hands

в каждых руках хранятся воспоминания о местах, людях, событиях.

      “Дай хоть немного себе отдохнуть”. Отличные правила игры. Ничего не скажешь.       Заливание вина в себя литрами и пьяные посиделки с Хаято трудно назвать отдыхом. Скулящее днём и ночью сердце в настроение отдыха тоже не вписывается. Пицца не вкусная, сыр тоже, виноградники засохли под палящим солнцем. Отдыхай, Кёя-кун. Мы с тобой больше не встретимся.       Комната Бьянки выглядит так же, как и несколько лет назад: всё аккуратно, сдержанно и стильно. Дорого. Сизые обои, натяжной потолок, картина Аурелио Бруни. Светильник Брэншинг Бублс Самэр. Дверь из красного дерева ручной работы из её покоев в гардеробную. Сломай ножку стула и оттуда полетят вырезки из ВОГа. На столе цвета бисмарк-фуриозо ровными стопками какие-то бумаги (кусочек семейного древа), в углу — пуфик за полмиллиона фунтов стерлингов, на тумбочке у кровати на половину полный флакон от Нины Риччи, пудра от Кристиан Диор и итальянский «Донна Модерна».       Её комната — это её комната. Отовсюду пахнет ей и только ей. Бьянки умеет помечать свою территорию. Не длинными, оставленными на подушке волосами, зубными щётками в ванной, сказанными невпопад “наша квартира”, а порядком, холодным уютом и дизайнерскими вещами.       Бьянки сидит на своей двуспальной кровати с сизым покрывалом как королева этого хаоса.       Гокудера в узкой юбке, светло-розовой блузе и депрессии по младшему брату. Зелёнющие глаза — а в них только радость по тому, что Кёя здесь, а не в Японии. Помогает их семье встать на ноги. В её глазах только Кёя, я соскучилась. Кёя, ты всегда был плечом, на которое я могу опереться. Кёя, я тебя…       Между ними пять шагов, тяжёлый воздух и взаимное уважение. Она — самая достойная женщина, которую он только встречал. Он — самый надёжный мужчина, какого она только видела. Пять шагов со стуком каблуков чёрных замшевых лодочек от Николаса Кирквуда.       — Чао, Кёя. — Она улыбается и расстёгивает несколько пуговиц у самой шеи.       Сегодня от неё пахнет не Риччи и туалетным мылом, а домом. Раменом, сакурой, автомагистралями, Ямамото Такеши. Запахом детских использованных трусиков на витринах магазинов. Ароматом леса самоубийц. Мороженым со вкусом пива и карри. Автоматами с газетами, чипсами и порнухой.       На языке чешется “не подходи к Хаято, пока эта вонь не выветрится”, но он молчит и думает, что спасибо, Ками-сама, что от неё не пахнет Италией. Большая, от всей души, благодарность.       Гокудера смотрит на него с улыбкой и чертями в глазах. Она облизывается, и дорогая помада не стирается с её губ. Её правая нога закинута на левую, чёрная юбка приподнялась и открыла вид на небольшую татуировку. Волчица — символ Италии, животное, которое выкормило Ромула и Рема. Рычит и скалится с её бедра в глаза Хибари-сана.       Что не делай, а она итальянка.       — Давно приехала?       Кёя отводит взгляд и смотрит на картину, висящую на стене. Бьянки всегда была поклонницей реализма.       — Около часа назад.       Эту девушку, эту красавицу — её в Италию никто не звал. Она сама решила приехать. За неделю собрала свои вещи и прикатила в Пизу. По крайней мере, Кёя предпочитает так думать. Бьянки, хоть и выдохшаяся, но ещё не потерявшая того-самого (Хаято сейчас спал в своей комнате), выглядела здесь нелепо.       Она на высоких каблуках. Губы аккуратно подведены малиновой помадой. Длинные ресницы в чёрной туши.       Кёя не думает о Мукуро.       — Я слышала, ты нашёл свою вторую половинку?       Сколько она заплатила за этот слух?       Бьянки улыбается-улыбается-улыбается и стягивает с плеч блузку, бросая несколько десятков тысяч евро грязной тряпкой на пол, снимает юбку, снимает чулки, серьги, кольца, кулон с тремя бриллиантами. Затягивает волосы в пучок.       Ей сейчас в районе тридцати двух. Хибари смотрит на аккуратную грудь в светло-розовом кружевном бюстгальтере, на стройные бёдра, на трусики и задницу. В подтянутом животике с Кёей здоровается пирсинг. Он вспоминает завешанные серьгами уши Хаято, его усыпанные кольцами пальцы, его вычурные пряжки, запонки, пирсинг Бьянки и её татуировки, и думает, что у семьи Гокудера очень странные понятия красоты.       Ведь можно быть привлекательным только своими глазами и мурашками.       Кёя не думает о Мукуро.       Бьянки красивая. Кёя знает, что для него эта девушка будет и в пятьдесят лет изящной и соблазнительной. Она умеет себя поставить и умеет правильно преподнести себя японцам. Такеши был от неё без ума, задаривал в восхищении цветами, а Кёя так и не научился сопротивляться итальянскому нраву.       Девушка снимает лифчик. Когда Хибари заворожёно смотрит на её соски, она только хмыкает и натягивает белую майку. У неё красивая грудь, она знает (около миллиона хирургу в благодарность). Сквозь ткань видны все убийственные вещи, которыми она хоронит Кёю. Пирсинг, соски, отличные сиськи.       Дело в том, что Бьянки очень красивая. Просто невыносимо. Она женственная, она… Кёя и слов не найдёт, чтобы описать её красивые ручки.       Но сердце не заходится. Да, Хибари её хочется, но это — стандартная ностальгия, пролитые слёзки по прошлому. Мукуро хочется куда больше. И в том смысле, что, как и думал Кёя, без Рокудо нельзя, и зря он позволил этому эксперименту случиться. Они могли бы сейчас целоваться и пить чай с бутербродами.       Плохие новости, Бьянки-тян. Ты и Кёя-кун перестали быть хорошей парой.       — Да, — с оттяжкой отвечает Кёя, грея душой похоронное желание закурить. У Бьянки в комнате не курят.       — Этот человек похож на меня? — Гокудера подходит ближе и кладёт ладони на плечи японца. Он знает, что она не давит. Она выражает свою беззащитность перед ним. Чёрт бы побрал итальянские эмоции.       Кёе больно вспоминать и сравнивать. Ему не хочется думать о синих глазах, “похожих на приливы волн Большого Барьерного рифа”, об узких, “словно руки лучших пианистов”, пальцах, о бледной коже, ”аристократически тонкой”. Эта бредятина подохла внутри него и воняла перегаром.       Сердце намекает, что плохо, а мозг в защитной реакции забывает ухмыляющееся лицо. За закрытыми веками Кёи размытое очертание. За закрытыми веками касания, поцелуи и режущий язык амбровый запах. За закрытыми веками куртка, лежащая сейчас в Японии на его кровати.       — Нет, совершенно. — Голос непрофессионально съезжает на глухой баритон.       Нет, потому что он не удержал бы касания, если бы Мукуро переодевался перед ним. Нет, потому что Мукуро не приедет, пока его не позовут. Нет, потому что это Мукуро. Кёя знает, что его сердце так реагирует только на одного человека. Никаких повторений и копий.       От Мукуро нет сообщений, звонков и пожеланий спокойного утра. Не плачь, маленькое сердце.       — Вот и славно. — Бьянки пачкает его щеку лёгким поцелуем. — Я хотела бы немного поспать. Перелёты вымотали.       Кёя кивает:       — Мне остаться?       — Да. — Бьянки ложится под одеяло, опуская уставшую голову на подушку. В голове — музыка отчаявшейся женщины, которую всё заебало.       Кёя подходит к ней медленно, давая время одуматься. И себе, и ей. Он доброй души человек. Хибари наклоняется над итальянкой, заглядывая в зелёные глаза. Сейчас бы хотелось быть в другом месте. Он думает о моменте перед поцелуем. О той шлюхе со шрамом и ребёнком на шее. О Мукуро Рокудо.       Если бы… Если бы Рокудо не убили, кого бы он сейчас целовал?       — Твой муж не будет против? — Японец касается её щеки носом и ведёт немного вверх. Нежный бархат и запах, которым никогда не пах Мукуро.       — Он хороший мужчина. Очень, Кёя. — Бьянки говорит тихо. Она касается пальцами торса друга, ведёт касания по рёбрам и лопаткам. Тигр на спине рычит и избегает её. Скалит зубы на длинные ногти, выкрашенные чёрным лаком.       — Да? — Он улыбается сквозь щемящее сердце и сжигающую глаза правду.       Какого чёрта ты здесь забыла, если он замечательный?       Потому что когда такой вот замечательный был у Хибари, у него на других не стояло даже.       — Но он не ты.       Возможно, Кёя знает, о чём говорит Гокудера. Возможно, он немного погорячился. Конечно же, она никогда не перестанет быть собой — умной, идеальной, но всё-таки женщиной, движимой эмоциями и чувствами.       Телефон Кёи вибрирует на тумбочке несколькими сообщениями. Бьянки замечает, как резко Хибари дёргается от неё, хоть и на долю сантиметра.       — Я люблю тебя, — говорит Бьянки, смотря в глаза рыбы на спине Хибари-сана, пока он пытается непослушными пальцами разблокировать телефон. — Я люблю тебя, Кёя.       “Эй, Кёя-кун, напугался?”       “Я в Африке. У них даже вай-фая тут нет”       “Передай Хаято, что я понимаю, почему он так привязан к Такеши. Этот парень действительно волшебно ебётся”       Кёя не смотрит на Бьянки, телефон в руке разбивается осколками и погнутым алюминием. Он старается даже голову не поворачивать в сторону растерявшейся девушки, потому что на душе так паршиво, что даже слёзы наворачиваются. Он бросает ей злое и агрессивное: “Мне нужно проветриться, чтобы не сделать тебе больно” и уходит.       Между ним и Хаято — два этажа, четыре коридора и с десяток дверей. Охранники у каждой из них. Кёя почти бегом поднимается по лестнице, случайно отламывая какую-то декоративную завитушку на перилах. От комнаты Бьянки до комнаты Хаято в плохое настроение Кёи две минуты сорок секунд.       Хаято спит, когда его дверь с грохотом бьётся о стену. Он открывает глаза, когда Кёя-кун жадно пьёт джин прямо из бутылки. Он смотрит с удивлением и апатией, когда Хибари-сан отбрасывает лежащий на столе пистолет подальше от себя.       — Такеши жив, так что прекращай убиваться. Они сейчас в Африке.       Голосом Хибари-сана можно резать титан на ломтики и складывать их на хлеб. Делать ёбаные бутерброды. Глаза Хаято — по планете на каждую половину лица.       — Они? — тихо спрашивает Хаято.       — Да, они. — Кёя ещё раз прикладывается к бутылке. Позорище, а не мафиози. — Такеши и Мукуро. Не знаю, кто там с ними ещё.       Хибари не говорит плохих подробностей этой новости. Не говорит о Такеши, которого он собственноручно сейчас убить готов. Не говорит о Мукуро, чьи вездесущие ручки вытаскивают Хаято из жопы. Не говорит, что для парня, в которого Кёя по уши, все эти трагедии последних месяцев — только игрушка.       Мукуро. Вонгола. Африка.       Такеши трахает его под баобабом. Рядом ползают кобры и крокодилы.       Кёя-кун, соскучился?       Не настолько.