У кошек девять жизней

— Лиза, стой! — Ну, что еще тебе нужно, вредитель? Я назло первая скользнула внутрь кабинета, запрыгивая на знакомый стол и деловито обнюхивая свою территорию. Знайте, буду с вами откровенна: да, капитан привлекателен, но не настолько, чтобы вешаться ему на шею ради одной ночи, как глупая портовая девица. В конце концов во мне течет кровь древнего государства, и размениваться на всяких там йонко — ха, не на ту кошку нарвались. Да и к тому же в шкуре приятно оставаться безнаказанной. Кошка-то не вызывает смущения в парной. Я тихо рассмеялась нахлынувшим мыслям и растянулась на картах, укладывая мясистый зад аккурат на изображение Ред Лайн. Папа, ты даже не представляешь, во что ввязалась твоя дочь. — Давай с нее ошейник снимем: не нравится мне, как она реагирует, когда до него дотрагиваешься. — Что? Ошейник? Ай да умница, ай да иди сюда — поцелую. Я, вскочив, рысцой потрусила к Бену, довольно урча и высказывая всем видом правильность его догадки. — Лиза, девочка, иди ко мне, — Бен, оказывается, сидел в уютном кресле у стола и докуривал папиросу. Да я уже у твоих ног, родимый ты мой, только пепел на шерсть не стряхивай и о спину не туши окурки, а то знаем мы вас, курильщиков. Подпрыгнув, лизнула шершавым языком в щеку и попробовала забраться лапами на колени. — Да тихо ты, — меня водрузили на стол и подставили поближе к шее керосиновую лампу. А я и не нервничаю. Мне доставляло немало труда удерживаться от ласки и не лезть к мужчинам поиграться в руках, пока те осматривали мою шею. Лизать лица, кусать за руки — но вы же такие милые, ребят, а еще и ошейник снимите. — Ты глянь, какая неженка, — стрелок перехватил меня за нижнюю челюсть и аккуратно потрепал, вызывая во мне еще одну бурю эмоций и попытку схватить крепкую мозолистую руку лапами. — Мешает, не могу… Лежать! — сам ты лежать — фыркнула, но подчинилась, попутно ткнувшись носом в подставленную ладонь и тихо-тихо заскулив. Не совсем чтобы мне было больно — больно было всегда, отчасти больше отчасти меньше, просто я совсем не ожидала, что меня вновь дернут за больное место, и не была готова к этому. А так…неволя приучила не бояться боли. Она не самое страшное, что может произойти. — Лиза, черт тебя побери, прекрати сейчас же, — я, вильнув хвостом, покорно отпустила ладонь рыжего, неустанно продолжая мяукать. — Посвети здесь, — я зажмурилась, когда стрелок коснулся кожаной шлейки на шее. — Это ж надо же… — боясь интонации, было дернулась, но ласковым проглаживанием по спине была остановлена. Сверху надавили чуть сильнее, и я резко взвыла, когда шипы вонзились в плоть с новой силой. Сейчас начну кусаться — надави еще сильнее, и я точно начну кусаться. — Не поверишь: там шипы, причем больше похожие на обычные гвозди. Тише, девочка, тише, — шипя от боли, я еле сдерживалась, чтобы не вырваться. — Дай воды. — Где? — Вот, смотри, из-под шлейки прямо в шею впиваются. Тише, моя хорошая, тише, сейчас будет полегче, — я прилежно лизнула руку стрелка, едва сдерживаясь от боли. Нос разрывал запах гноя и крови. — Надо было всех там перебить, поражаюсь, как не началось заражение, — от резкой боли я взвизгнула и поднялась на дыбы, вырываясь из рук и плача. На силу двум мужчинам удалось уложить меня обратно и кое-как успокоить. Капитан, выругавшись, осторожно провел поверх шлейки мокрой тряпкой, снимая запекшуюся корку крови и шерсти и более или менее расчищая участок. Мыть-то мыли, а вот шею я же не дала протереть. — Тихо, девочка, — прошептал капитан, вытягивая из-за пояса кортик. — Тихо… Все, вот и закончилась моя жизнь — сейчас перережет глотку и отправит на подстилку к камину. Я горестно заскулила, скребя когтями по столу и стараясь уползти, но руки Бекмана держали в этот раз крепко. Капитан, осторожно подсунув лезвие ножа под плотный кусок кожи, максимально аккуратно перерезал ее; только вот теперь предстояло самое болезненное — снять с меня путы, а значит выдрать впившиеся железки из плоти и оторвать вросший ошейник от кожи. Не помню самого процесса — под нос сразу сунули дурно пахнущую настойку, и я отключилась. Проснулась уже позднее на коврике, укрытая