивно понимала, что так и должно быть, но этот поток слишком маленький, слабый для такой раны. Незримая плотина мешает бурной реке хлынуть мощным потоком к иссохшему полю. И я поняла, ее нужно направить, подсказать, что от нее хотят. Из последних сил собрав всю волю в кулак, я подтолкнула реку к краю плотины, надавила, помогая ей разрушить препятствие и золотым сиянием рвануть туда, к Кане, и она, словно разумное маленькое существо, рванула к ней. Стоило только огню оторваться от моей груди, а груди девушки под моими руками с хрипом резко вдохнуть, как голова закружилась до тошноты, и меня сильно повело в сторону окутывая спасительной темнотой.

***

Тьма. Густые крылья тьмы колышутся вокруг тяжелым покрывалом. — Умница девочка. Черные крылья бью по лицу, я словно слышу свое имя эхом вдалеке. — Постой, я сама, — холодные пальцы поднимают голову за шею. В этой вязкой трясине они кажутся яркими осколками льда, сверкающими на солнце. Чистые, острые, безумно холодные, и я пытаюсь за них ухватиться, как за спасительный трос. Я не хочу назад! Ненавижу…ненавижу…ненавижу тебя! — кончики пальцев колит от бушующего внутри гнева. Я подрываюсь с места и скидываю с массивного каменного стола на пол тарелки с яствами. Тонкие ломти мяса, засахаренные фрукты, корзина с хлебом — все летит на пол под дождь рубинового вина и сгорает в черном пламени взметнувшемуся на белом мраморе пола. — Сурт, успокойся, это будет правильно. Все остальные поддерживают идею прекратить все это. Мы все хотим этого, — белое глухое платье плотно облегает все ее тело. Сейчас она не невинная девушка в тонком шелке раскинувшаяся на простынях и беззащитно открытая перед ней. Им выглядит холодной воительницей в доспехах собравшейся на бой. Ее белые волосы заплетены в десятки кос и собраны на затылке, грудь стянута жестким корсетом, а за спиной колышется плащ с острыми железными плечами. — Но не я! — ненавижу эту худую узкую спину с выступающими крыльями лопаток. Эти белые волосы. Ненавижу саму суть этой девки, ведь она хочет отнять у меня все. Все! Стереть из мира даже мое имя. Остальные — предатели. Убью…всех до единого убью, но не позволю отнять у меня все. Руки колет от рвущегося наружу огня. — Твое мнение мы…не учитывали. Решение абсолютного большинства, — она поворачивается ко мне, перестав смотреть на прекрасный город из белого камня, что раскинулся под окнами. Ослепительно белый, как чистый лист, сверкающий в лучах солнца своими колоннами и акведуками. Ненавижу ее. Ненавижу этот виноватый взгляд. Не смей смотреть на меня с жалостью! Ненавижу…ненавижу… они все поплатятся за свое решение. Никому не позволю отнять у меня свободу. — Не смей! И снова омут. Сердце в груди мальчишки бешено стучало о ребра. Уже более года он плавал с капитаном Роджером на этом корабле, но каждый раз, когда волны подкидывали судно, словно перышко, желудок скручивало от страха. Придержав соломенную шляпу на голове, парнишка выровнялся на мостике. Его такие маневры корабля все еще сбивали с ног, а вот капитан даже не потерял равновесия. —Остойчивость небольшого судна повышается, если изменить форму погруженной части корпуса при больших углах крена, — Вещал Роджер — Уравновешивание и маневрирование корабля осуществляются вручную, при помощи этого. — Он указал на два длинных ряда рычагов, у каждого из которых был свой угол наклона. Мальчишка внимательно слушал и мотал на ус все, что говорит капитан. Рейли говорил, что у них с Багги хорошие задатки и при должном усердии, когда-нибудь они сами смогут пуститься со своей командой вплавь по морям мира. — На остойчивость наиболее сильно влияет размещение на судне пассажиров и грузов, их следует располагать как можно ниже. Нельзя допускать на судне малых размеров во время его движения сидение людей на борту и их произвольное перемещение, — перечислял пират… Вот ты бы было здорово, он бы