Связанные

Он перевернул ладонь, и послышался ещё один неприятный звук – звук земли, упавшей на гроб. Мужчина не пожелал ей счастливого пути, иначе это было бы неискренне. Он не сказал, что прощает её, потому что её поступок невозможно было простить. Не пообещал, что будет помнить или навещать. Он пришёл попрощаться, возможно, надеясь, что его узел страданий, затянувшийся на его шее, хоть немного ослабнет. Зеро стоял посреди скорбящих коллег и знакомых, которым Ёри когда-то помогла. Её собственный отец не явился, решив, что сама организация похорон – это уже слишком много для него. Ни одного родственника, который бы оплакивал её смерть. Ни одной подруги, вытирающий мокрые щёки уже влажным от слёз и соплей платком. Только Кайто, которого она пару раз заставила сходить на свидание. Только Зеро, которого она всегда считала своим кумиром. И только Кросс, которому было по-настоящему жаль. Остальные составляли массу унылых тёмных пятен, без которых не проходят ни одни похороны. Холодный неприветливый ветер, который так любит осень, играл полуголыми ветвями. Кирию из-за него постоянно лезли волосы в глаза – он уже успел подумать о том, что шляпа, как у Тоги, могла бы ему подойти. Пасмурное небо нагоняло ещё больше тоски. Облака казались грязными и низкими, что стоило только подняться на крышу часовни, поднять вверх руку, и на ней бы остались мокрые тёмные разводы, какие остаются, если наступить в лужу. Вопреки ожиданиям мужчины, к нему не пришла и капля покоя. Вся эта похоронная процессия, и мёртвое бледное лицо Саёри, лежащее на таких же бледных розах, вызывали у него лишь негодование. Её, убийцу и предательницу, они хоронят со всеми почестями, а на тело Саюри он даже не способен взглянуть ещё хоть раз, потому что… – …этот ублюдок отдал её. – Я всё ещё не могу поверить, что Вакаба сделала это. Кайто стоял рядом, ссутулившись, как бы от холода, но на самом деле от скверных вестей, достигших его накануне. Вакаба Саёри, хоть и не потомственная, но преданная охотница, которая добровольно посвятила себя Гильдии (из них всех она была единственной, кто имел выбор), перешла на сторону Ридо Куран. И, что ещё хуже, Кирию Зеро, сильнейший охотник в Гильдии, чья рука никогда не промахивается, вдруг проиграл, не смог защитить самое дорогое, что у него было. Как? Такамие всё ещё казалось, что это реалистичный кошмар, который почему-то не заканчивается. Ему совсем не хотелось представлять, в каком состоянии был тот, кого он называл своим братом по оружию. Но представлять и не требовалось. У Зеро всё было написано на лице. – Я бы рассказал тебе всё до мельчайшей подробности. Но не хочу. Её кровь… Кайто, я до сих пор чувствую тепло её крови на руках. Знаешь, почему она так хорошо мне запомнилась? Потому что это была невинная кровь. “Не Саюри ли убила Чистокровную Шизуку?” – подумал Кайто, но вслух спросил: – Что ты собираешься делать? – Мстить. Если этот трус Куран испугался своего дяди, то я сам разберусь с ним. – Это все равно что отпускать тебя на скотобойню. Ты даже не знаешь, где он находится, не говоря уже о плане. Ридо кто-то помог выжить – это значит, что у него есть друзья среди Совета. Может быть, даже среди Гильдии. Ходили слухи, что кто-то пропустил его в комнату к горну. И, что важнее, он прожил три тысячи лет – ему хватит простого щелчка пальцами, чтобы ты исчез с лица земли. И ты хочешь выступить против Него? Зеро посмотрел на его не с гневом или яростью, что было более ожидаемо, чем то, что Такамия увидел в его глазах. Отчаяние, горе и равнодушие к собственной судьбе. Будь Ридо самим сатаной, Кирию не отступится. Потому что у него не было выбора. – Он убил мою Саюри, Кайто. Если ты не готов умереть со мной ради моей мести, я не виню тебя. Но не жалей меня, брат, потому что жить после её смерти для меня невозможно. Мужчина хотел что-то возразить, как он продолжил: – И не говори мне о том, чего бы она хотела. Потому что ей не хотелось умирать. – Я понял. Просто хотел сказать, что мне не хочется присутствовать на твоих похоронах. – Можешь не приходить, – Кирию развернулся и двинулся прочь с кладбища, подальше от чёрных слёз и стонов живых над умершими. – Я не особо расстроюсь. Но есть одна просьба. Он задержался на мгновение и посмотрел на Такамию через плечо. Рядом с ним стоял молчаливый Кросс, забывший свои очки. Выглядел он так, будто сегодня хоронили не Саёри, а его сына. Или того, кто был ему как сын на протяжении двадцати шести лет. – Похороните меня вместе с Саюри. У выхода с кладбища стоял молодой Куран. Он не присоединился к людям, возможно, из-за чувства такта (ведь он – убийца покойной), а может, из-за недопонимания – они, вампиры, никогда не делают могил для своих