У кошек девять жизней

Мы знаем, что животные испытывают те же чувства, что и люди. Какое животное согласилось бы добровольно провести всю жизнь в неволе? Подвергаться истязаниям и унижению, полностью быть зависимым от своего хозяина. Те, кто рождается в оковах власти человека, не испытывают той потребности, которую испытывают те, кто родился на воле и прожил хотя бы какое-то время полностью свободным. Птицы тоскуют по вольным ветрам, лани по зеленым степям, хищники по адреналину охоты, а рыбы по вольному морскому простору. Что бы не стремился дать новый хозяин — он никогда не восполнит многогранность дикого мира. Я очнулась от полузабытья лишь когда меня довольно грубо схватили за загривок и вытащили из клетки на белый мир. Признаться честно, на тот момент я даже задней мысли не допускала о побеге, просто висела и мутным взором оглядывалась, пытаясь собрать силы и хотя бы заворчать, высказывая свое недовольство данной ситуацией. Грешно, но не так давно мне стало абсолютно без разницы, где проводить остаток жизни, по мне, так уж лучше в клетке, чем на золотой цепи у избалованных детей. Мужская рука довольно неприятно прошлась по шерсти от макушки, приминая уши, до хвоста, кстати говоря, по последнему прошлись, как по батону колбасы, отжав его от интимного места до самого кончика и выдрав при этом увесистый клок спутавшейся шерсти. Ну, теперь просто отлично, ходить с голым, крысиным хвостиком, всю жизнь об этом мечтала. — Ну, говорю же, прекрасный товар за сущие копейки! — Голос моего похитителя, чьи руки я видела перед похищением и чьи ноги так часто задевали клетку, когда проходили мимо. Лица его я до сих пор ни разу не видела, да как-то особо и не питала к этому желания. Лишняя информация, она, знаете ли, ни к чему, особенно, когда ты без вариантов отправишься или на бойню, или в качестве домашнего питомца избалованному ребенку, мечтающему одеть тебя в нелепое платьице и заставить есть песок. — Да это грабеж! Полмиллиона белли за плешивую шкуру, которую еще и потрошить надо, — визгливый женский голос и костлявая рука больно схватила за поясницу, выворачивая кожу на манер детской «сливки». Дамочка, вы бы были поаккуратнее, я ведь и укусить могу! Правда, не хочу, но могу же. Меня закинули обратно в клетку, шпингалет на дверце противно щелкнул, отрезая путь к свободе, да хотя, впрочем, мне ли было привыкать к этому. Я не знаю, как передать чувства и эмоции, которые мне приходилось испытывать, словами, да и не уверена в том, что это нужно. Поймите меня правильно: животные и люди по-разному воспринимают мир вокруг себя, по-разному чувствуют запахи и видят цвета, даже взгляд на вещи меняется, когда смотришь на них под другим углом. Раньше я и не могла подумать, как плохо живется в неволе зверям, по воле случая угодившим в руки браконьеров. Нет, я понимала, что не сладка жизнь тех, кто потерял все то, что было для него жизнью, однако в глубине души я все же не допускала мысли, что если тебя кормят, поят — то жизнь может быть страшнее смерти. До последнего момента. Когда ты изнываешь в четырех стенах без возможности размяться, когда тебе приходится испражняться практически туда же, где ты и спишь, мир сжимается до спичечной головки и ты теряешь не только счет времени, но и разум, становясь чем-то меньше, чем простое домашнее животное — пожалуй, сейчас именно тот переломный момент, когда дикий дух ломается и позволяет делать что угодно и как угодно. Мне было все равно, что творится за пределами узкого кругозора, ограниченного железными прутьями. День, ночь, люди — все сплошное аляпистое пятно, не имеющее смысла и мельтешащее перед глазами в редкие моменты бодрствования. — Знаешь, меня уже порядком достало переводить на тебя мясо, — я равнодушно отвернула морду в сторону от поросшего щетиной лица. Мне-то какое дело, что тебе надоело? Не надо было ловить — погнался за наживой, а в результате вскружил цены так, что даже для состоятельных граждан моя