У кошек девять жизней

Гет
NC-17
В процессе
756
Размер:
планируется Макси, написано 375 страниц, 46 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
756 Нравится 204 Отзывы 333 В сборник Скачать

Открытое море. Болезнь

Настройки текста
Формально библиотеку Охары считали сожженной, однако даже в момент общей паники находились люди и среди солдат, и среди жителей, думающие лишь о том, как бы набить карманы — именно благодаря им часть библиотеки разлетелась антиквариатом по миру, то и дело всплывая в самых отдаленных уголках. Правительство объявило охоту за торговцами такими раритетами, и с тех пор вся документация, собранная Охарой за долгие годы, ушла на черный рынок — достать сейчас хоть что-то стоило больших трудов и денег. При всем при этом основной массив знаний сейчас находился на Мариджое и тщательно охранялся — это было распоряжение отца: вывезти втайне от газет бесценные свитки, хранящие историю и исследования многих поколений. Поэтому сейчас, сидя перед шкафом и водя носом вдоль его полок, я была крайне удивлена увидеть среди обычных карт и фолиантов потрепанные корочки работ Охары и карты, относящиеся еще к прошлым столетиям, пришедшимся до смещения потоков. Не то что бы я была так сильно заинтересована историей — ее мне преподавали упорно и довольно долго, мол как основополагающий предмет наравне с этикетом, — но все же видеть у пирата такие вещи было довольно забавно. Особенно с учетом, что часть фолиантов, сворованных учеными Охары у Правительства, была на нашем старом языке, и прочесть его сейчас могла разве что Нико Робин, да и то, скорее всего, на уровне банальных записок на понеглифах. В большинстве своем иноязычные книги лежали на полках, как антиквариат, и большинство даже не задумывалось, о чем там каракули каракулируют. И при том, что каждая из таких книжек стоила больше целого острова, они стояли на полке среди обычных, мать его, томиков тех же писателей и просто вырезок из газет. Я недовольно засопела, пытаясь лапой вытолкать из общей массы интересующий меня том, не пользуясь когтями, но книги стояли плотно, а подушечки лап без когтей были просто мягкими пушистиками, и все усилия увенчались успехом лишь в том, что теми же подушечками я отодрала переплет и от досады завыла в голос. Я хочу-хочу-хочу этот кусок бумаги! Тяги к чтению я никогда не проявляла, но вот любопытство всегда было на уровне. Хлебом не корми — дай нос куда-нибудь засунуть. А тут на тебе и привет из дома в каюте пирата, чья соображалка хоть как-то, но должна понимать, что это за бумаги. Взвизгнув, я поднялась на лапы, опираясь передними на шкаф и нагло в голос воя. — Ты перестанешь сегодня выть или нет? — в затылок с размаху ударилась подушка, и я, от негодования поперхнувшись собственным голосом, одарила капитана полным «любви» взглядом. Мне как-то без разницы, кто вчера пил до рассвету и теперь желает выспаться, протрезветь и вон ту баночку огурцов с камбуза. Проведя в море не один год, начинаешь прекрасно распознавать разницу между «я просто выпью вина за ужином», «мне хочется нажраться до чертиков» и «пожалейте старого алкоголика». Сейчас было нечто среднее в лучших традициях «а он мышку за хвост привязал и отпустил, это рюмка с отъездом, за ниточку притянул — рюмку за прибытие». Алкоголизм не лечится. — В-у-у… — протянула я, обиженно отходя от шкафа и цокая когтями по полу. Назло. — Лиза, заткнись, — я ловко увернулась от пущенного в меня сапога и мстительно стянула зубами с мужчины покрывало. Никогда не стоит кидать в зловредных особей женского пола вонючими старыми сапогами. — Вр-р-р-у-м. Капитан, резко сев на кровати, уничтожающе рявкнул в полный голос, отвоевывая назад одеяло: — Лиза! Как грубо. Ну и пожалуйста. Я обиженно поджала хвост и, отойдя в дальний угол, где лежала хорошо так подранная когтями подстилка, свернулась на ней в комочек и тихо заскулила, мол посмотрите люди, ребенка обижают, кричат на него, сапогами кидают. А вот, между прочим, Бен на меня никогда не кричит и руки не поднимает. — Замолчи, кому сказал, — фыркнула и замолчала. На улице дождик капает, а тут хотя бы теплоо-о-о. Еще с вечера моросит — противный такой, мелкий-мелкий, как пыль: вроде бы и не мокнешь, а в мордашку так мерзко заливает и сыро, что аж кости сводит. Я задумчиво уткнулась носом в живот. За время, проведенное на корабле, лапа и бок зажили, а вот на шее осталась розовая полоска, упорно не желающая