предков. В их мире смерть – это слишком редкое явление. Особенно смерть Чистокровных. Канаме ждал, когда Кирию Зеро учует его и, кто знает, может быть придёт по его душу. Тогда придётся объяснять этому идиоту всё на пальцах. Сломанных. Впрочем, пара капель Чистой Крови всё исправит. Он всё это время думал, как противостоять Ридо, и пришёл к выводу, что в одиночку Чистокровного не убить. Канаме нужны руки. Руки того, кто способен держать оружие против вампиров. Сам он, к несчастью, не унаследовал этой черты от матери. Ему даже пришла в голову безумная мысль – возродить Прародителя. Но мысль была действительно безумной. Для этого была нужна жертва, на которую он, увы, был не готов. Изголодавшийся за десять тысяч лет сна вампир – страшно представить, сколько крови ему понадобится, чтобы утолить свою жажду. Канаме посчитал, что Прародителю будет мало лишь его одного. Сколько вампиров и людей станут его обедом (или ужином, смотря в какое время ночи он предпочитает есть), прежде чем он будет способен думать о чем-то ещё, помимо своего пустого желудка? Слишком рискованно. Ещё его отец говорил, что деда Канаме заснул не для того, чтобы его будили спустя столько лет. Тот, кто решит его возродить, должен быть таким же невменяемым, как Ридо. Это опасно. Возможно, даже опаснее, чем сумасшедший и безжалостный Король, который ещё, к тому же, и бессмертный. Среди могильных плит и крестов показалась пасмурная физиономия охотника. Выглядел он так, будто добровольно отправляется на эшафот или электрический стул. Вместе с Саёри Зеро похоронил всех, кто был ему хоть как-то близок – так легче: это словно отрезать волочащуюся сзади кинопленку, на каждом кадре которой запечатлён кто-то важный. Вампир остановился напротив Чистокровного в паре метров, раздумывая над тем, достойна ли эта трусливая куча дерьма выстрела в башку или нет. Для Кирию Зеро трусы были даже хуже предателей, а в их убийстве не было никакого смысла, так как их собственный страх станет для них воистину достойным возмездием. – Теперь ты готов выслушать меня? – Пошёл в жопу. – Я знаю, как убить его. Фигура Канаме напомнила ему одинокого странника, который прошёл не одну тысячу миль в поисках одного единственного охотника на вампиров. Если юный Король столь умён, силён и независим, зачем же ему понадобился жалкий и бесполезный защитник, которому больше нечего защищать? “Тебе нужна компания, чтобы умереть?” Зеро не горел желанием умирать с ним. Уж лучше одному, чем с избалованным мальчишкой, считающим, что весь свет на нём клином сошёлся только потому, что он был рождён в клане Куран. Продолжать работать вместе после её смерти желания было ещё меньше. – Меня от тебя тошнит. – Я рад, что ты не лукавишь. Это одна из тех черт твоего отвратительного характера, которая мне нравится. Ложь цветёт вокруг него постоянно. Ему самому приходилось порой лгать так убедительно, что, в конце концов, он сам начинал верить в то, чего нет. Этот талант Канаме получил в наследство от своего отца – добродушного Харуки, который, казалось бы, не способен и мухи обидеть. “Я против насилия”, – обычно говорил он, а потом они вместе с Джури убивали своих оппозиционеров посреди бела дня. Вампира не жалко. В отличие от человека. Люди слабы, недолговечны и, ну, неполноценны. Любовь? Скорее, это было сострадание к братьям нашим меньшим. Как это у них называется? Кажется, жестокое обращение с животными. Только вместо лохматого спаниеля или пухлого хомячка был чей-то человеческий детёныш, потерявший маму, или юная заблудившаяся девушка. Плохие дяди-вампиры сажали беззащитных людей в клетки, а добрые Джури и Харука – истинные члены WSPA* – выпускали их на свободу. Скажем НЕТ цирку! Пацифизм, уважение прав и свобод человека, желание сосуществовать в мире и согласии – все эти идеалы, которые оставил после себя Прародитель Куран, были никому не нужны. Возможно, думал юный Канаме, что и самому прапра было не до них, просто это было желанием Саюри. И этого было достаточно, чтобы продолжать жить и поверить в то, во что ты не верил. – Поздно подмазываться, Куран. Саюри умерла, – это слово звучало ужасно, и оно оставляло на губах след похожий на укус пчелы, – и нам больше незачем играть папочку и мамочку. Я подаю на развод. – Твоя Саюри, – поправил Канаме. – А моя вернулась. Не скрою, я рад этому, но для неё было бы лучше продолжать жить здесь, с тобой. Взгляд Зеро говорил сам за себя. Он всегда чувствовал, что их встреча не была случайностью, как и её потеря памяти, как голоса, застрявшие в её голове, как подозрительный интерес Ридо к ней. От этого дурно пахло, и охотничий нос чуял это очень хорошо. Только вот запах всегда притуплялся ароматом цветов, который клонил в сон