Как спасти нормандского наследника

      Иккинг никак не думал, что на необитаемых Нормандских островах он кого-нибудь встретит. Ему доводилось не раз их посещать — здешняя природа, такая девственная и спокойная, способствовала излечению духа, сулила покой и плодоносные размышления. Он планировал провести пару дней отшельником, неприкаянной душой, незримым призраком, отстранившись от телесных потребностей.        Как ни странно, ему не хватило смирения признать, что за этим решением стояли как раз-таки «догмы Сократа», прочитанные накануне дочери. Иккинг с долей горести понимал, как учение философа-бродяги неумолимо проникало в его подсознание, диктуя свои условия. Нет, он не мог этого стерпеть! Горячая молодецкая кровь всё ещё разливалась в нём бурными ручьями, не торопясь переходить в ленивые реки. Сердце слишком громко выстукивало ритм, чтобы он мог смириться с «ужасной сократской мудростью»: «Я знаю лишь то, что ничего не знаю, но другие не знают и этого». Вся его сущность исследователя противилась этому высказыванию, словно дикий мустанг неминуемому пленению. Иккинг ужасно злился на философа прошлого, никак не понимая — как может учёного остановить абсолютное незнание? Ну не знаешь ты ничего, так поди исследуй, изучай и учи до потери жизни! Докопаться можно ведь до любой истины, было бы желание! Не хватит одной жизни, так привлеки и другие — и, глядишь, весь мир будет за день познан!       Сидя в роще раскидистых вязов, Иккинг глядел в звёздное небо, обрамлённое рамкой резных листьев. Он сидел на мшистом ковре и размышлял о жизни, о тайнах, о сыне… До тех пор, пока спящий под боком Беззубик не поднял голову. Дракон навострил уши, улавливая усталое хлопанье крыльев и свистящее дыхание. В ночных небесах он приметил упряжку, из последних сил бьющуюся с воздушной стихией.       Тогда и постучался к неразлучным друзьям зов нового приключения…       С полминуты Полуночный всадник и мальчишка обменивались оценивающими взглядами. Первый смотрел с лёгким недоумением, второй — со жгучим интересом.        Вильям впервые увидел настоящего викинга, своего кровного предка, дикую, не офранцуженную сущность. Он силой удержал в себе выдох облегчения — слава Богу, перед ним стоял не старый рыжеволосый тролль. Это был ровесник сэра Алена с лицом, на котором читались сила духа, отвага и азарт познания. Всё в нём — горящие зелёным пламенем глаза, аккуратно стриженная щетина, густые русые волосы, плотно сжатые губы, тонкий шрам на подбородке — по-своему выдавало северного человека, которого не страшат ни капризы природы, ни угрозы южных народов.       Верный своей привычке придавать людям «животность», Вильям определил и его «вид». Полуночный всадник напомнил ему обыкновенную пустельгу — птицу из семейства соколиных. Одна из причин такого выбора — это удивившая мальчика немощность телосложения. Примечательно, насколько Вильям оказался меток с «животной» метафорой — Иккинг никогда не был знатным воином среди викингов и полжизни держался роли слабого изгоя. Совсем как пустельга в своём семействе благородных птиц! Её название происходит от слова «пустышка» — этот соколок настолько мал (его порой зовут «воробьиным»), что он не годится для соколиной охоты так же, как Иккинг для военных походов. Получается интересная история — чтобы бросить вызов степному орлу, которого обличила в предательстве серая мышь, воробей должен просить помощи у пустельги…        Иккинг сощурил глаз на мальца, затем на упряжку и обратно. Он был раздосадован нарушением покоя и вторжением в его мир ещё одного ребёнка. Нет, он успел по горло насытится ученическим произволом и неуважением. Отдых, нужен отдых! Иккинг покинул бы Вильяма, не задумываясь — что мешало ему раствориться в ночи, подобно призраку? — но упряжка задержала его внимание.        Вильям сглотнул и схватился левой рукой за плащ. Взгляд «пустельги» вдруг стал пристально грозен.        — Господи, язычник, — против воли произнёс мальчик, перекрестившись.        — Упаси Один, ты христианин, — ответил Иккинг с мнимым страхом. — Повторяю: кто ты, drengur*?       ("drengur" = "мальчик", исландский)       Правильная, хоть и окрашенная резкостью варварского языка, французская речь удивила Вильяма. Он ощутил, как между ним и всадником выстроилась невидимая стена, порождённая иноверием. Мгновение он корил себя — ну зачем так неаккуратно начинать разговор? Он покосился на Гекату в надежде на защиту, но та спала мёртвым сном. Не было никакого подспорья! Оставалось надеяться только на собственные силы. Но что он мог? В детстве французские бароны учили его тому, что язычники — люди непредсказуемые, вспыльчивые и опасные. Им нельзя верить! Ни при каких условиях! Лишь недавно сэр Ален обмолвился об обратном, но то была лишь капля в океане категоричных заявлений, промелькнувших в мозгу мальчика. После пережитых предательств в Вильяме впервые пробудились подозрительность и скрытность. Он вооружился единственным козырем, который имел — ложью.        — Меня зовут Астор де Мариньи, — гордо заявил он, непринуждённо убрав руки за спину, чтобы скрыть родовой герб на рукаве и плаще. — Я прибыл сюда от имени герцога Алена III, чтобы официально объявить эти земли бретонскими владениями.        — Громко говоришь для мальчишки, Астор, — ответил Иккинг, степенно подходя к нему. — Вот только сэр Ален лично вверил мне эти острова из самых дружеских побуждений. Вдобавок, он всегда держит при себе любимых флейтовранов…       На этих словах дыхание Вильяма прервалось. Он отступил на шаг с ощущением, что крепость его лжи рассыпается по камешкам. На глаза ему попался протез всадника, прежде скрывавшийся за чёрной мантией теней. Первый раз в жизни он увидел подобное увечье, и под новым порывом страха сжалось его сердце. А всадник приближался! Вильям сделал ещё шаг и вдруг под опорной ногой не ощутил каменистой земли. Мельком взглянув через плечо, мальчишка вскрикнул — там был обрыв. Сразу за ним — голодные до крови зубастые скалы, омытые пеной бешеных волн. Вильям срывался вниз! Только молниеносная реакция всадника спасла ему жизнь. Он схватил его за руку и подтянул к себе так, что мальчик оказался с ним лицом к лицу.        — Довольно обмана, — решительно произнёс Иккинг. Он сорвал с него плащ, сжал в руке и взглянул на герб. — Что случилось с сэром Аленом? Говори начистоту, Вильгельм.        — Вы меня… знаете?       Иккинг поставил его на твёрдую землю и посмотрел свысока многозначительным взглядом.        — Я знал Роберта, — ответил он. — Видел и тебя. Неудивительно, что ты меня не помнишь. Ты был слишком мал.       Упоминание об отце как рукой сняло страх, но недоверие прочно укоренилось в душе Вильяма. Он решил говорить не больше, чем того требуют.        — Сэр Ален был захвачен тарасконцами, — осторожно бросил он.        — Как же я этого опасался, — тревожно произнёс Иккинг скорее себе, чем собеседнику. Затем он вдруг дёрнулся, пристально взглянув ему в глаза. — Стоп, ты знаешь о тарасконцах?        — Сэр Ален мне рассказал, когда мы бежали от Сломленных.        — Тебе и про Сломленных известно!        — Да, это безвольные «дети» Анжуйского дома…        Вильям почувствовал себя, как на допросе, словно он владеет запретной информацией и подлежит устранению. Иккинг схватился за голову, померял шагами поляну и, в конце концов, сказал:        — Какой же сэр Ален хитрец! Нарушил собственное таинство Ордена, чтобы я тебя не посмел бросить…        — Что ещё за Орден? — неосторожно спросил Вильям.        — Ну нет уж, — буркнул Иккинг. — Я останусь верен своей клятве. Ты и представить не можешь, на какой риск пошёл сэр Ален, пожертвовав собой ради тебя. Его жизнь принадлежит Ордену, и он не имеет права с ней расстаться! С ним таинство! Нужно спасти его, как можно скорее.        — Вы хотели меня бросить? — с нотками обиды произнёс Вильям.       Он смертельно устал от всяких «Орденов», «тарасконцев» и «таинств» и благоразумно решил, что лезть в эти темы себе дороже. Иккинг посмотрел на него исподлобья. В надутых губах мальчишки ему померещилась самоуверенность Кая.        — «Бросить» — неверное слово, — холодно признался он. — Я слишком дружен с Робертом, чтобы так поступить. Скорее, «оставить» тебя здесь, подальше от опасностей, чтобы оградить тебя от глупости. Ты слишком много знаешь для мальчика… Стало быть, сэр Ален тебе безгранично доверяет.        — Он мой духовный наставник, — сухо констатировал Вильям. — Почти второй отец. У нас в христианстве таких называют «крёстными»…       Иккинг уловил в его словах необъяснимую скорбь — что-то снедало мальчика изнутри и тушило детский свет в глазах. Он ощутил накат страшного предчувствия и после недолгого молчания спросил:        — А «первый» отец? Роберт, он…        — …умер, — был краткий ответ.       Оба стояли, будто молнией поражённые.       Иккинг погряз в смятении, как в вязком болоте. Как мог Роберт Великолепный, такой сильный и волевой человек без проблем со здоровьем, так неожиданно скончаться? Наверняка, в этом замешана не естественная смерть, приходящая со стуком, — иначе бы он почувствовал её незримое приближение и провёл бы остаток дней с малолетним сыном. Если подозревать убийц, то уж, несомненно, тарасконцев. Но Иккинг почувствовал, что он нащупал лишь конец нити, ведущий в запутанный клубок подковёрных интриг. Он понял, что с гибелью Роберта Нормандия лишилась правителя, а юный Вильгельм превратился в изгнанника, за голову которого назначена солидная награда. Однако мальчик, стоящий перед Иккингом, даже не догадывался, как смерть его отца ударила по равновесию тайных сил в северных землях Франции…       Одиночество с новой силой ударило по Вильяму. Его нервы, по-детски нежные и чувствительные, натянулись до предела. Он проникся ненавистью к своей слабости, но ничего с ней не мог поделать. Нет, сейчас он не был герцогом. За богатым гербом с парой мощных львов прятался круглый сирота, едва оперившийся птенец, недолюбленный ребёнок. Вильям всем опустошённым сердцем желал, чтобы кто-нибудь отгородил его от враждебного мира хотя бы на короткое время. Он ощущал себя воробьиным слётком*, не потерявшим желтизны клюва.       (Слёток — птенец, только начавший вылетать из гнезда)       Ему нужно чьё-то твёрдое крыло, на силу которого он будет равняться. И Бог дал таковое — пёстрое крыло пустельги. Пусть эта птица с далёкого севера, говорит на другом языке, верует в иных богов, но, как известно, вылупившийся птенец принимает за родителя первое попавшееся на глаза существо, хоть природного врага! Таков инстинкт! Переродившийся после предательства Вильям не был способен с ним бороться.        — Пожалуйста, не оставляйте меня, — попросил он, сдерживая всхлипывания, чтобы не потерять остатки аристократского достоинства в своих глазах. — Сэр Ален говорил, что вы моё единственное спасение.        Иккинг всплыл из бездны размышлений. Он так проникся отчаянием юного герцога, что протянул ему руку и сказал:        — Что ж, сэр Ален как в воду глядел. Я спасу его, так как того требует долг, и помогу тебе, так как оставить тебя значит подвергнуть наши секреты опасности. Только есть одно условие.        — Какое? — с жадностью поинтересовался Вильям.        — Не задавай лишних вопросов. Чем больше ты знаешь, тем в большей опасности находишься. Ясно?        — Предельно!        Хоть мальчишеская любознательность в Вильяме била ключом, он решил пожертвовать ей во имя безопасности. Иккинг никогда не встречал таких покорных самородков. Кротость пришлась ему по душе.        — Тогда за дело, — воодушевлённо произнёс он. — Сперва нужно узнать, что стало с нашим общим другом.        — Его же не убили?        — Это вряд ли. Французы же далеки от «варваров-викингов», — грустно усмехнулся Иккинг. — Наверняка его упекли за решётку, чтобы провести судебное разбирательство и вынести приговор.        — Или же получить за него выкуп, — предположил Вильям, быстро влившийся в суть разговора.        — Возможен и такой вариант.        — В Нормандии немало тюрем, мы не успеем осмотреть их все…        — А кто говорит, что мы должны их прочёсывать? У меня есть другое raisin…        — Вы хотели сказать «raison»? В смысле «соображение»?        — Да, а я что сказал?        — Вообще-то… «губная помада».        — Helviti* («чёрт» — исландский), подзабыл французский, лет пять на нём не говорил… Во всяком случае, это ничего не меняет. Мы с тобой отправляемся в Гранвиль.        — Для чего? Это маленькая рыбацкая деревушка…        — Ты обещал не задавать лишних вопросов.        — Да, мсье, прошу простить.        Вильям сглотнул и нашёл смелость спросить то, что собирался с самого начала:        — Только один вопрос, уверяю, не лишний. Как к вам прикажете обращаться?        — Хм, и правда, хороший вопрос...       