назвал свой корабль как-нибудь очень круто. Галеон…нет, фрегат палубой пушек…нет все же галеон…или лучше флагман с двумя палубами пушек? -…эти рычаги, расположенные с другой стороны, управляют парусами: фок, кормовой, топсель, скайсель, стаксель, стадсель, роксель, спинакер и кливер… Шанкс? Парнишка, выныривая из облаков фантазий, неуверенно кивнул. — Опять в облаках мечтаешь? Что ж, лучший спутник пирата — это опыт, так что бери штурвал в руки! Давай, сынок, не дрейфи. Отполированные рукояти штурвала, как влитые легли в ладони и первые полчаса даже все казалось очень легко, пока внезапный порыв северо-восточного ветра, заставивший корабль наклониться, не усложнил задачу. — Руль право десять— скомандовал капитан. Паника выбила из колеи, парень дал право руля и корабль дал крен. — Не так сильно! — рявкнул Роджер. — Вы там сдурели, сейчас ляжем на бок! — крик с палубы. — Вас спросить забыли, — огрызнулся в ответ капитан. С путающимися мыслями, мальчишка ухватился за штурвал моля всех морских богов помочь ему. Поворот, градус выше, на палубе дернули леер и корабль, ворча и скрипя, выровнялся. — Хорошо, — похвалил капитан похлопав по плечу, — Никогда не бойся штурвала и корабля, слушай внимательно его голос и поймешь как действовать правильно. — Корабль Дозора на расстоянии тысячи шагов, и он приближается, — резкий крик раздался над головой из гнезда. — Думаешь, это простое стечение обстоятельств? Сложно в это все поверить, — пальцы осторожно убирают прилипшие ко лбу волосы. Пахнет крепким спиртом и бочковым деревом, эти запахи раздражают и я морщусь, но руку никто не убирает и, повинуясь рефлексу я приоткрываю рот и дергаюсь вперед прикусывая наглую конечность… -…! Ладонь во рту напрягается, а я сильнее сжимаю зубы. — Не дергайся, это рефлексы. Кошачье… И правда, руку расслабляют, а я, с какое-то время еще подождав, все же освобождаю захват и слабо зализываю укус. Открывать глаза лень, да и хочется спать…очень хочется спать.  — Вы обвиняетесь в пособничестве пиратам. Вам придется пройти с нами, — молодой солдат Дозора в их маленькие деревушке. Вначале никто и не понял, когда с раннего утра в маленькой гавани поднялся шум и гвалт. Никто и не думал, что здесь, на краю мира, будут искать пособников, а тем более детей Золотого Роджера. — Нет, постойте… — молодой рыбак попытался перекрыть дорогу солдатам, но ударом приклада был отброшен в сторону. — Не вмешивайся, — солдаты прятали глаза, но на то был приказ Дозора. Проверить всех рожденных детей и беременных женщин. Да, эта семья мало подходила по возрасту, девчонке было почти с пяток лет, но слишком она была подозрительная. Да и местные говорили, что Роджер часто бывал в этой оружейной лавке, ведь его мастерица славилась своим умением обращаться с материалом. — Я сказал не вмешивайся, — еще один удар в висок, когда рыбак попытался подняться и защитить свою семью. — Я пойду с вами, моя жена здесь не причем! — Лика, крепко ухватившись за попавшийся под руку молоток, воинственно двинулась на чужаков, но была остановлена мужем: — Нет, вмешивайся! Нам нечего скрывать — мы ни в чем не виноваты. — Ладно, — солдат, думая, что хотел бы с этим побыстрее закончить, махнул рукой, мол берите парня и уходим, — Но, если нам что-то покажется подозрительным, мы вернемся. Когда отца, скованного в наручники, выводили на улицу, к дому как раз подходила четырнадцатилетняя дочь. Красавица уже в те года, чернявая, с большими выразительными глазами, совсем не похожая на отца, но так впитавшая в себя красоту матери. — Папа! — увы, но характер ей достался по отцу, — Не трогайте его! Девчонка, не давая опомнится, с размаху ударила палкой в бок ближайшего солдата. — Не смейте трогать отца! — Ниа, нет, уходи! Дышать тяжело, чьи-то руки сжимаются на горле, но в какой-то момент, когда легкие начинает жечь, исчезают. — Я не могу его убить, он мой