охотника. И оставался только Зеро, только мужчина, смысл жизни которого какое-то время помещался в детские розовые туфельки. Разве тогда всё это имело смысл, если ребёнок был голоден, а холодильник был пуст? Разве мог он думать об этом, когда она пела детские песенки на Рождество или упрашивала его сделать совместную фотографию? Разве это было важно, когда он по ночам смотрел на её спящее лицо и думал, что поцеловать первым: лоб или губы? А теперь Саюри мертва. И это стало важно. Охренительно важно, потому что, оказывается, она умерла из-за этих случайностей. Из-за того, над чем он не хотел думать. Того, что в то время, лучшее время, только мешало. – Пора бы тебе всё объяснить, Куран. И лучше бы тебе начать побыстрее, потому что я очень нетерпеливый. “Он не убьёт меня”, – спокойно подумал Канаме, но мысль эта не утешала, – “Но сделает несколько дырок во мне. К примеру, отстрелит мне что-нибудь между ног. Будет больно. Очень больно”. – Саюри изначально не была человеком. Она была рождена задолго до существования клана Куран и Гильдии Охотников. Она – та, кто заставил страдать моего Прародителя. Она – та, что защитила людей от своих сородичей ценой своей жизни. Она – та, кто бросил своё сердце в кипящий горн, в котором плавится серебро для вашего оружия. Она Саюри Куран, оставшаяся в памяти у всех как Прародительница. – Что за бред? – Подробностей я не знаю, но Ридо удалось вернуть её к жизни. Смерть четы Куран никогда не была самоубийством или несчастным случаем. Тогда он пришёл в первый раз, чтобы забрать Саюри. И моя мать подарила ей сердце, сделав её человеком. Эту Саюри я отдал тебе, чтобы ты охранял её. А спустя девять лет он пришёл во второй раз. Я знал, что вечно прятать её не удасться, но надеялся видеть её улыбку намного дольше, хотя она и не принадлежала мне. Взгляд у Чистокровного не был похож на взгляд мальчика, у которого отняли игрушку, скорее, это был взгляд того, кто отдал свою самую большую драгоценность на хранение в алмазный фонд и, тем не менее, потерял её. От этого охотнику стало ещё паршивее. – Всё это звучит как какой-то дешёвый роман сорокалетней женщины, не знающей чего она хочет. – Ты поверишь, если увидишь её живой? Надежда. Проклятый Куран, зачем ты даёшь этому глупому человеческому сердцу надежду? Намного проще (хоть и больнее) думать о ней, как о мёртвой. Так он может умереть, зная, что в этом мире они точно не встретятся. Зеро не верил в загробную жизнь, но думать, что после смерти ничего нет, было слишком тоскливо. Надежда всё испортила. Это паршивое чувство, от которого хочется жить. Мерзкая обманчивая эмоция, которая сначала манит тебя своею красотой, а потом растворяется, как мираж посреди пустыни, давая вкусить самый горький вкус отчаяния. Ничто на свете мужчина ненавидел так сильно как надежду. Потому что, в отличии от жажды, он не мог обуздать её. Кирию Зеро поддавался. Кирию Зеро хотел надеяться. И он проигрывал без боя. – Я ненавижу тебя, но я пойду с тобой, – Куран мог поклясться, что на мгновение глаза охотника заблестели от слёз. – Только есть одно условие. – Я слушаю. – Я всё-таки прострелю твою сраную голову. Канаме решил, что могло быть и хуже. Если у них всё получится, он был бы рад отделаться лишь одной дыркой посреди лба. Это заживёт. Главное, чтобы рядом была Саюри, его Саюри. А Ридо был бы мёртв по-настоящему. – Когда всё закончится. Когда всё закончилось, Зеро всё-таки прострелил ему голову не без удовольствия. Но боль от раны не шла ни в какое сравнение с той, от которой страдало его сердце. Боль от неразделенной любви. Такума не спеша шёл следом за ней, придерживая свой живот рукой, будто боясь, что его кишки вывалятся наружу. И, если говорить начистоту, то они могли вывалиться, потому что красавица Сейрен слов на ветер не бросает. Кто же знал, что она способна зарезать своего напарника посреди вражеского плена? Перед тем, как Меч Охотников оказался в руках Ридо, добрая девушка пронзила Ичиджоу насквозь. Ему казалось, что он умирает. Возможно, так оно и было. В этот мир его вернуло лишь чудо. Он смотрел, с какой лёгкостью и ловкостью наёмного убийцы её узкие ладошки (ах, как очаровательно они бы смотрелись в атласных перчатках!) вырывают сердце и раздавливают его, словно сочную созревшую ягоду. Иногда она задействовала ноги, ломая чужие кости, и тогда юноша видел её тёмное нижнее белье. Определенно, этот вид нравился ему больше. Аристократ не особо волновался о судьбах падших, попавших под руку (и под ногу тоже) Сейрен, но ему было даже жаль их. Несчастные голодные души – они лишь исполняли приказы того, кто был выше по социальной лестнице и по цепи питании, – вряд ли кто-то из этих бывших людей заслуживал каблук в глаз или