покупка была бы слишком дорогой, да и к тому же, кому захочется иметь у себя в доме дикую кошку? Разве что тем, кто владеет бойцовскими аренами, но им проще выкупить несколько более боевых животных за те же деньги, нежели разоряться на аморфную меня. — Если и сегодня я не избавлюсь от тебя, то уж извини, твою шкуру все еще можно будет толкнуть на рынке, чтобы окупить затраты. Забавно, я раньше не задумывалась о том, что могу умереть вот так вот просто. Честно, я надеялась пасть в битве или умереть от старости или болезни, так получилось бы куда правильнее, нежели по собственной глупости отправиться на живодерню. Я видела, что там делают, и это не могло вызывать чего-то кроме отвращения и страха, и я знала, какая участь ждет меня. В лучшем случае умертвят, а после снимут шкуру, кости пустят на клей, в среднем — забьют до смерти, упиваясь собственным садизмом, в худшем — живьем снимут шкуру, любуясь предсмертной агонией. — Иди сюда, — я позволила грубо схватить себя за загривок и выволочь из клетки, сопротивляться не было сил, да что там, я с трудом стояла ровно, пока грубые мужские руки завязывали на шее нелепый ошейник, обмотанный атласной лентой. Поздно ты спохватился, горе-торговец, даже обмотай ты меня лентами полностью, тебе не удастся продать меня как качественный товар. Привязанная на цепь к железному колу, я сидела, привалившись к ящику, и равнодушно оглядывала толпу, понимая про себя, что один день ничего не изменит. Мимо прошла тучная женщина, от которой разило за несколько метров удушливым ароматом перебродившего пива и прелой листвы. Привалившись боком к ближайшей коробке, я тяжело вздохнула. Желчь, смешанная с остатками вчерашней кормежки, неаппетитным месивом расплылась у ног какой-то леди. Склизкое красно-зеленое месиво с вкраплениями плохо переваренного мяса и какими-то желтыми бляшками… да уж, Эннка, можешь ты, когда хочешь, заставлять свой организм вытворять чудеса!.. Девица тем временем визжала в унисон сирене на пароме. Господи, чего же ты так орешь, неужели и тебя, о, трепетное чудо, никогда не рвало? Или же принцессы не ходят в туалет, а все продукты жизнедеятельности выходят исключительно радугой и бабочками? — Ах ты тварь! — острый нос ботинка проехался по боку, основная сила удара пришлась на грудину, но, видно, не простая обувь была у дамочки — острая боль пронзила все правое плечо, и я, тихо поскуливая, шарахнулась в сторону настолько, насколько позволяла цепь. — Убей ее, сейчас же, — я и не заметила, что дамочка не одна. Стоявший рядом высокий мужчина с резкими скулами равнодушно окинул меня взглядом. Так смотрит заевшийся лев на трупик курицы, который ему кинули, дабы повеселить публику. — Она не специально, — всем видом он показывал, что ему было лень тратить время и силы на какую-то мошкару вроде меня. Где-то я уже видела это лицо, но вот только где… — Ну, чего же ты ждешь? — я, прижавшись к деревянному боку коробка, не могла ничего изменить, оставалось лишь, оскалившись и поджав раненую лапу, ждать участи — длины цепи не хватило бы достать до врага. Черт. — Если ты просишь, — черт, черт, черт. Я никогда не пойму людей, как можно решать чужие жизни вот так просто — одним словом, одним неверным решением становиться убийцей и даже не испытывать при этом никаких укоров совести. Как можно убивать и не быть убийцей, делать это так, словно ты нарезаешь хлеб на завтрак или выдергиваешь сорняк с грядки роз? Медленно, как во сне, мужчина вытащил меч из ножен, висящих на поясе, чуть приподнял его, решив не затрачивать сил на размах. Похоже, решил, что с меня и простого шлепка хватит, что ж, видимо, он был прав. Я зажмурилась и постаралась расслабиться — говорят, что если в такие моменты напрячься, то будет куда больнее, а так острое лезвие прорежет мышцы и органы, а там всего-то пару минут агонии, не так плохо, если подумать, куда лучше, чем живодерня. — Пираты! — первые секунды я ждала удара, морально прогоняя страхи и страшные