покрываться шерстью и, как я чувствовала, так никогда и не покроющаяся. Больше всего было обидно, что и в людской форме на коже останется уродливый шрам. Старпом, видя мои постоянные страдания у зеркала, великодушно выделил синий платок и повязал его на шею, так что эстетически я вполне была довольна внешним видом, пока оный не снимали. Правда меня все чаще по ночам мучили жар и боли в груди, но кому тут пожалуешься, а пожалуешься — и не поймут, поэтому я просто ждала, когда оно само пройдет как и накатывающий к вечеру лихорадочный озноб, и хрипы при глубоком дыхании. Но с другой стороны: после сна еще валяться греховно. Мне хотелось размять мышцы, побегать, покушать, сделать свои дела, а вместо этого я была заперта в каюте, пропахшей алкоголем и перегаром. Потянувшись и поднявшись на лапы, я наглым образом подошла к двери и, демонстративно поднявшись на задние лапы, принялась усердно грызть лакированную ручку. Покрытие застревало между зубами, вместе с сухой древесиной, но чувство собственной удовлетворенности перекрывало все маленькие загвоздки. При том при всем звук от раздираемого черного дерева и моего пофыркивания ласковыми нотами вливался в мужские уши, мешая спать. Мстя моя страшна, а я ведь еще помню, как кто-то в меня на днях еще и чашкой запустил за разодранные в хлам сапоги. И ведь не объяснишь ему, что капитану попросту стыдно ходить в такой страшной и совершенно не по статуту обуви, лучше бы спасибо сказал, но нет — надо было устраивать концерт с оркестром из чаек. Вот он — стон разочарования, бессилия и тихой ненависти. Охнув, когда меня подхватили за шкуру, я вовсе и не сообразила, что мужчина, окончательно выведенный из себя головной болью и противным животным, попросту решил избавиться от проблемы и, схватив меня за шкирку, выкинул за дверь под дождь. Увесисто шлепнувшись — не так красиво, как дикие родственницы, на попу, а не на все четыре лапы, — я одарила закрытую дверь полным злости взглядом и потрусила на кухню, чувствуя, как на ходу шерсть промокает до самой кожи. За те минуты, что потребовались пересечь палубу и юркнуть на камбуз, я промокла до ниточки, чувствуя, как в горле начинает ворочаться колючий еж. Срочно кипятка мне! На кухне было тихо, сухо и жарко. Раскаленная печь, в моем понимании являющаяся слишком пожароопасной на деревянном судне, радовала глаз расстеленной возле нее старой парусиной и кастрюлькой с горячей водой для помывки посуды. Прошлепав туда и оставив за собой мокрый след, я завалилась на парусину, вдыхая тонкий аромат солонины рядом с бочками, возле которых лежала ткань, и довольно ощущая, как жар пробирает озябшее тело. Дверь тихо скрипнула. Кана, неся в руках кастрюлю с картошкой, окинула меня недобрым взглядом, но молча прошла мимо, ставя тару на стол и доставая из ящика нож. Продолжительное время в кухне было слышно только звук чистящего ножа и мое тяжелое с хрипотцой дыхание. — И долго ты так собираешься водить всех за нос? — подала голос повариха. А я сделала вид, что не расслышала: видимо, перегрелась или на улице переохладилась, но в голове так уверенно начинали бить по вискам молоточки. — Я с тобой разговариваю, — я вновь проигнорировала девушку, лежа на боку и тяжело дыша, вывалив из пасти язык. Надо бы отползти от печи, но попытка подняться на дрожащие лапы окончилась вульгарным поцелуем с полом. Я тихо зарычала на собственное тело, прикусывая зубами переднюю лапу и тут же получая по морде мокрым полотенцем. Да что все сегодня меня бьют! Мягкая ладонь коснулась носа: но я, дернув головой, с трудом завалилась на живот, широко расставляя лапы и откидывая голову — казалось, так легче дышать. — Не нравишься ты мне, — Кана, накинув на меня все ту же парусину, подняла вялое кошачье тело на руки и вышла с кухни, унося меня куда-то в сторону капитанской каюты. Я попробовала вырваться, но железная хватка была слишком сильной, да и сил хватило лишь на то, чтобы прикусить женскую ладонь и заскулить. — Тише, девочка, — в глухом бреду уже доносились звуки, когда кок уложила меня на кровать, укутывая в какую-то шерстяную тряпку и подпихивая под бок горячую грелку. Боже, женщина, что ты творишь: я и так умираю от жары. Дверь скрипнула во второй раз, и в помещении заалел мягкий свет от керосинки. Бен, осторожно присев рядом на кровать, сунул так же ладонь сразу к носу, а после мягко, но с нажимом ощупал глотку и живот. — Я честно ничего не