передавленное мёртвой хваткой горло. На мгновение она обернулась. Такая красивая, хоть и покрытая чужой кровью. Такума не смог сказать, красива она потому, что стала вампиром, или потому, что была человеком. – Живее. – Я бы с радостью, – слова тут же отозвались острой болью у него в животе, будто его проткнули тысячей антивампирских игл, – Но, если ты не забыла, именно по твоей милости я еле шевелю ногами. Даже один шаг очень болезненный, знаешь ли. – Скажи спасибо, что ты вообще двигаешься. Безжалостность была её девизом. – Ты и так выпил больше крови, чем тебе полагалось. Она потёрла шею, будто та зудела. Следы от болезненного укуса не прошли даже спустя несколько часов. Как джентельмен, Ичиджоу почувствовал вину не за то, что забрал большую часть её жизненных сил, а за то, что ему понравилось. Сейрен была вкусной. От того ли, что ей посчастливилось укусить самого Канаме Куран, или была другая причина? – Я не понимаю. Такума сделал ещё один шаг и привалился плечом к дереву. Так плохо он чувствовал себя только во время первой жажды – проклятый озноб и пульсирующая боль в горле. К этому добавилось раздвоенная девушка, которая никак не хотела соединяться. Он поморгал, концентрируясь на зрении, и увидел одну единственную Сейрен, которая развернулась к нему лицом. От чужой вонючей крови волосы у неё слиплись, с рук капало, а на груди образовалось большое мокрое пятно. “Она хотела бы переодеться. Только вот не во что. Если бы это была Сара-сама, у неё бы обязательно нашлось запасное платье с рюшами”. Но это не его Госпожа. Пардон, бывшая Госпожа. Вместе с кровью из него вытекла вся зависимость, а голос покорного слуги наконец заткнулся. Теперь он может думать о чём угодно, не боясь, что его мысли подслушает какой-нибудь внутренний паук. – Нас отпустили, а мы снова возвращаемся на те же грабли? Если у него теперь есть Меч Охотников, то я вряд ли смогу отделаться простой дыркой в животе. – Я возвращаюсь, – уточнила девушка. – А ты просто мешаешься. – Я не могу отпустить тебя туда одну. Она оценивающе оглядела блондина с головы до ног. Выглядел он так, будто по нему, словно по Муфасе, прошлось стадо буйволов. Впервые Вице-президент был лохматым и неблагоухающим, как роза. Пиджак висел на плечах и был забрызган его собственной кровью. Рубашка была разодрана на лоскуты ткани – ими Сейрен перевязала его рану. Одна штанина была по колено оторвана, вторая вся в грязи и крови. Ботинки и лицо оставляли желать лучшего. На её лице читался суровый вопрос: чем этот дохляк мог бы ей помочь? Он не идёт, а тащится, оружия при нём нет, а заткнуть его больше, чем на час, практически невозможно. Почему она всё ещё не бросила его здесь одного на корм падшим? Во всём была виновата её кровь, текущая по его жилам. – Мы команда. Поэтому если мой напарник хочет напороться на тритысячелетнего Чистокровного вампира с Мечом Охотников за пазухой и армией низших, то почему нет? Я не против рассыпаться пеплом вместе с тобой, как бы самоубийственно это не звучало. – Это ты в своей манге прочитал? Мне не нужен напарник, особенно такой бесполезный. – Несколько глотков крови решили бы эту проблему, – обиженно ответил Такума. – К слову, ты тоже выглядишь довольно уставшей. С тех пор как я очнулся, мы ни разу не делали даже короткой передышки. – Замешкаемся и эти гниды быстро нас окружат, как в прошлый раз. Тогда прорвать кольцо будет невозможно. Она развернулась, и острый глаз Ичиджоу заметил, как неестественно девушка качнулась в сторону. “Она падает”. Юноша забыл о всех своих болячках и оказался рядом, поддерживая свою убийцу-спасительницу за талию. Вблизи Сейрен казалась маленькой и слабой, настоящей девушкой, особенно когда прижималась к нему, стараясь не упасть. Почти всё время она казалась неприступной и безликой Слугой, у которой нет и не может быть своих желаний. Мечтала ли эта тень Канаме о чьей-нибудь шее? Хотела ли она коснуться чужой руки и почувствовать её тепло? Было ли в этом мире что-то, что заставило бы её забыть о существовании своего хозяина? На мгновение Такуме очень захотелось узнать это. – Вот видишь? Ты ослабла. Какое ещё тебе нужно доказательство, чтобы ты, наконец, признала, что я прав? – он хотел оттянуть от шеи галстук, а потом вспомнил, что его нет. – Выпей столько, сколько тебе нужно, чтобы уйти отсюда, и перестань называть меня… Сейрен оттолкнула его с каким-то отвращением. Толи ей было противно обжиматься с Ичиджоу, толи мысль о его крови не казалась ей особо приятной на вкус. Аристократ, сам не зная почему, почувствовал разочарование. Когда прямо перед ним с дикими воплями свалилась дама Е-класса, Вице-президент решил, что слова его спутницы были не пустой отговоркой. Этих тварей