образы моей разрезанной на кусочки тушки, но его не было. Вместо решающей атаки мир вокруг начал наполняться криками, полными страха, визгами женщин и грохотом переворачиваемых прилавков. А потом где-то совсем рядом раздался свист снаряда и грохот рушащихся перекрытий. Ядро врезалось аккурат в здание напротив и разнесло весь верхний этаж в щепки. Я медленно открыла глаза — мужчина, перекинув свою истеричную даму через плечо, уже был далеко, я с трудом различала его фигуру в конце дороги, а потом он и вовсе смешался с толпой людей, хватающих все, что можно унести, и убегающих вглубь острова, крича что-то про пиратов и дозор. Кто-то в панике задел клетки, и те с грохотом рассыпались по дороге, и к крику людей прибавился крик перепуганных животных, однако часть клеток от удара раскрылась, и пленники смогли спокойно скрыться в суете, оставшись незамеченными. Да впрочем, думаю, на них сейчас обращали внимания меньше всего — хозяин лавки, тот самый мужчина, который и поймал меня, судорожно пихал выручку из увесистого сундука в карманы, а когда тот опустел, кинулся бежать прочь, оставляя и лавку, и товар. Что же такого могло произойти, что люди в мгновение ока побросали дома и имущество, в панике стремясь скрыться в лесу? Даже во время патрулей дозора я еще не видела, чтобы столь звериный ужас охватывал целую толпу, заставлял людей в панике объединяться в стадо и уносить ноги, так, словно с берега двигалась чума, пожирающая все на своем пути. Ну, оно и лучше, видимо, не пришла мне пора еще кормить рыб на дне океана. Ничего, мы еще повоюем, вот только освобожусь от этой дурацкой цепи. Чертов кусок металла никак не хотел поддаваться: сколько бы я усилий ни вкладывала, он оставался невредимым. Пришлось поменять тактику, от ошейника можно избавиться и позднее, сейчас важнее просто уйти отсюда и отсидеться там, где никто меня не тронет. С грехом пополам мне удалось чуть-чуть раскачать шест, которым меня прибили к земле, однако сил все равно не хватало, чтобы вырвать его полностью. Металл вгрызался в шею засечками на внутренней стороне и разрывал и без того искалеченную кожу на шее. — Вот черт, — ощетинившись, я с силой уперлась здоровой лапой в металл, однако от напряжения рана на соседнем боку отозвалась острой болью, и я, со стонами и руганью, отошла в сторону, тяжело дыша и раздумывая, что же теперь делать. Мне не под силу порвать цепь — я бы могла вырвать кол, только если бы обе лапы были целы. Остается лишь один выход — вернуться в форму человека, однако без одежды и с туго затянутым на шее ошейником я долго не протяну, у кошки как-никак шея меньше, нежели у человека. Мое внимание привлек запах дыма. Я оглянулась… и, о, ужас, дальний конец деревни, за которым виднелась кромка моря, полыхал алым пламенем. Деревянные дома, словно спички, вспыхивали один за другим, во многом благодаря соломенным крышам, и теперь огненная пасть стремительно приближалась ко мне. Я в истерике было дернулась в сторону от очага пожара, однако тугой ошейник, сдавив шею, напомнил, кто сейчас в ситуации главнее. Но и я сдаваться не собиралась, хотя гарь и смог пожара настиг уже и меня, от чего глаза тут же начали слезиться, а в горле невероятно запершило. У меня все еще оставались силы на последний рывок, а иначе никак — останешься здесь, и тебя ждет верная смерть. Молясь всем богам, которых знала, я приподнялась на задние лапы и уже весом всего тела обрушилась на кол, отчаянно прося о том, чтобы мне хотя бы сейчас повезло. Не знаю, есть ли бог где-то там, в небесах, но железный брус со звоном упал на землю, и я, не раздумывая, сдернула с него цепь и дала деру. Благодарность — дело хорошее, но только не тогда, когда тебе начинает подпаливать шерсть. За спиной послышался грохот балок, однако я не останавливалась и, стараясь забыть про боль в боку, неслась в сторону леса, с благоговением ощущая с каждым следующим шагом прохладу густого подлеска, еще не остывшего после ночного