друг! — отражение в зеркале показывает изможденное лицо. Глубокие тени залегли под глазами молодой девушки вдоль впалых щек которой падали неровно обрезанные пряди смоляных волос. — Не правда, у тебя нет друзей. — Есть! Он — мой друг! Я не хочу этого делать! — девушка сгибается над раковиной, но отражение в зеркале никуда не пропадает, лишь вопросительно выгибает брови. — Тебе придется, за все полагается платить. Он угроза для нашего существования. Ты сама виновата в этом — не стоило ему рассказывать о своей силе, теперь тебе самой решать эту проблему. — Он никому ничего не расскажет, он еще ребенок, прекрати! — Какая разница? Ребенок рано или поздно вырастет и откроет для себя новые моря. Это слишком мало времени для нас. — Нет, я не могу! Не хочу! — она не могла. Как она могла убить того, с кем вместе выросла? Чья семья была к ней так добра? Девушка замотала головой сжимая побелевшими пальцами раковину. — Не хочешь? — шепот окрысился, вторая девушка, та что была в отражении, сверкнула узкими зрачками глаз, — А хочешь ли ты назад в притон к своей шлюхе матери? Образы из детства всплыли перед глазами, окутывая тело болью от побоев, запахом пота и похоти. Девушка с глухим вскриком попятилась, хватаясь за голову. Вновь страх чужих прикосновений. Избитая мать на смятых простынях, отдергивающая юбку после очередного мужчины. — Замолчи! — Что тебя ждет дальше — ты не задумывалась? Никому не нужна дочь шлюхи, рано или поздно эта семья сдохнет, и ты окажешься на улице, снова и у тебя не останется выбора. Сдохнуть или раздвинуть ноги. И ты раздвинешь, я же вижу тебя изнутри, я внутри тебя. Я — это ты. — Замолчи! Нет, не правда! — Сколько ты будешь стоить? С каждым годом все меньше и меньше пока тебя, старую женщину, тридцати с лишним лет, не выставят на улицу или нет, оставят при доме что бы ты, как и раньше стирала тряпки после грязных пиратов, драила облитые мочой и спиртом полы и жила за кусок хлеба не в праве отказать похотливым мужикам, нализавшимся рома и лезущим под твою юбку. Ты так привыкла к жизни среди благородных, что стала забывать о своем месте где бывают все. Кто же купит тебя? Дряхлый старик с беззубым ртом ищущий в тайне от старухи молодого тела способного его возбудить? Или мальчишки, пороховые крысы на первые деньги, решившие познать женского тела, слюнявые, перевозбужденные, знающие об удовольствии только со слов других мужчин? Отцы семейств или вдовцы? Священники или убийцы? Тебе будет плевать, ведь ты вещь, ты будешь любить того, кто купит тебя на час, а то и на всю ночь. Больные и здоровые, грубые и нежные, извращенцы, порочащие мир только своим существованием для которых ты воплотишь все их желания. Жирные толстосумы, дряблые тела доходяг, бродяжки. Все будут приходить и делать то, что им нравится сдобряя твое несвежее после последнего клиента тела табаком и выпивкой. Отражение склонило голову на бок рассматривая свою вторую половину, ее залитое слезами лицо и трясущиеся плечи. — Или как твой папаша, одуревшие моряки пришедшие из долгого рейса, что готовы схватить любую женщину и поиметь у всех на глазах самому, а то и пустить по своим друзьям, не давая телу остыть и утратить тепло предыдущего пользователя. И ты будешь им улыбаться, ведь так заплатят больше и ждать очередного клиента, ожидающего своей очереди чтобы насадить тебя и забыть, оставить на кровати грязной шлюхой. А если ты понесешь, то твоего выблядка утопят в бочке, как делают это с котятами. Прямо сразу достав между твоих ног и с первым вздохом сунув в воду. Никому не нужны дети шлюх. — Заткнись! Замолчи! — кулак с силой врезался в зеркало оставляя на месте удара сеть трещин. Изображение, расколовшееся на сотни других, ласково улыбнулось. — Хочешь выжить — слушайся меня, пока тебе дают выбор. Скрип двери в комнату, на лицо упал свет от горящей керосинки. На пороге стояла Моника, супруга отца