тут много, очень много. Возможно, весь лес на этой проклятой горе кишит ими, как труп – червями. У них двоих, безоружных и полуживых, не было и шанса выжить здесь. Если они всё-таки дойдут до замка это будет настоящим чудом. Слуга Канаме знала своё дело получше других. В мгновение ока она свернула падшей девице шею, и та заглохла, словно мотор старой машины. – Эта твоя. Сейрен толкнула тело к Такуме. – Что ты имеешь в виду? – Ты хотел крови? Ты её получил. Доставка бесплатная. – Ты хочешь, чтобы я пил… От этой мысли его замутило. Кровь падших грязнее сточной канавы. Иногда даже нельзя было сказать, а точно ли внутри них течёт кровь. Если уж на то пошло, Ичиджоу бы предпочёл светлую и нежную шейку одной из учениц Дневного Класса, чем потемневшую от грязи и разложения шею мёртвой… – Меня сейчас стошнит. Даму Е-класса бросили на землю, как мешок с мусором. Она не возражала, лишь открыла рот, из которого потекла тёмная слюна. – Аристократы не привыкли питаться падалью, верно? – в голосе Сейрен слышалось мрачное удовольствие, будто ей нравилось окунать белых мальчиков головой в унитаз. – Ты можешь подкрепиться ею, а можешь ждать дождя с кровью. Но больше я не позволю тебе тормозить меня. Во что бы то ни стало я должна. Такума заметил, как сжались её кулаки. В который раз он задался вопросом, ради чего она рискует и разрывает саму себя пополам. Это не было похоже на то чувство преклонения, которое вызывала Чистая Кровь. Ничто не сможет насильно создать подобную преданность. Так чем же Куран заслужил её? – Скажи мне, почему. – Это мой долг. Он дал мне жизнь, и я отбросила всё, чтобы идти за ним. Сейрен вспомнила свою сестру, точнее, только то, что у неё была сестра. Ни имя, ни её лицо, ни её запах или голос в её памяти не остались. Теперь понятие дома и семьи сузились до одного человека или, точнее, Чистокровного вампира, проявившего к ней доброту. Она просто хотела отплатить тем же, сделать его счастливым, насколько позволяли её силы. Юноша посмотрел на даму Е-класса со смешанными чувствами, так смотрят на вонючую похлебку в колонии строгого режима. Есть её не хочется, но выбора нет. Иначе Сейрен уйдёт без него в пекло к сумасшедшему Чистокровному. И кто тогда будет прикрывать её спину? Кто её поддержит, если она снова начнёт валиться с ног от бессилия? Кто, в конце концов, составит ей компанию в самом опасном турпоходе (предложение ограниченно, скидка действует до конца дня!)? От интимного укуса в шею он сразу отказался. Уж лучше поцеловать паука Сары-сама. Ичиджоу опустился на колени и коснулся чужого запястья, затем посмотрел на девушку, с интересом наблюдающую за ним. – Хотя бы отвернись. Звучало так, будто он собирался не укусить труп, а изнасиловать его. Впрочем, ощущения были бы примерно одинаковые. Падшая не отличалась особо приятным ароматом или приятным лицом (руками тем более). Казалось, будто её только что достали из помойки и предложили Аристократу в качестве десерта. С вселенской мукой на лице Такума всё же укусил её, надеясь, что вкус будет не противнее кровяных таблеток. Его ожидания не оправдались. Кровь низшего напоминала жидкую гниль (хей, да это же настоящий крем-суп!), кислую и едкую. От одного глотка сводило клыки и скручивало живот. Мысль, что сейчас он ничем не отличается от падшего, решившего полакомиться чужой плотью, совсем отбивала аппетит. Если он, конечно, ещё был. – Представь, что это твоя девушка. – Тогда меня точно стошнит. По его губам потекла Грязная Кровь, похожая на ржавую воду. Видимо, выглядел Такума совсем зелёным и жалким, раз хладнокровная Слуга присела перед ним на корточки и тихо прошептала, будто поделилась секретом: – Противно только сначала, пока ты думаешь об этом. Еда может быть безвкусной, если ты этого захочешь. Он захотел. А потом пил большими быстрыми глотками до тех пор, пока бензобак внутри него не наполнился, и в его голове не зажёгся световой оповещатель “Хватит”. Ичиджоу сплюнул, но привкус гниловатого яблока никуда не делся. Оставалось надеяться, что вскоре он пропадёт. К неприятному удивлению, Грязная Кровь восстанавливала ничуть не хуже любой другой крови. Юноша почувствовал прилив сил, который, увы, не принёс ему особой радости. Возможно, какое-то время Такума не сможет заставить себя даже посмотреть на чужую девичью шею или ручку. Дама Е-класса будет видеться ему в каждой девушке, которая разбудит в нём умерший аппетит. Тогда придётся перейти на кровяные таблетки, но, может быть, это не так уж и плохо. Сейрен посмотрела на него и кивнула. Её злорадство отступило, освободив место для непонятного чувства, очень похожего на вину. Вице-президент, конечно, не был её любимчиком, но он никогда не зазнавался и вёл себя как