дождя. Бежать! Бежать, что есть сил не разбирая дороги и задыхаясь от дыма и боли. А в голове царит хаос. Единственная трезвая мысль — убраться отсюда как можно дальше, не важно куда, лишь бы не видеть больше ненавистную цепь и клетку и больше не давать людям поймать себя. Было бы время, я бы с удовольствием осмотрела все вокруг — и прекрасные деревья с интересной лиловой листвой, и заросли колючек под лапами, которые так некстати впивались между подушечками лап и усложняли передвижение, мимолетом мне попалось и какое-то озерцо, заполненное бурыми водорослями, но я, как истинная эгоистка, продолжала с упорством прорываться дальше, постепенно чувствуя, как воздух становится свежее. В конце концов, я, уставшая и вымотанная долгой перебежкой и потерей крови, улеглась под кустом, на мой взгляд, достаточно далеко и от огня, и от людей, и занялась чисткой ран и моральным восстановлением. Нужно было найти еду и чистую воду, но… давайте будем откровенны, я не приспособлена к жизни на дикой природе. Сколько себя помню, я всегда была при людях и знала, где позаимствовать еду и воду, бывало, что меня закидывало в дебри, но и там я не была одна, а сейчас… я одна в чащобе, где-то поодаль бушует пожар, на берегу пираты, и за мою шкуру можно получить пару сотен белли — идеально. Дыхание вырывается из груди с протяжным свистом — месяцы без движения и мышцы потеряли былой тонус. В воздухе все еще витает запах дыма, но здесь, в глуши, он был куда слабее и перебивался запахом сырой листвы, прелой древесины и цветущих цветов. Откровенно говоря, все бы было хорошо, если бы я в свое время слушалась отца и вела себя разумно, как и полагается при таком семействе, но нет, чем бы дитё не тешилось, лишь бы делом не занималось. А ведь все могло бы быть иначе, и сейчас я бы нежилась на свежих простынях, не обязанная ни к чему и не думающая, как дожить до заката. Я со стоном поджала под себя раненую лапу, чувствуя, как мышцы сводит судорогой. Боль была невыносимая, но хуже было то, что я не знала, что именно у меня задето — просто вся правая сторона горела огнем. Нет, я не жалуюсь, но простите, больно бывает каждой живой твари, и раз в году каждая тварь имеет право поныть о том, что она слабая, измученная и требует к себе особого отношения. В конце концов, я к тому же и девушка, мне положено лежать на перинах и истерить из-за комочка в манной каше. Вы не подумайте, я не неженка, но сейчас, измученная долгим заключением, я просто не находила в себе силы бороться. Стремительно и со звериным, нечеловеческим напором подул ветер, как-то разом заволокло небо, и если раньше было довольно-таки хорошо видно для сумерек леса, то теперь на землю опустилась кромешная тьма, казалось бы, замер весь мир в эти секунды перед грозой. Я, съежившись, прижалась ближе к основанию кустарника, надеясь, что не промокну так сильно, как это могло бы быть. На миг все притихло, но только на миг, а после, сопровождаясь завываниями ветра, резко ударила молния, прорезав небосклон серебряной разветвленной артерией, и с первыми же ударами грома на землю упали крупные капли дождя. Я чувствовала, как воздух буквально пропитывается запахами сырой земли и древесины, однако, хоть мне и нравилось дышать дождливой прохладой, сейчас, сидя под кустом, мокрая и раненая, я лишь тихо скулила, пытаясь согреть озябшие мышцы. Промокшая шерсть нелепыми колтунами висела на боках и лапах, подпаленные жаром усы безжизненно повисли, придавая морде виноватое выражение, да что уж там — я была жалкой и отвратительной сама себе. Весь день казался дурным кошмарным сном — я столь долго сидела без движения, а сейчас в один миг произошло столько всего. Я устало уткнулась головой в живот — запах мокрой шерсти тяжелой волной накатил на меня, успокаивая и вновь упрекая в собственной безалаберности. Словно в тон грому, я в минуты особых приливов боли выла в голос, заглушаемый ветром и скрежетом толстых стволов деревьев. Это не было агонией, но