***
Решив съездить в центр, они катаются по автобусам, отказавшись от такси; Чимин почти спит половину дороги, положив голову на плечо Хосока, под музыку в наушниках, которые они поделили надвое. Ещё утром, успевшее встать солнце, сейчас пряталось под толстым слоем серых туч, нагоняя тоску и задумчивость. Хосок смотрел на вид из окна, осторожно касаясь то пальцев, то шелковистых волос Чимина, улыбаясь чему-то… — Может, сходим в кино? — Чимин кивает в сторону кинотеатра, когда они, уже добравшись, просто гуляют по улицам. Хосок хмурится и отрицательно качает головой. — Почему нет? — Просто там показывают трейлеры, а я ненавижу смотреть трейлеры к фильмам. Каждый раз думаю, успею ли я увидеть выход этого фильма, — он сам жалеет о том, что сказал это; взгляд Чимина становится как у побитого щеночка, и в такие моменты Хосоку кажется, что его мягкосердечный, наивный друг готов сделать всё, что он попросит… — Прости, Хосоки, — Чимин трётся щекой о его плечо и сжимает чужие пальцы, совершенно не думая, что на них могут косо смотреть прохожие на улице… — Всё хорошо, давай в торговый центр! Время для дорогих покупок и вредной еды, — он умел быстро зарядить обстановку энергией; Чимин всегда говорил, что он — человек-солнце, такой же яркий, улыбчивый. Хосок хотел бы быть для него источником тепла ещё очень долго… Чимин лопает в обе щёки любимые гамбургеры, щебечет, не переставая, иногда даже улыбаясь. А потом замечает, как пальцы Хосока придерживают трубочку от колы, как он судорожно сглатывает, как будто сквозь боль, и улыбается нервно… — Всё хорошо? — Да… иногда такое случается, — Чимин подрывается с места, бросив чёртов гамбургер, и приземляется рядом с другом на диван, смотря с беспокойством. Он трогает бледное лицо, стирая испарину со лба, и чувствует, как земля уходит из-под ног от паники… — Хосоки… может, в больницу? — Не хочу, последний год и так прошёл среди белых стен, сейчас я хочу быть рядом с тобой. Пожалуйста, не надо… — Хосоки… — жалобно стонет Чимин, у него уже слёзы на глазах и губы дрожат… — Это неважно, уже ничего не важно, у меня метастазы по всем лимфоузлам шеи. Врач говорил, что это может случиться в любой момент. Я наверняка просто задохнусь, или же сердце перестанет биться, — Хосоку плевать, что посетители кафе на четвёртом этаже смотрят на них странно, и что Чимин ревёт, прижимая голову к его плечу. — Я не хочу, чтобы ты это увидел, не хочу, Чимин-а… Наверное, ему стало хуже, потому что вокруг много людей, так решил плачущий Чимин. Он уводит его к стоянке вместе с дурацкими, никому не нужными покупками, которые были лишь ещё одним пунктом в списке, и ловит такси. По дороге они заходят в магазин, и младший позволяет скупить всё вредное, но вкусное… Они всю ночь сидят на кровати Хосока, говорят обо всём; Чимин плачет, Хосок иногда смеётся, и им хорошо вместе… Слишком хорошо. Хосоку всё ещё больно, несмотря на дозу таблеток обезболивающих, а Чимину ничего не поможет… Он постоянно цепляется маленькими, пухлыми пальцами за изящные кисти рук Хосока, смотрит со слезами на глазах и молит, чтобы тот больше не говорил о том, что их поджидает…***
