Сборник бессистемных общих хэдканоных зарисовок по кроссоверной вселенной

Он обещал Яшке, что все будет хорошо, что не натворит ничего, пока тот в Ленинграде, но Слава чувствовал, как растет внутри голод, и просто решил, что справится с ним, устроив охоту. Охота раньше всегда помогала. Конечно, на этот раз он берет с собой Зигфрида. Было бы неправильно его не позвать, к тому же он ничего не имеет против убийств, он сам об этом неоднократно говорил. Он с интересом выслушивает рассказ Славы о царских охотах — о том, как они с Яшкой вывозят в лес тех, кто заслуживает особой казни, и выпускают, давая шанс сбежать. Фальшивый, конечно: не зная местности, с одним ножом и без теплой одежды любой сдохнет в лесах, но за этот шанс все равно каждый хватается обеими руками и пытается сбежать. А Слава и Яшка идут по следу, с оружием в руках. Сейчас у них в подвале — только попытавшийся подставить братву Колька по кличке Сапожник, но для небольшой охоты этого хватит. Тем более, зима уже на исходе и в лесах не особо холодно. Один Слава охотиться не хочет, но и тащить с собой Вову не хочется, он исполнительный, но слишком скучный. Именно так Слава говорит Зигфриду — и тот конечно соглашается поохотиться вместе. «Не жди от меня слишком многого, — говорит он. — Я не был на охоте много лет». Он говорит, что предпочитает холодное оружие, но все же берет обрез из яшкиной коллекции оружия. Вот и все. Вот и договорились. Остается только связать Кольке руки веревкой, затолкать с вовиной помощью в машину — и уехать. Слава знает, что стоило бы взять с собой кого-нибудь из ребят, что стоило бы во вчерашнем телефонном звонке рассказать Яшке, мол, хочу поохотиться без тебя — но слишком хочет остаться с Зигфридом в лесу наедине. Он уверен, что это поможет ему успокоиться. Только это и ничто другое. По пути до того места на опушке, где они обычно оставляют тех, на кого охотятся, «Козлик» отчаянно трясется на ухабах, Славе почти постоянно приходится держать руль обеими руками и это его раздражает — как раздражают колькины всхлипы за спиной — потому что он хочет положить руку на колено Зигфриду, почувствовать, что он рядом. Тот как будто понимает это и сам придвигается ближе, гладит его по шее тыльной стороной ладони — голой ладони, он не носит перчаток. От этого прикосновения Славу будто встряхивает. Он вспоминает, как ездил на охоту с отцом. На обычную охоту. На кабана. И перед войной, и после, еще до того, как все пошло наперекосяк, они уходили в лес вдвоем, жгли костры, пили водку из одной фляги, шутили, болтали о всякой ерунде. Он хочет свернуться, как побитый пес, и заскулить. И спросить, виноват ли он, что таким уродился. Вместо этого он останавливается, чтобы выкинуть Кольку, бросить с ним рядом в снег сложенный перочинный нож, и вернуться на водительское место, чтобы отъехать чуть дальше, дать Кольке хоть какую-то фору. Он останавливается снова минут через восемь. Зигфрид выходит из машины первым. Он, держа обрез на сгибе локтя, с любопытством осматривается, стянув с головы шапку, оглядывает окрестности, будто пытаясь все разом запомнить. Он здесь раньше не бывал. Может, вообще никогда еще не бывал в русских лесах. Ему очень идет подаренная Славой шуба: простой крой, серебристый мех, оттенком похожий на его собственную седину. На фоне заснеженного леса Зигфрид выглядит так величественно, что у Славы перехватывает дыхание. Он совсем не похож на отца, да и моложе гораздо, но все равно — Славе хочется повиснуть у него на шее и заплакать. И просить прощения, хотя уж перед ним-то точно ни в чем не виноват. А потом Славу вдруг отпускает. Как и не было ничего. Он разворачивается, смотрит на глубокий след, оставленный в снегу, и прикидывает, сколько теперь километров до Кольки и куда тот двинулся. Слава здесь ради охоты, и он не собирался позволять добыче уйти. — Пойдем. А то он замерзнет раньше, чем мы его пристрелим, — бросает он через плечо. — Иди вперед, — отвечает Зигфрид. — Я догоню. Слава открывает рот, чтобы возразить, попросить пойти с ним — но так и не говорит этого. Он поворачивается к лесу и думает о том, что Колька уже где-то там, среди деревьев. Нужно его найти. Нужно догнать. Он улыбается и перешагивает через упавший ствол, из-под руки всматриваясь рябящие перед глазами стволы. Шаг, еще шаг. Снег скрипит под сапогами, а сердце в груди — колотится, скачет по-заячи. Слава улыбается. Он скучал по этому ощущению. Шаг, еще шаг, быстрее и быстрее. Заблудиться Слава не боится, идет наугад — а потом замечает среди деревьев яркое пятно, и бросается во весь опор, не позволяя себе даже задуматься. Конечно, это Колька. Больше тут быть некому. Шаги превращаются в прыжки. Можно просто подождать, пока Колька выбьется из сил и начнет замерзать, но Слава не хочет. Это уже поддавки. Охота должна быть настоящей. Он мчится вперед, а Колька, наверное, услышавший его, пытается убежать, но Слава быстрее и охотничий азарт согревает его изнутри. Шаг за шагом, быстрее и быстрее. Он отбрасывает тяжелое ружье, толком не замечая, как шапка слетает с головы. Важно только одно: догнать. Догнать и задрать. Слава будто проваливается внутрь самого себя, как в бездну, со всех сторон его обступает белая мгла. Он бежит за