и состоянием спокойствия тоже нельзя было назвать. Мои стенания, как и полагается по жанру и закону подлости нашего мира, не остались без внимания. Если бы я кричала где-нибудь на площади ночью, максимум мне бы достался тапок из ближайшего окна, а сейчас, в гром, конечно же, меня услышали. Не прошло и часа, как от своих мыслей меня отвлек треск веток и голоса. Люди. Они шли со стороны, откуда прибежала и я, и змейка подозрения, что случайности не случайны, скользкой веревкой заползла в душу. — Эй, Бэкман, смотри, кто у нас здесь, — я, оскалившись, зашипела на протянутую к себе руку и угрожающе махнула лапой. Пусть знают, что я не хочу назад. Я заметила сквозь густой ливень несколько пар ног, человек пять-шесть от силы, не много, но и не мало. Руки, которые первыми протянулись ко мне, были довольно полноватыми, но все же на них виднелись и мелкие шрамы, и мозоли от канатов, да и запах спирта и соли выдавал владельца. Пираты? Какого черта пиратам понадобилось забираться в такую глушь? — Больно дикая, оставь, — сухой, чуть самоуверенный голос, но все же заставляющий невольно зауважать его обладателя. Простые люди никогда не бывают так уверенны в ситуации. Этот человек носил высокие ботинки с толстой подошвой, и от него даже сквозь пелену влаги ощутимо пахло табаком и солью. — Да ладно, давай возьмем! Капитан, надеюсь, не будет против небольшого пополнения — надоест, всегда можно будет отпустить. Брось ты ворчать, должно же быть разнообразнее в этой жизни. К тому же, на ней ошейник, — меня довольно грубо дернули за цепь, которая безалаберно осталась на улице под дождем. Ну, отлично. Третий голос принадлежал человеку в сандалиях и обладающему запахами ананаса и бренди. — Убирать за ней ты будешь? Мыть, кормить, выносить лоток… — позвольте, синьор, возразить, я не какое-нибудь там домашнее животное, я, в конце концов, человек и имею свое право голоса, правда, пока я его показывать не буду. Но все же это не означает, что я согласна ходить в лоток! — Ву-у-у, — я недовольно заворчала и попыталась выскользнуть, когда руки осторожно меня подхватили под здоровый бок и вытянули из-под куста. С учетом того, что я в принципе была мокрая, лишняя вода меня не нервировала. Недовольно ворча, я попробовала выскользнуть из рук, однако меня наглым образом закутали в какую-то тряпку так, что и здоровая лапа и больная были прижаты к телу, и фактически я могла крутить только головой, да и то не во все стороны. Возмущенно фырча и тряся головой, так как вода заливала мне уши, я попыталась вырваться. Но куда мне тягаться со взрослым мужиком? Более того, я своими выкрутасами добилась лишь того, что меня «перепеленали», и теперь я не могла даже укусить воров — морду мне тоже укрыли, и я крутила в тонкую щелку глазами и сучила лапами под тканью, всячески выражая протест. — Эй, Бен, погоди, — меня встряхнуло, кажется, мой новый владелец старался догнать некого Бена пробежкой. — Посмотри, она же раненая, — в мой бок неуклюже ткнули пальцем, и я опять громко взвыла и заерзала на руках, стараясь высвободиться. Вы бы, ребята, поаккуратнее были! Мне не нравилась перспектива отправиться на пиратский корабль, но и оставаться в таком состоянии в лесу черт знает где, без одежды и денег, было не лучшим решением. Из двух зол выбирают меньшее. Черт, кто бы мне сказал раньше — я бы выбрала лес. Но сейчас в перспективе было подлечиться и отъесться, и как бы мне ни не нравилось возвращаться в руки людей, выбора не было как такового. Вырваться было возможно, если постараться, но что мне даст это? Я не смогу выжить без людской помощи, а здесь меня хотя бы на время подлатают, а там, гляди, и сбегу. — И что ты мне предлагаешь? — батюшки, какие мы недовольные. Я было высунула морду из-под ткани, но мне тут же натянули ее обратно, недвусмысленно намекая, что сиди-ка ты, девочка, и не зыркай, куда не надо. — Ничего, просто подлатай, а там мы сами, — сзади послышались голоса одобрения. Я не