— По-моему, они смотрят на тебя, — Чимин поднимает лицо со стола, на котором два остывших капучино и смотрит по указанному направлению. — Красотки, — комментирует Хосок, слабо улыбаясь… — О ком ты? — измученно спрашивает Чимин. Ему снятся кошмары в последние дни, он не высыпается, потерял аппетит. И то, что он сбежал из дома и школы, ничего не меняет. Хосок таскает его по всем местам города, сжимая в руках фотоаппарат. Свобода уже не кажется такой сладкой, как раньше… — Да те две девочки, та, которая с короткой стрижкой, постоянно смотрит на тебя. Может, угостим их? — Чимин зевает и закатывает глаза, показывая степень заинтересованности в этом деле. — Ты умрёшь девственником… в одиночестве, — шипит Хосок и почти больно дёргает за щёчку. — Ну и пусть, лучше умереть девственником. Мне никто не нужен. Перестань пытаться устроить мне личную жизнь. Мне 16, чёрт возьми, и мы в малознакомом городе, в какой-то дешёвой забегаловке, — Хосок не слушает, смотря куда-то в стену позади него. — Чон Хосок, ты меня вообще слушаешь? — Ты забыл, зачем мы здесь? Смотри, стена почёта. Если съешь двухкилограммовый стейк, то за него не нужно будет платить! И твою фотографию повесят рядом с этими толстяками. Какая громадина! — восхищённо тянет он, подорвавшись с места… — Ты идиот, — стонет Чимин, когда друг заказывает этот долбанный огромный кусок мяса, пожаренный с чесноком и базиликом. — Если ты его не съешь, то платить будешь сам! — Спокуха! Я уже долгое время без химии, так что аппетит вернулся. Давненько мы не делали что-то безумное, — заинтересованные посетители смотрят на них и шушукаются. Чимин подозрительно косится на литровой бокал пива, который дали вдобавок, чтобы стейк шёл не в сухую, и усаживается на место… — Долбаёбина, — комментирует он, смотря на часы. У них всего час, чтобы Хосок всё съел до последнего кусочка. За ними наблюдают два официанта, уборщик и несколько посетителей. Чимин, выругавшись себе под нос, решает не участвовать в этом, скрестив руки на груди и сев подальше. Но потом сам кричит подбадривающие слова вместе с остальными посетителями, окружившими Хосока. Он вытирает салфеткой испачканный рот друга, который, не переставая, жрёт это мясо уже руками, ибо времени в обрез… — Не жуй! Глотай, — орёт Чимин… — 14… 13… — кричит официант; остались считанные секунды, заведённые посетители, оставив свои столики, снимают на камеру, а на тарелке осталось кусок размером с пол ладони. Чимин толкает вилку ему в рот и судорожно смотрит на часы; пиво давно осушено, новый стоит денег, которых у них и так почти не осталось в последние дни, а если Хосок не успеет, то им пиздец, не иначе… — Глотай, глотай, идиот!!! — Хосок делает то, что друг сказал и, открыв рот, показывает всем, как последний кусок исчез у него во рту. Вся его рожа в мясном соусе, на шее дурацкий слюнявчик, который кто-то притащил. Чимин радуется, как ненормальный, и бьёт кулаками по столу, посетители орут вместе с ними, пока официант щёлкает фотоаппаратом, запечатлев обдолбанное, точнее, наевшееся лицо Хосока, после чего, победитель, нагнувшись, заблёвывает весь пол, плюс ботинки, стоявшие поблизости… В уборной весь азарт и минутная радость как-то быстро стихают, Чимин моет руки, чистит обувь, думая, что это было не такой уж и плохой идеей… — Это было опасно, знаешь? — бросает Чимин, когда друг выходит из кабинки; у него лицо никакое и губы посиневшие. — Зато было весело, разве нет? Хоть и на фото я похож на объевшуюся свинью. — Не хочу, чтобы ты делал что-то опасное ради веселья или какого-то шестого пункта в дурацком списке. Разве ты не ради безопасности вычеркнул наркотики? — Ты бы видел своё прокисшее личико в последние дни, я бы и не такое сделал, лишь бы ты улыбнулся, — бросает Хосок, прежде чем осознаёт сказанное. — Я пойду, место для десерта освободилось, — Чимин ещё стоит немного, думая обо всём, а потом спешит к другу, намереваясь попробовать что-нибудь сладкое.***