делала, она сама такая пришла. Вроде бы и нормальная, а потом вот резко… — шепотом зачастила Кана, по голосу чувствовалось волнение и… страх? Вот уж не думала, что такая хамка и так будет за меня волноваться. — Дай воды, — коротко приказал старпом, и мгновением спустя я уже жадно прильнула к плошке, хрюкая от жадности и спешки. Мне было боязно, что сейчас отберут, но стоило допить до половины, как вода пошла обратно, и я едва успела отвернуть морду, когда жидкость толчками вырвалась обратно из глотки вперемешку с розоватой вспененной слизью. Стрелок успокаивающе погладил меня по холке, вытирая полотенцем морду, а мне хотелось рыдать в голос от унижения и боли в грудине. — Кана, успокойся, — на краю сознания послышались всхлипы девушки и твердый спокойный голос. — Рецидива можно было ожидать когда угодно, не удивительно, что девочке плохо. Странно, что она в целом продержалась так долго: я не удивлюсь, если у нее отбиты легкие или внутренние органы. Это стоило проверить с самого начала, но я сам виноват, что понадеялся на ее бодрое поведение. — И что это? Я виновато лежала, зализывая подставленную соленую ладонь мужчины и мечтая поскорее бы сдохнуть. Так плохо мне еще не было никогда. — Скорее всего отек легких, вероятно еще и переохлаждение, погода который день не располагает. Открой окна, принеси ап… Дальнейшее я не слышала, начав задыхаться и чувствуя, как легкие будто бы слипаются. Выгнувшись в спине и страшно захрипев, я не могла вдохнуть. Ощущения были такими, словно в глотку залили вязкого цемента. Насилу вдохнув, я без сил упала обратно на постель, тихо скуля и дрожа всем телом. «Ничтожество» — тихой голос в голове сочился ядом. — «Как я устала от тебя». НЕТ! Только не сейчас, пожалуйста! Едва не плача, я пыталась взять под контроль тело, но куда-там — человеческая сущность, истосковавшаяся по свободе за эти долгие месяцы, рвалась на свободу, плюя на мнение хозяйки. Благо Кана, сообразив, что происходит, успела накинуть на меня покрывало, прежде чем тело отозвалось томительной болью затекших мышц, не используемых кошкой, но подвижных у человека. В какой-то миг я ослепла и оглохла — мир потерял былую четкость, но наполнился сотнями цветов, а запахи, наоборот, практически пропали. По оголенной коже прошелся сквозняк от форточки. Я знала, как это выглядит со стороны — маленькое животное натужно выгибается в спине, сбрасывая ткань, и опадает обратно уже человеком, в первые секунды приводящим в порядок мышцы и перестраивающимся из животного в человека. Но это в обычных случаях, а я, заточенная в шкуре долгое время, сейчас с трудом могла сказать, где моя нога, а где рука, и даже толком поднять голову было проблематично. Тело рефлекторно ждало и хотело двигаться по-кошачьему. Где-то рядом охнула Кана. Я судорожно вцепилась ладонью в мужское запястье, боясь поднимать взгляд. Сказать что-либо сейчас бы все равно не позволили отекшие гортанные мышцы, а даже если бы я могла, то сейчас мне не хватило бы сил. В ужасе понимая, что произошло, я быстро погрузилась во благоговенную тьму… Высокие своды утопали в темноте, и даже яркий солнечный свет, озорно пробивающийся через мозаичное панно, стоявшее вместо окна, не мог осветить всю ту темноту и злобу, веками копившуюся под потолком библиотеки. Архитектура прошлых лет отличалась явной любовью к витиеватым узорам и различным панно. Даже здесь, в библиотеке, отголоске наиболее молодом, перенявшем манеры, уже формировавшиеся не только здесь, на Мариджое, чувствовалась рука мастера, привыкшего к тем красивым арочным сводам, что украшали замок. Солнечные зайчики озорно резвились в отблесках металлических заклепок сапог, прыгая то на книги, то на нежно-кремовый кафель на полу. В столь ранний час, когда уже легли самые поздние гости, но еще не проснулись жаворонки, здесь, в укромном крыле, редко оказывающемся во внимании широкой публики, было пустынно, и даже верные Дозорные пропали со своих постов, позволяя девочке беззаботно проникнуть в помещение. Прохладно и тихо. Слабый запах хвойной смолы со зловещей примесью лиственной плесени. Вокруг множество стеллажей, покрытых слоями пыли. Те, что располагались пониже, были заставлены учебной литературой и политическими архивами, которые порой требовалось поднять по запросам судебным или для отцовской работы. Полки повыше были запретными, но хранили информацию скучную — сухую историю, тома, описывающие уникальные