разобрала, что ответил тот, что курит табак, но меня более аккуратно передали на его руки и, судя по тряске, мы двинулись в обратную сторону. Всю дорогу, которая показалась мне бесконечно долгой, я ворчала от каждого прикосновения и напряжения в руках, выпуская когти и чувствуя с удовольствием для себя, что ими я во что-то точно попадаю. Хотя странно, сколько бы я не кусала руки через ткань и не царапала, меня ни разу не ударили и даже слова не сказали. Не нравится мне все это. Под конец я было задремала, устав от напряжения и тряски. Очнулась я уже, когда меня переложили на мягкую постель и где-то рядом хлопнула дверь. Позевывая, я высунула морду из-под ткани и осмотрелась. Маленькая каюта, кровать, тумбочка с горящей на ней лампой и стол, заваленный картами и пустыми бутылками. Не думала, что пираты так бедно живут. Мужчина, присев рядом, затянулся новой папиросой, не замечая, с каким не по-детски нездоровым любопытством я его рассматриваю. Высокий. Хорошо сложенный, правда для меня староват, больно седой, да еще с каким-то дурацким шрамом на щеке… Я недовольно загудела, когда мужчина поднес ко мне руку, и, пользуясь тем, что я уже могу более или менее шевелить лапами, спрыгнула на пол и юркнула под кровать, в этот раз благоразумно утащив с собой конец цепи. В комнате пахло странно, чем-то старым и дряхлым. Я готова была поклясться, что здесь давно не было людей, к тому же — на полу толстенный слой пыли, на котором четко видны следы мужчины, который меня сюда принес. И что теперь делать? Окон нет, дверь одна и на вид тяжелая. Мужчина дымит папиросой над головой, а я вся мокрая и воняю собачатиной. Брр. — Ты собираешься просидеть там до утра? — Ву-у-у, — я недовольно ощетинилась, когда ладонь «свесилась» сверху и несильно похлопала по голени. Я не такая дура, чтобы идти. — Как знаешь. Можешь сидеть там, пока не надоест. Придурок чертов. Я вновь загудела, но уже с осознанием того, что я хочу есть. Желудок предательски забурчал, да и я понимала, что сейчас отдам даже душу за теплую кровать и кусок мяса. Интересно, у них есть мясо? Волей-неволей пришлось перебороть себя и медленно, с осторожностью высунуть голову из-под кровати, с опаской понюхать ладонь и все же выползти целиком, и позволить мужчине себя поднять на руки и уложить на кровать. — Капитан не любитель таких попутчиков, поэтому лучше тебе сидеть здесь тихо, пока не поправишься, а там придумаем что-нибудь, — теплая ладонь осторожно погладила меня между ушей, и в какой-то момент я поняла, что тихо мурлыкаю от прикосновений, все больше и больше раскрепощаясь. Ладонь было скользнула ниже, к подбородку, но я дернулась в сторону, намекая, что не настолько доступная, и, более того, я повернулась боком и недовольно фыркнула, мол, у меня до сих пор все болит. Мужчина лишь с усмешкой вздохнул. В последующий час я терпеливо позволяла делать с собой, что душе угодно, и в итоге, уже ближе к полуночи, я уснула на подушке, так заботливо мне оставленной на кровати, поджав под себя перебинтованную лапу и уткнувшись носом в живот. Среди чужих запахов родной был милее. Говорят, что утро вечера мудренее, посмотрим, так ли это. И хотя в голове роилось множество вопросов, я решила для себя, что буду плыть по течению обстоятельств, а там по ходу дела решу, как быть дальше. В конце концов, меня перевязали, высушили полотенцем и даже дали чуть-чуть поесть вяленого мяса, которое я, правда, даже не смогла разжевать и заглотила целиком. Голод не сняло, но осознание того, что я поела мяса, грело изнутри, как лучшая похлебка Ист Блю. Ночью я не заметила, как тот мужчина вернулся с теплым покрывалом и с усмешкой, постояв пару минут рядом, укрыл меня им, проворчав что-то про «бессовестную молодежь». Скажи мне кто тогда, что спустя время я изменю жизнь воровки-путешественницы на любимицу корабля, да и не только корабля, я бы рассмеялась, но после, оглядываясь в прошлое, я понимала, что в тот день приняла верное решение.