Колькой Сапожником, уже не разбирая дороги, ничего не понимая, просто чувствуя запах добычи, пороховой, острый. Колька тоже бежит, но на него со всех сторон наседает холод, Слава чует его страх и от этого заводится еще больше. Ему жарко. Слишком жарко. Он запускает пальцы под ворот дубленки, не сбавляя хода, рвет его прочь, все — прочь, все — уже не нужно. Только белый цвет и обжигающий легкие воздух. И погоня. Колька все ближе. Белая мгла подхватывает Славу, как волна, и кидает прямо на него. Он сбивает Кольку с ног, валит на покрытую снегом землю, бьет с размаха в грудь, так что пальцы того разжимаются от боли, выпуская нож, а потом — в лицо, разбивая губы. В легких неожиданно заканчивается воздух, и, все так же вжимая Кольку в снег, Слава замирает, прикрыв глаза. Несколько секунд — только вдохи и выдохи, холод, хватающий за шею. И биение чужого сердца, так близко, что кажется — можно голой рукой сломать ребра, вытащить его, сжать в кулаке. Колька пытается вывернуться, как будто всерьез надеется сбежать, но Слава ударяет его по лицу снова, впивается пальцами в волосы и втыкает большой палец в широко распахнутый глаз. Белая мгла со всех сторон сжимает его, когда Слава кулаком бьет Кольку между глаз, ломая его нос, не слыша, а скорее чувствуя хруст хряща. Белая мгла повсюду. Слава слизывает кровь с пальцев, ощущая, как трепыхается под ним Колька, а когда опускает взгляд — видит только красный цвет и наседающий на него со всех сторон белый. Уперевшись ладонью в подбородок Кольки, Слава наклоняется к его шее и стискивает зубами ходящий ходуном кадык. Где-то на дне головы плещется мысль о лежащем совсем рядом ноже, но Слава не может остановиться, чтобы потянуться за ним. Он рвет колькино горло зубами. Живое мясо — жесткое, подается с трудом, но если знаешь, как, то сможешь загрызть любого. А Слава знает. Хорошо знает. Пока сердце еще бьется, кровь выплескивается резкими толчками, как застоявшаяся в кране вода — но это продолжается недолго. Потом, когда Колька уже перестает дергаться в агонии, кровь уже просто разливается вокруг. Еще теплая, но больше не горячая. Мясо и кожа — тоже еще теплые, Слава скусывает мелкие куски — разгрызая рану на шее, объедая разбитые губы — и проглатывает, не жуя. Его сердце успокаивается. Он не думает ни о чем, ни о ком. В голове — только белая мгла. — Слава? Собственное имя отдается в его ушах эхом, точно раскат грома, и, вздрогнув всем телом, Слава резко распрямляется. Белая мгла разом рассеивается, холод снова хватает его за шею, вкус колькиной крови обжигает язык. Она повсюду. Красного цвета столько, что он, кажется, поглощает белый полностью. Слава оборачивается, заранее зная, кто стоит у него за спиной. — Это твоя кровь? — с любопытством спрашивает Зигфрид. — Нет. Слава вытирает тыльной стороной ладони рот, но кровь только развозится сильнее. На щеке она уже подсохла, и стекающая от виска капля пота размывает ее. Слава чувствует, как спускается вниз эта щекотная узкая проторина, а потом по ней скользит новая капля пота и он хочет ее стереть, но под пристальным взглядом Зигфрида почему-то никак не может сдвинуть с места руку, будто приставшую к бороде. — Хорошо. Я очень рад, что ты не ранен, — он опускает обрез. — Здесь я не смог бы оказать тебе помощь, а тащить тебя до машины мне бы не хотелось. Это наверняка бы закончилось ужасной болью в спине. Он подходит ближе, чуть склонив голову смотрит на труп, пару секунд вглядывается в раны, а потом снова поворачивается ко все так же замершему Славе. — Холодно. Ты, наверное, мерзнешь. Тебе нужно согреться. Он не боится, не боится ни капли. Наоборот. Он очарован. Его глаза возбужденно блестят и это возбуждение передается Славе. Он тяжело сглатывает, подходя ближе. Холодно. Ему действительно нужно согреться. Слава потирает собственное плечо. Мокрый от подсыхающей крови ворот норвежского свитера неприятно елозит по шее. — Ты когда-нибудь занимался любовью на снегу? — Нет, но, думаю, — Зигфрид с улыбкой медленно тянется к вороту, расстегивает верхний крючок, опускает руку к следующему, и Слава не может отвести от него взгляд, — пришла пора попробовать. Он скидывает шубу с плеч и она падает на снег за секунду до того, как Слава бросается на него, сбивая с ног, так же, как Кольку. Зигфрид смеется, показывая свои острые белые зубы, гладит перепачканную кровью славину бороду, а потом, вцепившись одной рукой в его бедро, другую прижимает к ширинке и Слава двигает бедрами, потираясь встающим членом об его ладонь. Не прекращая движений, Слава впивается губами в его шею и чувствует пульс — сердце колотится отчаянно, как у умирающего, на секунду у Славы сводит челюсть от желания укусить — но кусать нельзя, нельзя делать больно, не ему, нет. Откинувшись назад, он рывком расстегивает ремень Зигфрида, сдергивает брюки; его ладони — по-прежнему в крови и она неприятно липнет к мягкой ткани кальсон. Слава сердито рычит, но прикосновение к голой теплой коже его успокаивает. Он проводит рукой по животу Зигфрида, обхватывает пальцами его член и начинает ласкать. Снова наклонившись ближе, он упирается свободной рукой в подкладку шубы, рядом с плечом Зигфрида, оставляя на ней бурый отпечаток — и ощущает, как проминается снег.