broken hearts/bones

Это солнце тебе, этот ветер тебе Это первый привет ниоткуда Закрывая глаза, так хотелось сказать: «С добрым утром, привет, с добрым утром!» Звери — С добрым утром

Руслан всегда тяжело встает, а в это утро и вовсе кажется, что он едва успел закрыть глаза, как надо снова вставать и куда-то идти. Последние пару дней выдались для команды довольно напряженными, так что сейчас хочется, наплевав на все, вырубить будильник и снова нырнуть в объятия сна. Светлогорск прекрасно справится и без него. Но пусть разлепить глаза сил нет, сразу провалиться обратно в сон не получается, и несколько минут он балансирует где-то на грани между желанным сном и ненавистной явью. Тело еще не проснулось — во всех конечностях такая тяжесть, словно к рукам и ногам привязали по гире, а тонкое одеяло кажется бетонной плитой, вдавившей его в жесткий матрас — но мозг постепенно, словно старая «винда», включается. Теперь он четко различает чье-то равномерное сопение, а под закрытыми веками постепенно розовеет из-за проникающего в окно света. Пора вставать. Кое-как Руслан все-таки собирается с силами. Он выпутывается из липкого одеяла, натягивает шорты, с трудом различая перед и зад, и на ощупь выходит из комнаты, на автомате переступая через разбросанные вещи и куски реквизита. Наловчился уже не отбивать о них пальцы. Холодная вода дает достаточно сил, чтобы разлепить глаза и разглядеть собственное помятое лицо в отражении. Кошмар, краше в гроб кладут. Он надеется, что чашка кофе и пара бутербродов дадут ему сил хотя бы изображать из себя энергичного, готового к труду и обороне КВНщика. В доме тихо. Со всей этой подготовкой у них всегда суета и крики с утра и до поздней ночи, даром что человек двадцать вместе живет, а сибиряки вообще народ шумный, но сейчас слышно только похрапывание зверски уставших людей. Русик спускается вниз, стараясь не навернуться на дурацкой, крутой лестнице, и уже за несколько метров слышит звон посуды, чужие голоса и чье-то задорное хихиканье. Сланцы мягко шлепают по полу, поэтому когда Яруллин все-таки заходит на кухню — его уже очевидно ждут, потому что его сразу встречает нестройное, в два голоса: — Доброе утро! — С добрым утром, Руся. — Доброе-доброе, — Руслан кривится от звука собственного голоса, но все же выдавливает улыбку, глядя на тех, кто тоже сумел встать в такую рань. Настя сидит за небольшим столом, на котором теснятся чужие разномастные чашки и одинокая сахарница. Она выглядит поразительно бодрой для столь раннего часа, словно уже успела совершить утреннюю пробежку по окрестностям и подышать свежим воздухом. В ладонях у нее зажата ее собственная кружка — с забавным желтым медведем — которую она всегда возит с собой. С другой стороны, ровно против окна, стоит и барабанит пальцами по кухонной тумбе Степа. Пробивающийся в окно утренний свет обволакивает его длинную, неправильную фигуру, острые локти, торчащие из рукавов серой футболки, делает его светлые, взъерошенные волосы золотисто-соломенными. Степа поворачивается к нему, улыбается заспанно, застенчиво, по-утреннему мягко. Русик так привык к его богатому на мимику, угловатому лицу, вечно выдающему выражения разной степени эмоциональности, что совсем забыл, что Степка может улыбаться… так. — Все спят, а мы кофе пьем, — сообщает тот хрипловато, тянется к посуде на столе, — Присоединяйся. У Русика, наверное, еще мозг от сна не отошел, или в искрящемся балтийском воздухе содержатся легкие наркотики, но он ничего не отвечает — только стоит, щурится от света и губы рвет в улыбке. Ему как будто огромной иголкой пронизывает сначала грудь, протягивая нить ровно через солнечное сплетение, отдающееся пульсацией, а потом обратно между лопаток, да так, что легкие щемит. Когда он смотрит на Степу, в голову почему-то приходят мысли о квадратах солнечного света на кухонном полу, ярких желтках яичницы-глазуньи на шипящей сковородке и янтарных ломтиках сыра на белом блюдце. Детали, которые делают любое утро по-домашнему приятным. От которых забываются разбросанные по полу вещи, осточертевшие будильники и собственный убитый вид в зеркале, и становится так… уютно, хорошо. — Русик, кажется, еще не проснулся, — мягко подмечает Лукин, обращаясь вроде бы к Насте, и вдруг шагает вперед и аккуратно всовывает ему в руки чашку, от которой поднимается ароматный пар, — Держи. Ты нам нужен бодрый. И та же кроткая улыбка, отражающаяся в светлых глазах, от которой желудок приятно ухает вниз, и Руслан стискивает чертовски горячую чашку обеими руками, лишь бы не уронить ее, мимолетно цепляя Степины пальцы своими и почему-то от этого смущаясь. — Спасибо, Стёп. Он, не глядя, делает глоток. Жидкость беспощадно обжигает язык и небо, но это дает секунду «на подумать», и он сразу начинает мыслить яснее, словно тряпочкой запотевшее стекло протерли. Теперь Руслан, по крайне мере, может как следует осознать, что он зверски голоден, что у Степы на шее пропечатался след от подушки и что Настя, глядя на них, бессовестно ухмыляется. Чему она ухмыляется, Яруллин думать не хочет и одновременно прекрасно знает, поэтому быстро шагает мимо Степы к столу, переступая через полосы света, которые еще минуту назад ласкали бледные Степины руки с темными точками родинок. Разрывает те самые, пронизавшие его насквозь, невидимые нити. — А что, никто больше не проснулся? — спрашивает он наигранно легко, но когда он оборачивается, взгляд Лукина обжигает сильнее, чем стенки чашки обжигают руки. И все же тот радостно откликается: — Действительно, пойду разбужу Саню и остальных! Хватит дрыхнуть, работать пора. И выходит из кухни. Руслан торопливо отхлебывает еще кофе, надеясь заглушить этим странный холодок в груди, и, наконец, осторожно поднимает взгляд на Настю. — Ничего не говори, — просит он не то ее, не то желтого медведя на ее чашке, просто потому что посмотреть девушке в глаза у него сейчас сил нет. Он бы и сам себе сейчас в глаза не смог посмотреть. Настя пожимает плечами. Актерка у нее явно лучше, чем у Степы — легкости ее тона Русик, по крайней мере, почти верит: — Да я и не собиралась.