hands

руки помнят все.

      Они трахаются около окна в кабинете Кёи, куда Мукуро выбрасывает бычки, когда приходит сюда и ведёт себя по-хозяйски. Мукуро выгибает спину, опираясь локтями на подоконник. Он просит Кёю двигаться жёстче. Я не девочка, Кёя. Не сломаюсь.       Они трахаются в коридоре, по дороге в комнату Хибари-сана. Охранники отводят взгляд и пытаются не слушать. Кёя-кун, выеби меня, давай. Мукуро не стесняется своего тела, в то время как он сам грубо рычит ребятам, которые просто делают свою работу, чтобы они съебались отсюда нахер. Никакого уважения. Что же ты со мной делаешь, Мукуро-кун...       Они трахаются на полу. Кёя позволяет себя иметь. Лицом к лицу, двигаться глубоко и отчаянно, смотреть в самую глубину чужих глаз. Кёя запоминает этот момент надолго: длинные руки рядом с его головой, бледная шея у губ, ритм толчков. Это был очень… яркий раз. Откровенный. Он выделяется в памяти Хибари-сана жгущей фотографией.       Кёя-кун, ты когда-нибудь целовался с парнями?       Они трахаются на чёрных простынях Хибари. Мукуро уже расслабленный и томный. Всё, что он делает, — наслаждается процессом. Каждой фрикцией. Его тело болит от оргазмов, и Кёя это чувствует. Он такой же.       Им тихо и спокойно между пятым и шестым разом. Простое молчание окутывает уставшие тела, и бутерброды на кухне оказываются очень вкусными. Кёя не представлял, откуда в его доме взялся хлеб, но он очень хорошо вписывается в это подобие на идиллию. Рокудо жуёт знакомый продукт с удовольствием и улыбкой. К сигаретам они не притрагиваются.       Под утро Хибари думает, что они занимаются этим очень странно. Так не трахаются любящие люди или люди, которые хотят быть в отношениях. Они делают это как любовники. Хоть на этот раз Мукуро ничего не прячет от наблюдающих через камеры охранников.       На восходе Мукуро говорит, что ему мало. Ему нужно совсем чуть-чуть, чтобы он чувствовал себя наполненным. Не полным, а наполненным. Кёя думает о своей сперме, стекающей по длинным ногам. Засохшей на волосах. О натёртом почти до мозолей члене, так хорошо двигающемся внутри Рокудо. Итальянская сука расчёсывает ногтями тигра Кёи. Сука душит рыбку. И Кёю тоже, за компанию.       “Так выглядит моя ревность, Кёя-кун, — говорит Рокудо, когда Кёя жалуется на саднящие раны и капли крови на простыне. — Твоя жена вложила столько сил в этот партак. Хочу вытащить её из тебя.”       Как же её всё-таки звали?       Восход проходит, и наступает утро. Мукуро выходит из душа мокрый и красивый до невозможности. Хибари просто не может не любоваться. Ему нравится живот Рокудо, его итальянская грация, его неровное сердцебиение на шее. Ему нравится Рокудо. Очень хуёвые новости.       Репортажи Хибари-сана очень запаздывают.       — В этом месте не хватает женщины, Кёя-кун, — улыбается Мукуро, затягивая длинные волосы в хвост.       В этом месте. У тебя дома, Кёя-кун. Не хватает жены Емицу — скромной низкой вечно-девочки с круглым лицом.       Мукуро в курсе, как сильно Кёе нравится убивать японок. О том, как Кёя привык смотреть на маленькие бледные тела в крови. О ширине улыбки босса на это действие.       Хибари знает, что Мукуро тоже умеет ловить глазами моменты. Он пользуется дедукцией, индукцией и тем, что Кёя выписывает ему право на эти вещи. На, Мукуро, держи. Это моя резиденция, мой дом, моё сердце. Действуй.       Мукуро видел ванную Кёи с куском мыла и шампунем. Никаких масок, бальзамов и гелей. Скромная раковина, железная мыльница. Бритва. Пена для бритья в высоком флаконе. Дезодорант. Чёрная зубная щетка из бамбука. Душевая кабина, а не ванна. Он видел его спальню: кровать-полуторка, окна без штор и пепельница. Охранники — грубые мужчины с щетиной в немного помятых на задницах брюках и рубашках. У них покорные взгляды, опасные пушки за поясом и криво пришитые пуговицы. Да, Мукуро умеет доёбываться. Да, Кёя знает об этом.       