Иккинг понимал, что викингов во Франции не то что не жалуют — их вешают сразу же без суда и следствия. Посему необходимо было придумать новое имя, не вызывающие подозрений. Он почесал макушку и попросил:        — Дай мне, Вильям, подходящее французское имя.        Мальчик покосился. Ну вот — даже настоящее имя стало тайной… Как же любопытство жгло его изнутри! Сколько же вопросов разъедало мозг! Он поклялся себе, что при встрече с сэром Аленом непременно даст им волю и разузнает всё, что только можно! Сейчас же он вытер лоб, от напряжения покрывшийся испариной, и задумался. Была когда-то у него во дворе ручная пустельга, которую подарили злой шутки ради. Думали, задеть чувства юного герцога и посмеяться. Однако не тут то было! Смелый и отчаянный соколок, видимо, больше задетый, нежели новый хозяин, на следующий день принёс ему целого хорька с себя размером! Вильям тогда несказанно обрадовался и назвал его Кристофером, «последователем Христа».        — Кристофер, — сказал он и сейчас. — Буду звать вас сэр Кристофер из Нанта*.       (Нант — прибрежный город Бретани)        — Как скажешь, юный друг.        Вильям про себя усмехнулся. Не думал он, что человек языческих традиций так охотно возьмёт католическое имя. Мальчику нравилась мысль, что ему удалось околпачить* самого Полуночного всадника в отместку за запрет естественного детского любопытства.       ("околпачить" = обмануть, снова акцент на то, что герцог употребляет простонародные слова)        Да что кривить душой — по лицу Иккинга было ясно, что он не всматривался в суть наречения. Всадник тщательно обдумывал дальнейшие действия.        — Мы полетим на Беззубике… — он вынужден был остановиться, ибо крылатый друг, всё это время пребывавший в его тени, принялся обидчиво ворчать. — Ах, прости. Вильям, это Беззубик, Беззубик — Вильям.        Дракон дождался своего часа! Он быстро засеменил к мальчишке, широко раскрывая ноздри и глаза. Он хотел знать о чужаке больше! Бедный Вильям побоялся шелохнуться, когда Беззубик окидывал его взглядом, вздохнуть, когда тот обнюхивал его с ног до головы, вскрикнуть, когда шершавый язык прошёлся по его волосам. Мальчик всерьёз подумал, что он разделит судьбу шёлкового рукава, который оказался полностью прожёван.        — Открой глаза, Вильям, — посмеялся Иккинг. — Всё позади!        И верно, «злобное порождение молнии и самой смерти» отступило от него и заняло место рядом со всадником. Вильям наскоро прочёл молитву Всевышнему.        — Готовься к полёту, — приказал Иккинг. — Геката и Хоэль пришли в себя. Они полетят с нами. Жаль, что повозку придётся оставить здесь… Я столько над ней трудился, — сказал он, освобождая флейтовранов от шлеек. — Да, Вильям, эту упряжку я изготовил для сэра Алена в знак дружбы. Это знание, я думаю, не станет для тебя фатальным. Считай его подарком за своё терпение.        — Благодарю, — ответил Вильям, придя в себя. — Но я предпочитаю получать всё сразу. Не люблю подачек.        — Похвально, — улыбнулся Иккинг и запрыгнул в седло. — Хотя закономерно — кровь викингов течёт в твоих жилах.        Вильям был горд за свои слова, но ответ на них его не обрадовал. Он вдруг ощутил внутри разделение сущности на северную, бродяжью, и французскую, благородную. Первая ратовала за свободу, независимость и странствия, а вторая была сторонницей изысканности, рыцарского кодекса и высшей власти. Мальчик потерялся в своих желаниях и чувствах. Он понял — когда-нибудь ему придётся стать бальи* на внутреннем суде и сделать выбор между тем, что должно быть выставлено на свет божий, и тем, что обязано спрятаться во тьме. Но он пока был к этому не готов.       (Бальи — в дореволюционной Франции королевский представитель судебной и административной власти северных областей)        Только с третьей попытки Вильяму удалось сесть на спину ночной фурии. Он умостился позади Иккинга, уцепился за его плечи и громко выдохнул. А что если рыбаки потом будут рассказывать о двух Полуночных всадниках? Что если он тоже пополнит ряды призраков? От одной этой мысли холодок пробежал по его спине, но некогда было об этом размышлять. Могучие крылья Беззубика подняли всадников в румяные утренние небеса и понесли навстречу Гранвилю. Геката и Хоэль, полные надежд спасти товарищей и двуногого друга, последовали за ними.