джентельмен даже когда обращался к ученицам Дневного Класса, которых презирал почти весь Ночной Класс. Не он заслуживал этот вшивый обед. Но, тем не менее, Такума держался молодцом и был готов помогать ей в том, что его совершенно не касалось. – Ты добрый, Ичиджоу. Он улыбнулся, и эта улыбка чуть-чуть согрела сердце Сейрен. – Я говорю: “Спасибо тебе”. Они двинулись дальше. Двое живых среди леса, полного тысячи полумёртвых. Такума коснулся её прохладной ладони, на которой уже засохла Грязная Кровь. Сейрен подумала, что это бессмысленно, но возражать не стала. Юноша и девушка взялись за руки, как будто были влюблёнными на первом свидании. Возможно, первом и последнем. “Сегодня мы можем умереть”. Мрачная мысль сменилась другой, похожей на невесомый поцелуй. “У него тёплые руки”. Широ-кун бродил по округе уже третий день, сам не зная, чего или кого он ищет. После того, как тёмный волшебник с разноцветными глазами пообещал ему показать маму и папу, мальчик никого не встречал. Никого, кто смог бы с ним членораздельно поговорить и не набрасываться на него, как голодная собака на кусок мяса. Таких, как они, он называл кратко и лаконично. Дохляки. Дохляков было много, воняло от них жутко, и, собственно говоря, именно благодаря их вони Широ-куну удавалось избегать ненужных встреч. Он не знал, где находится, и первое время бродил по лесу, надеясь выйти на какое-нибудь шоссе, по которому дойдёт до города. Дороги всегда ведут в города. Так уж завелось. Но ни дороги, ни тропинки, ни слабого намёка на них мальчик так и не нашёл. Вокруг стояли одни древние деревья-великаны, но они, увы, были к нему равнодушны. Иногда мимо него по земле проскальзывали змеи. Пару раз он увидел чёрных воронов, от которых почему-то прятался. Широ-куну приходилось спать на влажном, но мягком мху. Один раз, когда он проснулся, увидел на своей ладони слизняка. Есть ему не хотелось (Широ-кун не особо переживал по этому поводу), а воду пил из ручья, бившего из ложбинки между огромными валунами. Ни холода, ни усталости он тоже не чувствовал, хотя лес уже готовился к очередной зимовке, а мальчик в день вышагивал не меньше пятнадцати миль. Иногда ему казалось, что он ходит кругами. И от этого Широ-кун начинал чувствовать нарастающее отчаяние. Несмотря на бесконечный лес, одиночество и дохляков, здесь ему нравилось больше, чем в Доме. В Доме жило много таких же детей как он – брошенных и никому не нужных. В Доме его били палкой, если он делал что-то не так, нарушал порядок, как любили говорить взрослые. Широ-кун думал, что им просто нравилось его бить, в этом была основная причина, а порядок их совсем не волновал. В Доме ему ничего не оставалось, как надеяться, что придут Папа и Мама, которые заберут его. Широ-кун, как и любой другой сирота, мечтал о семье. Тёмный волшебник забрал его оттуда, и он был не против. Однако перед тем, как бросить оставить его здесь, десятилетнего беспомощного мальчика посреди леса, полного дохляков, волшебник сделал что-то ещё. Только Широ-кун не мог вспомнить, что именно. Вроде бы он что-то сказал ему на ухо или коснулся его шеи, возможно поцеловал или укусил. Наверное, его обманули. Но даже на третий день поисков он не переставал надеяться увидеть Маму и Папу. Скорее всего, они были где-то здесь, раз волшебник привёл его сюда. Волшебники не ошибаются, даже если они тёмные. Мысль о том, что волшебники могут лгать, не приходила ему в голову. Наконец, Широ-кун услышал голоса. Кто-то шёл впереди него, поднимаясь в гору. На мгновение он подумал, что это его родители ищут его, но мгновение быстро прошло. Их было двое. Мужчина и женщина. Возможно, у них были дети, однако это были не его Мама и не его Папа. Каждый ребёнок узнает своих родителей, даже если никогда их не видел. Что-то остаётся в его голове с самого рождения, отчего они могут отличать тётю от Мамы. Какой-то внутренний металлоискатель, настроенный не на аурум или аргентум*, а на мужчину и женщину, подарившим ему жизнь. Мальчик пошёл быстрее, а потом побежал, спотыкаясь о собственные ноги. Он подумал, что эти двое могут знать, где его родители. А если и не знают, то помогут найти. Просто обязаны помочь. Не прошло больше минуты, как Широ-кун бежал, но ему казалось, что он гнался за ними целый час, если не два. Наконец, ему удалось увидеть двоих людей. Высокий юноша в порванном и запачканном костюме перекинул через плечо руку девушки, помогая ей идти. Мальчика совсем не смутили руки незнакомки – тёмные по локоть от засохшей крови, как будто она надела перчатки. – Эй! – их окликнул детский дрогнущий голос (на долю секунды Широ-кун подумал, что эти двое тоже могут быть дохляками). – Эй, остановитесь. На него чуть обернулся блондин. Его