теплым одеялом и с перебинтованной шеей. А мужчины, как оказалось, всё это время были рядом и тихо переговаривались. В воздухе смутно пахло чем-то знакомым и крепким. — Животное, как понимаю, уникальное, — говорил Бен. — Может быть, сбежала от цирка или тому подобного, только вот умная она слишком, а значит — от хорошего бы не ушла. Я тихо застонала. В голове гудело, шея уже так остро не болела, но все же ощущения неприятные были, да и … кто сказал, что от хорошего бы не ушла? Ушла и еще как ушла — аж пятки сверкали. — Проснулась, — капитан, подсев поближе, ласково погладил по боку и пододвинул ближе миску с водой. — Отдохни, моя хорошая, никто тебя больше не обидит, — тихо заплакав в подставленную ладонь, я зажмурилась, чувствуя идущий от кожи запах бечевки, спирта и почтовой бумаги. И так спокойно на душе сразу. Если бы еще быть сейчас человеком. «Не смей, они пираты, ты же знаешь прекрасно, какая участь ждет тебя на пиратском корабле» Я послушно сдержалась, сопя в ладонь и периодически проводя в знак благодарности по ней языком. Портовая шлюха, ведро на ножках. — Посмотреть хочешь? — перед носом повис непонятный мохнатый кусок кожи. Только потом стало доходить, что шерсть эта моя, слипшаяся от крови, а сквозь нее торчат длинные тонкие гвозди, измазанные моей же кровью и плотью. Чувствуя, как начинаю плакать, зажмурилась, сглатывая комок в горле. — Ну, тише, все закончилось, — ладонь ласково провела от макушки до спины, а я едва не застонала от желания получить хотя бы чуточку больше ласки. Да, теперь все закончилось. Я устало поморщилась — зевать было больно — и отключилась. Играть в строптивую девушку с дурным характером сил не оставалось да и не хотелось: все тело никак не хотело отходить от наркоза, а боль лишь усиливала общее состояние разбитости и слабости. Спалось плохо. Кто-то убегал, кто-то догонял и в последний момент хватал зубами воздух, отчего кошка во сне глухо рычала, цепляясь когтями за подстилку и зло оскаливая сбитые клыки. Внешние шумы мешали уснуть крепко, и, пока тело отдыхало, внутреннее я караулило опасность, при каждом малейшем шорохе дергая хозяйку за ниточки нервов. В итоге проснувшись незадолго до рассвета, я чувствовала себя разбитой и невыспавшейся. В каюте было холодно, сильно дуло от окна. На столе витиевато поднимался дым от свечи — значит, капитан ушел не так давно. И что делать теперь? А ничего. Бежать некуда. Только вот… ошейника больше не было, и впервые за долгое время я вздохнула полной грудью. Свобода. А корабль — это лучше, чем прошлое: они, во всяком случае, обо мне заботятся. Я поежилась от холодного сифона, идущего от окна. Закашлялась, в груди болезненно отдало, но я не придала этому значения. Хочу домой. К Леону, его брату, к папе, в свою комнату и не думать ни о чем, зарыться в лебяжьи подушки и ждать завтрака в постель. На Мариджое не бывает холодно, и даже в самую суровую зиму снег не долетает до земли, оседая мягким пуховым одеялом на камне домов, чтобы с восходом солнца растаять. И ничего не надо — стоять босыми ногами на плитке и следить за крошечными звездочками, падающими сверху тебе на ладони. Я медленно поднялась и, прошаркав к окну, положила морду на довольно широкий подоконник, а потом и вовсе запрыгнула на него, прижимаясь лбом к холодному влажному стеклу. За бортом в лучах поднимающегося солнца, окутанная молочной дымкой еле-еле шевелилась вода. Ленивые волны облизывали борта и вновь смешивались с пучиной. Я, зевнув, почесала лапой бок. В уголках стекол еще виднелась ночная изморозь — значит, мы уплыли достаточно далеко от острова. Кушать хочется. Спрыгнув на пол, я подошла к двери и, встав на задние лапы, потянула ручку на себя. Безрезультатно. Заперли от греха подальше. А как ты думала? Глупое животное на цепи или шлейке, в клетки или при руках — всего лишь неразумная тварь. Бок болит, лапа тоже, в желудке еж повесился, а еще я страшная, как смерть. Кошка, развернувшись, окинула взглядом прогнутую спину, впалые бока и плешивые оголенные кости таза, и в душе стало так обидно. Чем же я заслужила такое? Полгода клетки, а теперь как какое-то домашнее животное.