Он наблюдает за ним, пока Мукуро надевает носки за пятьсот баксов, белоснежные от идеально чистых полов. Как он надевает кожаные штаны за семьдесят тысяч евро из коллекции Миры Цвиллингер. Как он застёгивает свою рубашку от Витторио Маркези. Смотрит, как итальянец прячет свои широкие ступни в дорогущие туфли. Он хмыкает и отводит взгляд: эти туфли — половина всех денег, что он заработал у бывшего босса. Он на эти туфли месяц может своих охранников обеспечивать. Баснословные деньги. Ураган банкнот. А Рокудо только что-то улюлюкает себе под нос с улыбкой, затягивая шнурки. Сколько же у этого парня власти и счетов?       В конце концов, он не должен забывать о деньгах. Особенно, когда рядом Мукуро. Кёя навязывает себе: Вонгола, мафия, Мукуро Рокудо — информатор, а не японка-жёнушка.       — Переезжай, если хочешь.       Мукуро смеётся заливисто, откидываясь на ворох постельного белья, среди которого сидит и курит Кёя. Этот смех нравится Хибари. Он какой-то откровенный и чистый. В Мукуро таких вещей — раз, два и обчёлся. Но вот он: лежит, положив правую руку на живот, и широко улыбается, раскатом хохочет над дурацкой шуткой. Хороший момент. Замечательный.       Кёя тушит сигарету.       Завтраки в Японии холодные и неродные. Но запах итальянской пиццы всё это портит, внося в Кёину размеренность вихрь ярости и хохота. Мукуро ломает вещи, даже не касаясь их.       — Мне придётся уехать. Фран написал смс-ку, что не может понять, каким клиентам лучше не хамить, — говорит Мукуро, отсмеявшись. Он смотрит в глаза Кёи глазами, полными спокойствия и леденящего тепла. Весь Мукуро Рокудо в этом взгляде. Леденящий и тёплый. Он — ураган Катрина и тёплая морось где-нибудь в Африке. Родной и неродной одновременно. Влюблённый. И эта влюблённость сочится из него взглядами и словами, сказанными не в такт. Он такой один. — Но мне так сильно не хочется.       Мукуро идёт быть влюблённым. Кёя замечает это и клянётся, что это не надуманное, а настоящее. Синие глаза блестят, а соль перестаёт жечься на ранах. Мукуро показывает свою хорошую сторону. Ту малую часть, которая в нём ещё осталась.       — Так зачем мне ещё одна женщина здесь, Рокудо? — с улыбкой спрашивает Кёя, проводя ладонью по чужой шее. Там укусы и гематомы. Он сам над ними старался. Вкладывал душу.       — У тебя не получится меня задеть, — говорит Рокудо.       “Получится, если я захочу”, — думает Кёя, когда Мукуро снова поднимается и медленно подходит к брошенной на полу куртке, не поднимая её. Он проходит мимо, качая бёдрами. Он смотрит на неё и прячет свой мобильник в карман. Эдакая напоминалка. Я всегда рядом. Слежу за твоей задницей.       — Я сам найду выход. И буду скучать, Кёя-кун.       Сердце ноет и плачется, когда итальянец задвигает за собой дверь в сугубо японском доме Хибари-сана. Воздух накаляется заново и стучит Хибари по вискам барабанами. Тело под напряжением в полторы тысячи вольт. Он — преступник на электрическом стуле. Мукуро Рокудо сидит за стеклом и смотрит в его глаза. Ваше последнее слово, и всё в этом духе.       Я уже скучаю.       Кёя закрывает глаза, и под веками нет ничего, кроме лица Мукуро. Тонкий нос, слабо торчащие скулы и синие глаза.       Грёбаный Мукуро со своим грёбаным лицом. Даже здесь.       Кёя давит на глаза пальцами до боли. Но Рокудо никуда не уходит. Как и чувство незащищенности и подступающей опасности.       Он лежит так минут пятнадцать, думая о разных вещах, о которых ему, в принципе, думать не надо. Или, наоборот, — жизненно необходимо.       Мукуро сейчас доедет на своей машине до аэропорта, оттуда — в солнечную Италию к Франу, решать проблемы по работе с книгой жалоб и предложений, потом он поедет во Францию или Германию, будет считать чужие нули в смс-ке из банка. Мукуро Рокудо не появится в Японии, пока кто-нибудь не заплатит за информацию о Хибари. Кто поставляет еду, сколько охранников, когда он ходит в туалет, где держит оружие. Кёя думает, сколько Мукуро нужно заплатить, чтобы он рассказал это. Вопроса о том, продаст он его или не продаст, не стоит в принципе. Это же Мукуро. Самый нужный всем информатор.       