лицо выглядело удивленным, если не ошарашенным. Мальчик подумал, что тот увидел шинигами или предводителя назгул, которого не может поразить ни один смертный муж. – Ребёнок? – Эта сволочь не брезгует и детьми, – выплюнула его спутница. – Что ты хочешь? – спросил юноша, и голос его прозвучал строго. – Стой на месте, парень. Я не хочу тебя убивать. Пока что. – Я не буду на вас нападать, как другие. Я не дохляк! Я просто хочу найти папу и маму. Пожалуйста, помогите. Девушка обернулась. Мальчик заметил на её лице непонятную эмоцию, похожую толи на боль, толи на “японимаюего”. Он обрадовался, когда она махнула ему рукой, подзывая к себе. От радости ему даже захотелось заплакать – никогда в жизни с Широ-куном не случалось ничего столь хорошего. Добрая незнакомка опустилась перед ним на колени и, как сначала показалось мальчику, обняла его. – Гомен. Только потом Широ-кун заметил на её щеке слезу. А когда почувствовал, что его кусают, осознал жестокость мира: незнакомка не была доброй, она была голодной. Широ-кун был умным мальчиком и достаточно смелым, но слишком наивным. Наивность стоила ему жизни. К несчастью, он так и не узнал, что умер в тот день, когда повстречал тёмного волшебника. “У меня не было выбора”, – думала Сейрен, но легче ей от этого не становилось. Всё потому, что выбор был. Она могла отказаться от крови мальчика (и заодно отказаться от своего Короля), лишившись всех своих сил. Она могла и подождать, пока появится кто-нибудь ещё (но кто знает, как долго ей бы пришлось ждать? как долго её тело могло ждать?). Обращённый ребёнок – нет существа, которое было бы столь жалким и беспомощным. Как ни странно, именно дети в большинстве случаев переживали метаморфозы и становились сильными Слугами, при условии, что их хозяин поделился своей Кровью. Это как корь или ветрянка – проходит болезненно, но вероятность выживания достигает девяноста процентов. В отличие от взрослых. Взрослым повезло меньше – практически через неделю новообращённый начинал чувствовать голод. Голод, из-за которого они забывали все свои честолюбивые планы, ради которых пошли на сделку с демонами. Голод, лишающий разума. Голод, разрушающий личность и превращающий в зверя. Вампира. В глазах Широ-куна девушка увидела испуг девочки, которой не так давно была сама. Детство забывается – это правда. Но было кое-что, что она запомнила навсегда, это чувство могло со временем замылиться, но не исчезнуть полностью. Страх. Откровенный ужас, который она испытала в клетке, глядя в красные, как кровь и помидоры, глаза. В ту ночь Сейрен поняла, как чувствовал себя пойманный на охоте кролик. Она была кроликом. И стала плотоядным хищником. Широ-кун тоже был кроликом. Только его съели быстрее, чем он смог вырасти во что-то ужасное. – Что ты думаешь об этом? Мнение Такумы ровным счётом ничего не значило, но он был тем, кто видел и кто запомнил. Сейрен не смотрела на него, когда пила тёплую, ещё сохранившую человеческий вкус, кровь. Но она слышала, как Ичиджоу отвернулся, чтобы не смотреть, возможно, даже закрыл уши, чтобы не слышать её причмокивание. Куда важнее для неё было услышать чужое мнение, пусть и изнеженного Аристократа, который совсем не знает, каково это – испачкать руки. Такума мог солгать ей и, тем самым, порвать тоненькую, как женский волос, связь, возникшую между ними. И он бы солгал, думая, что эта ложь подбодрит её. Солгал бы, если бы из-за этой лжи не стал бы походить на своего деда. – Это отвратительно. Разве тебе хоть чуть-чуть не было его жаль? Он же всего лишь ребёнок, пусть и принадлежавший Ридо. Этот пацан ещё не успел сделать ничего, за что ты бы могла его убить. Даже ублюдки-охотники не поступают так жестоко. – Я тоже так думаю. Юноша посмотрел ей в спину и подавил в себе желание обнять её. Она была жестока. Но, кажется, он был хуже, потому что даже убийство мальчика не смогло остановить это странное притяжение. Притяжение между мужчиной и женщиной. И вместо того, чтобы думать о её чудовищном хладнокровии (от которого бросает в дрожь), Ичиджоу думал: “А чувствует ли она тоже самое ко мне?” Ему бы хотелось, чтобы это было так. Девушка бежала впереди, иногда огибая деревья и перепрыгивая через колючие кусты. Выглядела она ещё бодрее, чем при их встрече в замке Куран. Детская кровь однозначна придала ей сил, энергии и жизни. – Мы можем вернуться потом, – внезапно сказал Такума, глядя на то, как Сейрен рукой сжимает лицо падшего вампира, – Ты можешь… поблагодарить его, когда всё закончится. Когда мы сделаем то, что должны сделать. Она бросила на него взгляд, и Вице-президент (или тот, кто был на него похож) почувствовал, что ей стало легче. Совсем чуть-чуть. Однако этого было достаточно, чтобы