острова Гранд Лайн и Нового Мира, семейные биографии. Под строжайшим же секретом были самые верхние полки, нет, даже не полки — под сводами библиотеки раскинулась настоящая паутина из веревок, к которым крепились свитки времен отцов-основателей Мариджои. Чтобы добраться до таких, приходилось переходить от верхушек шкафов по подвешенным на разной высоте платформам и перемычкам. Хлипкие деревяшки никто и не думал обновлять, ведь свитки хранились именно там, чтобы доступ к ним был максимально ограничен, но в тоже время и создавалась видимость их доступности. Однако мне приходило в голову то, что просто страх уничтожить ценные бумаги отговаривает отца и других переместить свитки в более надежное место. Хотя там, под сводами, утопающими в темноте, было сухо и тепло и ничто не угрожало древним рукописям. В тот день детское любопытство загнало меня на один из шкафов в поисках чего-нибудь запретного. Мне хотелось блеснуть перед Леоном своими знаниями в запретных науках и, наконец, заставить его отвечать на все вопросы, а не только на те, что он мне сам задает. Не стоит недооценивать детскую тягу к запретному плоду. С Охары в свое время было привезено достаточное количество книг с весьма пикантной тематикой, и мое детское «хочу» бунтовало от бессилия. Ни отец, ни кто-либо другой не давали мне возможности прикоснуться к причине уничтожения, возможно, самого важного острова за всю историю мира. То, с какой легкостью была подвержена Охара тотальному уничтожению и геноциду ее населения, вызывало массу вопросов, и ответ на один из них я собиралась сегодня заполучить. Я находилась на тонкой, почти горизонтальной платформе, на головокружительной высоте. Несмотря на мою ловкость, ситуация была неблагоприятной. При каждом движении платформа зловеще раскачивалась. Я неуклюже огляделась. В темноте было плохо видно, а мне и в голову не приходило взять с собой факел. Интересующий меня свиток относился к тем, что висели вне тематики, одиноко болтаясь на веревке. С доски было трудно дотянуться до желаемого. Я уже и так и сяк тянулась руками, но заметная цель лишь качалась от ветра, оставаясь вне зоны доступа. Конечно, можно было встать на цыпочки, что, в принципе, я и сделала. Балансируя на мыске, одной рукой держась за веревку, а второй пытаясь дотянуться до цели, я балансировала на высоте порядка пятнадцати метров от кафельного пола, рискуя в любой момент сорваться. Но желание выпендриться было сильнее страха. Пальцы скользнули по хрупкой бумаге. Есть! Сухая бумага угрожающе начала осыпаться в руках, когда я попыталась вернуться к равновесию. Обидно будет, если старый свиток рассыплется в труху прямо у меня в ладони, но еще обиднее будет осознать, что информация, заключенная в нем, будет навсегда утеряна. Копий у свитков Охары не было. Тугой хлопок на миг показался незначительным, но лишь на миг, пока кафельная мозаика внизу не начала стремительно приближаться. — Нет! — крик застревает в горле, когда теплые руки перехватывают и крепко обнимают, не давая разбиться. — Держись! — уха коснулся чужой голос. Не-не-не, не так, все было совсем иначе! В тот день, я прекрасно помнила все до мелочей, меня спас Леон, спас и почти выпорол там же ремнем, наплевав и на возраст и на разврат в библиотеке, так что не было этой ласки, нежных прикосновений к рукам и теплых объятий. — Всё будет хорошо, — голос, он говорит со мной. Лба касается что-то прохладное. — Ты в этом уверена? — мурчащий голос раздается рядом, вырывая меня из оцепенения. — Ты слаба, — чужой мурчащий голос. Он смеется надо мной. — Не можешь помочь себе. Кошачий смех раздался словно внутри меня. — Кода, заткнись, без тебя плохо, — отмахиваюсь я от назойливой второй половинки, но та лишь заливисто хохочет, довольная своей выходкой. Мы рассорились еще после моей поимки, и кошка напрочь отказывалась все это время со мной разговаривать. Кода выходит из темноты. Она крупнее, чем в моих воспоминаниях: теперь кошка из милой пушной зверюшки стала хищником, дышащим мне в затылок, одни глаза были размером с блюдце каждый. — Ты, — серый коготь уткнулся в грудь, — тебе еще только предстоит увидеть обе стороны медали. Я не буду тебе помогать, но буду следить: посмотрим, к чему приведет твое безрассудство. Кошка зло засмеялась и, развернувшись, побрела в темноту. — Постой! — крик глухо ударился о преграду. — Кода!
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.