По крайней мере, если начнётся резня по поводу младшего Савады, его не убьют сразу. Его будут держать до последнего. Мукуро — важный человек. Куда важнее Хибари-сана в этой маленькой Японии. У них разные социальные положения.       Как же это, блять, всё плохо. В каком же он дерьме.       Доброе утро, Кёя-кун, у нас тут в Италии погодка замечательная.       Замечательная погодка. Замечательная.       Хибари-сан думает об этом, пока целый день работает. Он разбирается с поставщиками оружия, наркодиллерами, рэкетирами и разговаривает полтора часа с бизнесменом из Китая. В его голове только замечательная погода Италии, херовая погода за окном и узкие глаза Дао Ань. В его голове дурацкое имя и ещё более дурацкое, мельтешащее под веками. В его голове что угодно, кроме Бьянки, Хаято и Такеши. Пока день не заканчивается.       На улице темнота, а в доме — одиночество. Куда не сунься — везде плохо. Кёя курит и курит. Он заебался. Сил нет даже на выдохи едкого дыма.       В комнате кровать, пепельница и ни одного итальянца. Япония жужжит в каждом кубометре воздуха. Спокойный Токио отпускает яростную Сицилию. На подушке занудной песенкой из школьных дней Хибари орёт мобильник.       — Гокудера?       Звонила сестра Хаято. Высокая итальянка с пышной грудью и грустными по брату глазами. Кёя помнит её в чёрном платье до колен, замшевых туфлях на высоком толстом каблуке и с длинными, до копчика, волосами. Невероятно красивая и трудолюбивая. Как и все в их Семье.       Они познакомились раньше, чем Хибари познакомился с Вонголой. Лет десять назад в борделе. Она стояла рядом с мужчиной в строгом костюме (гангстером Семьи, уже тогда знал Хибари) и выясняла какие-то вопросы о доходе, расходных материалах и клиентах, а он в очередной раз заглянул для успокоения души. Увидев своими зеленющими глазами Кёю, она улыбнулась и поздоровалась.       Грустные глаза. Чёрное платье. И аккуратная улыбка. Её узкие плечи в родинках и тонкая талия. Татуировка на руке, кричащая об опасности этой женщины. Тихий, профессиональный голос.       Глупые отношения в тайне от якудза — вот, какой Бьянки жила в его памяти. Бесстрастная, одинокая и ледяная. Не грелась даже в самые знойные отельные ночи. Она — одноразовые пакетики геля для душа, выстиранные до идеальной белизны простыни, небольшой мини-бар у кровати, ключ-карточки, стук в дверь горничных. Совершенно не похожа на брата.       Она ему нравилась. Да и сейчас нравится. Строгая, умная, выученная. В те годы она удивляла своей непохожестью и похожестью на японок одновременно. Её пальцы в кольцах и домашние обтягивающие футболки, пахнущие жасмином. Она тихо смеялась и с мастерством Анджелины Джоли показывала Кёе, какая она открытая. Какая она итальянка. Какой акцент она может подделать. Как хороша в кроватной страсти и ласках руками.       Хибари уверен на сто процентов, что эта женщина, Гокудера, выучила его за этот десяток лет полностью — от шершавых ладоней до каждой завитушки татуировки на спине. Он уверен: она знает, что за штукатуркой безразличия и от нечего делать злости по небольшой зарплате прячется не такой уж и плохой мужчина. Что Хаято держится в тонусе, когда Хибари находится поблизости. Что он — отличная альтернатива каменной стене, но всё равно не для неё. Как бы ей хотелось или не хотелось. Они поиграли и закончили. Остались на связи.       Наверняка, Бьянки слышит эту давящую нотку в тяжёлом голосе. Кёя говорит с итальянским акцентом, так что он тоже стал своеобразным позорищем.       Тоже не в смысле Бьянки, а в смысле мёртвой блондинки с дочерью.       — Такеши убили, — сквозь минуты тишины говорит Бьянки. На безжизненном итальянском с японским акцентом, но Кёя всё равно понимает истинный смысл сказанных слов.       Хаято очень хуёво. Очень, Кёя.       Бьянки Ямамото не любит всем своим женским сердцем. Ненавидит так сильно, как только может ненавидеть любящая женщина с тёмным прошлым. Она читала отчётности борделей Хаято и её руки чесались, как сильно ей нужно было зарезать улыбающегося японца. Красивого, умного, нерационального. Она топила свои руки в ваннах, когда убивала очередную шлюху, которая не подчинилась, и представляла на месте искажённого в боли и прозрачных волнах симпатичного лица лицо Ямамото Такеши. Задыхалась в пассивной ненависти, когда видела его смеющиеся глаза.       Просто потому, что он смеялся и улыбался. Потому что Хаято разучился это делать с самой первой их встречи.       Бедный-бедный мальчик Хаято. Братик с кучей денег и таким большим грузом на своих плечах.       Правильно она сто лет тому назад говорила, что они с Хаято — зеркальное отражение друг друга, хоть и семья. Её раздражает улыбка Такеши, его огромные руки и та болезненная любовь, с которой он к её брату относится. А вот Хару неплохая: итальянка всё надеется, что девушка хоть как-то сможет помочь ситуации. Выбесив Хаято настолько, что он смотреть на Такеши не сможет. Хорошенькая родившая японка с ямочками на щеках в бледно-розовом сарафане. Ни разу никого не убивала и не видела, как её жених это делает.       На то, что младший братик разлюбит Ямамото, делать ставки глупо до ужаса. Бьянки глупой не была.       Кёе было интересно наблюдать, как Бьянки любит Хаято. Почти так же, как тот любит Ямамото. Со скрежетом зубов и грязными бумажками. Самозабвенно посвящает свою жизнь другому человеку.       Быть сутенёршей — не та роль, которая подходит Бьянки. Она выглядит как модель, потрёпанная жизнью. Но всё-таки как модель. В параллельной вселенной — неплохая хозяйка, жена и мать.       Бьянки плохо готовит и не умеет обращаться с нитками и иголками. Но кто сказал, что и это не заслуга Хаято. Может быть, среди проституток, контрацептивов и выплат медицинским учреждениям не хватало времени на видеоуроки и курсы.       Интересно, как люди цепочкой ломают друг другу судьбы.       Интересно, как такой умный Хибари Кёя не учится на чужих ошибках?       — Мне приехать к Хаято?       Глупый вопрос. Конечно же, приехать. Они хреновые, но друзья. Товарищи по ёбаному несчастью.       Дело ясное, что Хаято сейчас хуёво, а сестру он воспринимать вряд ли будет. Узы Вонголы крепче уз Гокудеры. Если в Японии принято дрочить ночами на своих сексуальных сестрёнок и воровать у них трусики, то в Италии их принято считать обузой.       Вот тебе и обуза. Кёе такой обузы всю жизнь не хватает.       Такеши убили.       Как вывести самую опасную для материального блага Вонголы единицу из себя одним действием. Передвиньте три спички так, чтобы всё пошло по пизде.       — Пожалуйста, Кёя.       Можно мне сегодня остаться у тебя?       Не мафия, а позорище.       Злость комом подступала к шее и давила гортань. Такеши убили. Да какого хера он себе позволяет? Как будто не знает о депрессиях Хаято. О его зеленющих грустных глазах и полном одиночестве круглосуточно. Не такое одиночество, как у Кёи, когда кругом люди, которые не хотят быть рядом, а другое. То одиночество, когда людей подпускать опасно для психического состояния. Когда ничего не хочется. Когда только работаработаработа.       Этот грёбаный ребёнок Гокудера. Какого чёрта Бьянки и Кёя должны с ним нянчиться?       Злость кипит в нём, когда он намыливает до красных царапин кожу в душе и проклинает влюблённых не в тех людей. Не вспоминает Мукуро, а только волнуется, когда садится в машину и едет в аэропорт.       Мукуро разогревает ледяное сердце Хибари-сана в микроволновке.       Удивлённые зелёные глаза. Чуть приоткрытый рот. Зажатая между пальцами ручка. Кёя, зачем ты так со мной поступаешь?