в лоток ходить…команды выполнять. Мне стало так обидно, что я попросту плюхнулась на мягкую точку и, закинув голову к потолку, тоскливо заплакала. — В-у-у-у, — а в душе так кошки скребут, и никто не пожалеет сейчас, как маленькую девочку, не приласкает. Как же я скучаю по дому… — В-у-у-у… — Лиз, ты чего голосишь? — язычок в замочной скважине тихо щелкает, и в промежутке, откуда льется мягкий свет уличного фонаря, виднеется фигура заспанного капитана. Мужчина, лохматый и видно впопыхах накинувший на плечи первую попавшуюся рубашку, сонно зевает, подходя и присаживаясь на корточки рядом со мной. — Ну, что случилось, девочка? — я, жалобно застонав, отворачиваюсь. Болит у меня все, а ты меня бросил здесь одну на холодрыге. — Болит? Ну, ничего, пройдет, потерпи, — у меня болит, а у тебя, гад, не болит! От обиды, что кому-то сейчас не так плохо да и вовсе нечего меня успокаивать, я опять вскинула голову и завыла. Глотка заболела сильнее, но, по крайней мере, не спала не одна я. — Ночь на дворе. Спать пора. Понимаешь? — он ткнул пальцем в подстилку. — Ву-у-у… — зло отозвалась я, сама не зная, чего хочу. — Спать, сказал, — не рявкай на меня! Я, осев на задние лапы, взвыла еще сильнее. Ну вот, еще и кричит на меня, а я ничего такого не сделала! — Лиза, у тебя совесть есть? — наглейшим образом ладонь легла на макушку, обрывая меня на полувое и заставляя недоуменно хлопать глазками. Как так, я кусаюсь, царапаюсь, а ты как с домашней. Капитан, распрямившись, подхватил меня под живот и, отнеся к подстилке, положил на нее, сам облокачиваясь на подоконник. — Маленький коварный толстопопик, и что с тобой делать? — я обиженно заворчала, устраиваясь на подстилке и снизу вверх бросая на рыжего недовольный взгляд. Я пушинка, одуванчик в поле одуванчиков! — Спать, — приказ ясен, а вот ты совсем не прекрасен. Я одарила капитана взглядом, полным презрения, и недовольно заворчала, поднимаясь на лапы и демонстративно отходя от подстилки и тут же слыша возмутительное: — А по попе? — кого по попе? Меня? Да я…да как ты.плюхнувшись на попу, я просто вновь заорала дурниной, всем видом показывая, что меня обижают. — Лиза, три часа ночи… — Ву-у-у-у! — Все хотят спать. — Ва-а-а-ау! — Спать, живо! — и опять я осеклась на полумявке, давя подкатившую к горлу тошноту и кидая на капитана взгляд, полный злости и слез. Была бы я сейчас человеком — высказала все, что вертелось на языке, но в кошачьем теле я была способна только на животные звуки. Демонстративно отвернувшись от подстилки, я свернулась клубком под столом, игнорируя раздраженные приказы лечь, как нормальное животное. В конечном итоге Шанкс просто ушел, хлопнув дверью и запирая ее за собой, оставляя меня в одиночестве в холодной каюте наедине с желанием расплакаться. А под утро я придумала себе новую забаву — точила когти о входную дверь, довольно слушая, как скрежет когтей разносится по палубе. Сверху вниз — нечего меня было запирать, зубами повисеть на ручке — за то, что наорал. Переполненная местью, я со зла и от недержания (кому-то надо было ночью догадаться, что раз кто-то не сходил днем, то ему приспичит после такого количества выпитой воды) напрудила у кресла лужу и уже после со стыдом закидала ее бумагами. В конце концов я же человек: ну не могу я просто такая красивая, аристократических кровей взять и, простите, написать посередине комнаты. — Господи, дай сил не пустить тебя на тапки, — меня — да на тапки. Презрительно одарив капитана взглядом, полным «любви», я демонстративно провела когтями по полу, оставляя глубокие светлые борозды на потемневшем от времени дереве. — Лиза… — Мау. — Лизавета, — Лизавета — хм, недурно звучит. Отвлекшись от мести, я деловито вильнула хвостом. Да, вся во внимании, мой господин. — Хорошо, пойдём. Только не порть мебель — за борт выкину. А куда идем-то? Меня поманили следом, и я послушалась из чистого любопытства и желания уйти отсюда подальше, пока лужу не заметили. Мы прошли выше этажом через полянку — я уже подумала, что гулять вывел, но нет, поманил дальше по лестнице наверх. После крутого подъема по лестнице, тяжело дыша, я вползла в приоткрытую дверь и…замерла. Спальня! С