Сборник бессистемных общих хэдканоных зарисовок по кроссоверной вселенной

– В документах, которые ты нам принес, указаны разные имена, – медленно произносит Слава, точно боится, что сказав разом слишком много, может его спугнуть. – Среди них есть настоящее? – Возможно – есть, возможно – нет. Раз я его не называю, странно было бы подавать какие-то намеки. Химик не глядя комкает одну из страниц со старым переводом записей, и бросает под стол. Он говорит, что отчасти раньше дело было именно в этом: при первом переводе что-то напутали. Объяснял он довольно подробно, но Слава так и не понял толком – в химии он всегда понимал еще меньше, чем Яшка. – И как мне к тебе обращаться? – Можешь называть меня как угодно. Любым именем из моих документов. Любым другим. Он улыбается, а потом опускает взгляд, возвращаясь к журналу; мурашки ползут у Славы по спине и в горле разом пересыхает. Он знает, что ни к чему хорошему эти разговоры не приведут, все скорее всего будет как всегда, потому что Яшка прав: каким бы ни было начало, конец всегда один. И Слава отчаянно пытается перестать надеяться на лучшее, перестать верить, что будет иначе – но всякий раз, когда у него почти выходит, все опять начинается сначала, крутится, как граммофонная пластинка, вот только мелодия с каждым разом становится все страшнее. – Когда-то я знал одного немца, которого звали Андерс, – медленно произносит Слава. – Он помог мне многое понять. Разобраться во мне самом. Почувствовать все иначе. – Как первая любовь? Слава кивает, медленно подходя ближе. «Вы все животные» – вот что тот сказал. Прямо перед тем, как Слава его убил. Он не был красивым, но Славе нравились его волосы – жесткие, черные с частой проседью, лежавшие крупными локонами, похожие на отцовские, и вцепившись в них с силой, он все никак не мог заставить себя разжать пальцы, позволить голове упасть, позволить волосам промокнуть от крови. Столько лет прошло, но он до сих пор помнит это ощущение. – Так хочешь назвать меня его именем? – Нет. Я придумаю для тебя что-нибудь получше, – тихо произносит Слава, опуская руку на стол, рядом с рукой химика и тот придвигает ладонь ближе. Пальцы у него длинные и сильные. Слава вспоминает их прикосновение – рукопожатия, переданные из рук в руки бумаги, и тот момент, когда химик провел ногтем по его наколке с вороном, прежде чем спросить, любит ли Слава птиц. – Насколько лучше? Ошибиться нельзя, а в голову Славе как назло лезет одна чушь. – Что, если я назову тебя Зигфрид? – Надо же, а ты очень, – сейчас он не улыбается, но в голосе слышится смешок, за которым химик прячет заминку, – романтичный. Слава вздрагивает, услышав это слово. Оно слишком похоже на знак, чтобы можно было пропустить его мимо ушей. Лучше спросить прямо сейчас и сразу все узнать. Иногда Слава почти уверен: этот новый химик чувствует то же, что и он сам, вот откуда эти любопытные взгляды, вот почему он старается держаться рядом. А иногда он думает, что просто сам себя обманывает и как только расскажет правду, химик оттолкнет его, прогонит или сам постарается сбежать, как делали некоторые до него – те, что уже мертвы. Он опускает руку химику – Зигфриду – на плечо и тот вдруг, оставив исписанные листы, резко разворачивается всем телом. Он как будто тоже ждет этого разговора – или Славе так только кажется. Он не знает. Он боится ошибиться. Его сердце бешено колотится, Слава чувствует на ладонях липкую кровь и пристающие к ней жесткие волосы. Но он знает, что должен сказать сейчас. Чтобы больше не ждать. Чтобы больше не сомневаться. – Я хочу, – Слава облизывает губы, – быть с тобой. И если ты мне откажешь, я умру. – Умрешь? – в его голосе звучит такое искреннее любопытство, что Славе даже становится не по себе. Он вдруг отчетливо понимает, что тот мог понять это «быть с тобой» неправильно, и, прикусив язык, судорожно пытается придумать что-то другое, лучше, но в голову, как назло, ничего не идет. – Умру, – кивает он и подступает ближе. Едва заметно склонив голову набок, химик – Зигфрид – чуть отдвигается и, прижавшись к Славе бедром, медленно потирается об него. Нет. Он все понял правильно. – Что же, – снова улыбнувшись, он берет Славу за подбородок, ерошит волоски бороды большим пальцем. – Как врач я совершенно не могу этого допустить.