семейства. Ее золотые волосы, собранные в аккуратную косу, слабо блестели в теплом свете огня. Босая, в батистовой сорочке и с испуганными газами. — Аррен? Что…что ты тут делаешь? Я услышала шум…- ее взгляд застыл на разбитом зеркале, — Что случилось? — Ничего, миледи, мне было жарко ночью, и я решила умыться, а в потемках со сна причудилось что-то в отражении, я и испугалась. Может быть женщина и поверила бы, но девушка не выглядела испуганной и, казалось бы, даже не замечала, что ее ладонь рассечена и на пол капает кровь. Поймав взгляд хозяйки дома, Аррен посмотрела на свою руку, но на лице не дрогнул ни один мускул. — Доброй ночи, миледи. Кто-то тихо плачет, я чувствую прикосновения к своей руке, но не могу открыть глаз. — Прости, что не верила… ты только не умирай. Как же я без тебя? А капитан? Ты нам всем нужна… Бенн переживает очень. Шипи на ошейнике больно впиваются в шкуру, когда натягивается цепью. Я голодна. Я безумно голодна. Я не отличаю себя от зверя. Мы готовы убивать ради еды и там, за стенкой, нас ждет мясо. Я чувствую его запах — пот, страх и кровь. Арена ревет, ставки растут. Им весело, а мы всего лишь звери на цепи. Удар кнута заставляет идти вперед, туда где со скрежетом отъезжает решетка клетки. Их много и все они сияют белыми одеждами на солнце. Развалившиеся в ложах под балдахинами, с рабынями всех мастей, вкушающие яства пока здесь, внизу, мы деремся за кусок хлеба и жизнь. Я не хочу убивать. Я не убийца. Но если я не убью — то умру сама. Они держат меня только пока я могу развлекать их убивая более слабых. И я иду вперед на желтый песок чтобы убивать, рвать зубами людей, легко ломать их оружие и удовлетворять публику. И так до тех пор, пока не найдется тот, кто будет сильнее меня и сможет меня убить. Запах алкоголя, теплое прикосновение к щеке. Когда первые лучи восходящего солнца лизнули осевшую на траве росу, в комнате еще стояли утренние сумерки окрашивающие белые простыни своими серыми красками. Прохлада и влажность, заносимые ветром в открытое окно с моря, будоражили разгоряченное тело, выскользнувшее из-под одеяла. Откинув за плечи густую гриву волос, девушка бесстыдно потянулась, нежась в прикосновениях ветра к обнажённой груди. Оглянулась через плечо, плотоядно осматривая тело, пока принадлежащее только ей одно. До поры до времени, но здесь и сейчас — он ее. Взгляд скользнул по крепкому телу, прикрытому до пояса простыней и девушка почувствовала, как голод вновь подкрался к низу живота. Что ж, время завтракать. Подтянувшись на простынях, девушка лизнула щеку с колючей утренней щетиной, спустилась ниже, прикусывая тонкую кожу на шеи и тут же зализывая след не забывая при этом потереться затверждевшими сосками об обнаженную мужскую грудь. Женщина медленно обвела языком кубики пресса, спускаясь все ниже и ниже. В последний момент, когда до желанной цели оставалось немного, ее грубо остановили дернув на волосы наверх. — Ты разбудила меня. От одного звука мужского голоса с легкой хрипотцой после сна она почувствовала, как между бедер все вновь становится влажно. — Я проголодалась. Легким движением девушка запрыгнула на любовника обхватывая ногами его бедра. Темно бордовые соски на красивой, подтянутой, полной груди призывно затвердели в предвкушении ласк. — Когда ты ее отошлешь? — Шер, не начинай, — нахмурился любовник, а в голосе явно прозвучало предупреждение. — Я вижу в ней опасность. Для команды. Для тебя. Для нас. — Не придумывай, — ладонь легла на округлое загорелое бедро и предупреждающе сжала. — Все знают — ты не берешь в команду женщин. Ты не берешь в команду фруктовиков. Никогда об этом не говорил в слух, но люди вокруг не слепы и вдруг — эта девка. Пошли слухи. — Мнение людей — не твоя забота Мужские пальцы запутались в ее волосах и резко дернули, натягивая кожу. Шер громко застонала — это было ее поле боя с нотками боли и азарта.