большой кроватью, шкурой рядом на полу, камином и еще множеством разных вещей, которых я не видела с момента ухода из дому! Нет, все так интересно, но самое главное — кровать. Большая, с периной, кучей подушек и…я тихо заскулила: на ней просто обязаны быть шелковые простыни. — Кажется, тебе было плохо и больно? — забываясь, кивнула. Было плохо там внизу, а тут тепло и кровать! Да, лёжа на холодном паркете кабинета, я размышляла о том, что капитан сейчас в тёплой постельке нежится, но это было так… гипотетически, не всерьёз. То есть не мечтала я о кровати, не задумывалась. А тут… Я уже даже забыла, каково это — спать не на деревяшках или земле, а тут большая и мягкая, и МОЯ. Как завороженная, сделала шаг к кровати, потом ещё один… Тут же услышала ворчливое: — Ты спишь на коврике. Сам ты спишь на коврике у входа, а я вот буду спать между теми двумя большими подушками и с той маленькой под бочком. С важным видом дойдя до роскошного ложа и поставив передние лапы на край, я осознала, что мне пока не хватает сил подтянуться и запрыгнуть на постель. С шумом втянув воздух носом, я выразительно повернулась к капитану. — И что ты сопишь? — Мау, — рыжего это откровенно веселило, и он, не скрывая улыбку, стоял в стороне и наблюдал за тем, как я зайчиком подпрыгиваю и сползаю по скользкому покрывалу обратно. — Мау! — я требовательно фыркнула, цепляясь когтями за покрывало. Не хотите по-хорошему, будем когтями. — Лиза, это же ручная работа! Изверг, — зато меня сразу же подсадили, и я, довольно сопя, поползла на животе по скользкому шелковому покрытию, нашитому вроде как на гобелен.кхм, или это ацетат, а не шелк. Надо будет разобраться, а то не пристало йонко спать на дешевых простынях. Матрас приятно скрипнул и чуточку спружинил, когда я подпрыгнула и приземлилась между подушками под стон пирата: — Лиза… Да я помню, как меня зовут, а еще я помню, что кто-то сделал лужу в кабинете, подрал занавески и дверь и растерзал несколько карт, поэтому я сейчас не буду вредничать и — так и быть — лягу не на всю кровать, а вот тут, на второй половинке, где вами, капитан, пахнет. И не надо на меня так смотреть: к подушке, дурно пахнущей женскими духами, я даже не притронусь — с вашей дурной славой там могло спать больше девушек, чем звезд на небе. — Маленькая и вредная зараза, — капитан попытался сдернуть меня на другую половину, но нарвался на рычание и стоны ткани под когтями. — Попа с хвостиком. — Я подарила капитану полный любви взгляд и, потоптав среди подушек, устроилась, поудобнее пряча нос в мехе на пузике и хитро посмеиваясь. — Монстр, — я невольно подняла голову, показывая, что все слышу, и тут же уткнулась мордой в подушку от деликатного процесса капитанского стриптиза. Я маленькая девочка, я никуда не смотрю, кроме подушки. Какая интересная, кстати, вышивка, чем-то напоминает узоры северных широт в Вест Блю, только вот, кажется, подделка — шов идет не ручной, а от машинки. Эх, капитан, не умете вы выбирать постельное белье… — Ты чего там разглядываешь, — заткнись, я все разглядываю, кроме твоих срамных порток. — Лиза? — Не зови меня! Я пылинка, меня мужчины не интересуют ни в каком виде, вы все одинаково грязные, волосатые и бабники. Я пылинка!!! Врут девки на рынках: ничего капитан без рубашки не представляет, и совсем нету у меня желания падать в обморок и стонать, словно старая мельница на ветру. Матрас прогнулся, и я наконец подняла взгляд, когда рыжий уже и лампу погасил и одеялом накрылся. — Все, спать, ты мне полночи спать не давала. Ну, извините. Фыркнув, я еще с минуту поерзала на месте и, не получив удовольствия, подползла к капитану, устраиваясь мордашкой у него на плече и шумно сопя, требуя к себе внимания. — Ты же не отстанешь? — я согласно мотнула головой, подползая еще ближе и удобно устраиваясь у мужского бока, закидывая лапы через живот и подминая под себя часть одеяла. Рыжий, недовольно повозившись, все же притянул меня к себе поближе и сам, уткнувшись носом в холку, спустя время засопел. Я же еще с час прислушивалась к мыслям и кораблю, но все же тоже задремала, впервые за долгое время ощущая себя защищенной.