В последние дни Хосоку совсем плохо, и они не выходят из номера, постоянно ссорясь. Чимин настаивает на госпитализации, видя, как мучается друг, а Хосок повторяет заезженное своё «всё хорошо», когда, на самом деле, совсем не хорошо. Потому что Чимину страшно: он не спит по ночам, слушая мирное посапывание друга на соседней кровати. Ему необходимо слышать это, знать, что он дышит, что утром проснётся, и день начнётся заново. Он трёт усталые глаза, глотая горькую слюну, нехотя думая о том, что ему принесёт очередной день… — Хосоки, почему ты написал цифру 7, но не написал, чего хочешь? — Чимин сидит на кровати, сжимая листок, а Хосок, которому сегодня менее паршиво, сутулясь, стоит около окна, смотря на горизонт с видом на море. — Я не записал, потому что хотел завершить остальные шесть пунктов, а это сделать, если останется время, — хрипловатым голосом тянет Хосок; потрескавшиеся бледные губы еле размыкаются, и Чимин не может смотреть на всё это — на то, как его друг медленно тает… угасает, как свеча… — Давай завтра сделаем? Это будет последним пунктом, а потом мы вернёмся домой, да? Твоя мама наверняка очень соскучилась, — дрожащим голосом, жалобно просит Чимин; страх, которым он живёт последние дни словами не описать, Хосок всё знает, чувствует, считая каждую капельку слёз, которую за него льёт младший, ненавидя себя ещё больше… — Да… завтра сделаем. Так что спи сегодня крепко, Чиминни, обещаешь? — Обещаю, — шёпотом говорит Чимин, прижимая к щеке руку Хосока, который подался ближе, чтобы погладить его по волосам.***
Утром Чимин просыпается на звук будильника, проклиная всё на свете. Кто вообще поставил будильник в его телефоне на такую рань? Чертыхаясь, он встаёт, запинаясь об собственную ногу, и тянется к тумбочке, наконец, отключив, получив желанную тишину. Он уже поворачивается, чтобы лечь обратно, как замечает, что соседняя кровать пуста и аккуратно убрана. На глаза попадается белый листок рядом, на той же тумбочке, и Чимин дрожащими пальцами поднимает его, начиная читать. «До рассвета 5 минут, поторопись, если хочешь увидеть». Чимин бежит со всех ног, даже не переодеваясь, в одних шортах и футболке, и спускается по лестнице вниз босиком. Его сердце глухо стучит в горле, в ушах, а слёзы, которые заставляют всё выглядеть мутно перед его взором, как некстати мешают… Он хочет успеть так сильно, так отчаянно, как никогда в жизни. Он знает, что надо пойти на берег, в их местечко, где они не раз встречали рассвет и провожали закат. Прохладный утром воздух режет лёгкие, но он не останавливается, продолжая бежать босиком по асфальту, а потом и по мягкому песку. Потому что знает, потому что чувствует, как что-то внутри обрывается… — Хосо-о-ок! Хосо-о-ок, — пляж пустует, на горизонте слегка горит кусочек красного солнца, который только-только показывается. И Чимина трясёт от паники, от холодного воздуха; он оглядывается вокруг, ещё зовёт, но его всё равно здесь нет… Он бежит по набережной, по всему периметру того участка, где они постоянно сидели, отчаянно хватая ртом воздух и борясь с дрожью во всём теле, пока не видит впереди что-то белое… Подбежав достаточно близко, он замирает, сначала поражённо смотря на маленькие ракушки, расставленные в понятливые иероглифы, обозначающие слова. И потом видит белые кеды, которые они недавно вместе покупали, а под ними белый лист… «Our story will never end», — написано над семью строчками действий аккуратным почерком… «Признаться», — появилось на последнем пустующем пункте… «Я люблю тебя», — на песке, ракушками, которых хотел фотографировать Хосок… А морская гладь выглядит спокойной, как никогда, как будто это не она проглотила молодые мечты, которые никогда не сбудутся, улыбку, что будет греть только с фотографий, и нежные чувства, которые хранились в юношеском сердце…End of flashback