девушка расслабилась, незаметно даже для себя. Всё плохо. Но мы говорим: “Спасибо тебе, Широ-кун”. Хотя, конечно, ни одно слово не могло бы вернуть этого несчастного сироту в мир живых. – Я хочу найти Саюри-сама, – наконец, Слуга поделилась с ним своей целью. – И украсть её. – Саюри-чан? Что она здесь забыла? Ты вообще уверена… – Она здесь, – слова были похожи на твёрдый удар молота по наковальне. – И пока этого урода нет, у нас есть шанс. Лично Такума не был уверен в том, что Саюри Кросс забрела так далеко от Академии, и что мрачного хозяина Обители не было дома. Даже если его не было, он мог в любой момент появиться. И что он сделает, когда вновь увидит их на пороге своего особняка? “Размажет по стенке”. Но он был готов верить словам Сейрен. И верить в их с Сейрен силу. – Тогда я возьму на себя его. Кого он имел в виду, девушка поняла мгновением позже. Обогнув ещё одно дерево, она увидела лицо Асато, выражающее искреннюю холодную ненависть, смешанную с презрением. В руке он держал катану, и ей чудом удалось увернуться от удара. Ещё бы пара дюймов – и Сейрен бы могла попрощаться со своими кишками. – Не трогай её!! – Замолчи, наглый сопляк. Ты будешь следующим. Асато Ичиджоу был стар. Такая юная и малоопытная убийца считала, что это было её преимуществом. Но разве от этого “преимущества” был хоть какой-то толк, когда перед ней появился сам Ридо? Но Ридо был Чистокровным, так ведь? А Асато был Аристократом. Может, он и выглядел старым пердуном, но его тело двигалось слишком быстро и слишком легко. А самое главное – и самое страшное – Ичиджоу-старший видел. Каждое её движение, каждое намерение, возможно, каждую её мысль он видел и читал, как будто перед ним был нарисованный план действий. Что выдавало Сейрен? Движение глаз? Положение ног? Смещение центра тяжести? Возможно, всё вместе. А, возможно, ничего из этого, потому что мужчина перед ней был опытным. Во скольких битвах Старейшина Ичиджоу побывал до её рождения? Сколько техник он успел изучить за столетия? Скольких наёмных убийц он прикончил, пока занимал свой пост Главы Совета? Много-много-много. Наверное, очень много, потому что девушка почувствовала себя совершенно беспомощной. Ей удалось не потерять ноги, уклониться от удара в сердце и избежать поперечной атаки в плечо. Замах Асато был сильным и даже воздух, который он разрезал, неприятно жёг кожу. Своего собственного внука он хладнокровного пнул так, что от удара с деревом Такума оставил на нём сильную вмятину. Несколько костей треснуло, но выдержало, хотя дышать первые две минуты, пока юноша восстанавливался, было затруднительно. Блондин поднял голову и с ужасом осознал, что у Сейрен нет даже возможности атаковать. Один раз ей удалось ударить ладонью по шее мужчины, но он даже не моргнул. – И это всё, что ты можешь? Какая же жалкая у Канаме Слуга. Я окажу ему услугу, избавившись от тебя. – Не смей!! Асато даже не услышал. Он молниеносным движением пронзил Сейрен насквозь. Красное лезвие катаны вышло из спины, чуть левее позвоночника, а потом снова исчезло. Рану обожгло так сильно, что казалось, будто она сгорит от этой боли заживо. Девушка сделала шаг назад, но не сдалась. Не могла сдаться. Лучше умереть, чем отступиться. За это Ичиджоу решил ей даровать быструю и безболезненную смерть. Он только хотел снести ей голову, как она исчезла. Словно притворилась тенью. И, наверное, так оно и было, потому что он не смог ни увидеть, ни услышать движения Сейрен – только чувствовать, как его плечи, грудь, спину и бёдра режут, словно масло. Но у неё даже не было оружия! Из его неглубоких ран потекла кровь, испачкав его дорогой костюм. – Если бы у тебя в руках был хотя бы нож, тебе бы удалось поставить нас в равные условия, – Сказал мужчина невидимому признаку, – Но это твой конец, девчонка! Ичиджоу заметил, как на землю упал сгусток крови – тот, что из раны у неё в груди – и одним взмахом перерезал девушке ноги. Она свалилась на землю, вся красная от напряжения, хватая ртом воздух. Из её груди обильно текла кровь, отмеряя оставшиеся часы или минуты жизни. Такума смотрел на них, не в силах пошевелиться. Он никогда не видел, чтобы его дед держал в руках оружие. Обычно его кто-то защищал, а сам он, порой, не вставал с кресла, глядя на жестокую расправу с наёмником. Юноша даже подумать не мог, что этот стратег-интриган, оказывается, может быть так хорош в бою. “Это же невозможно”. Но Сейрен была повержена, а его дед стоял на ногах, и его раны почти зажили. Реальность была совсем не такой, какой её представлял Вице-президент Ночного Класса из Академии Кросс. Оказалось, что мира, который он знал, никогда не существовало. И от осознания этого у него из под ног уходила земля. Весь мир вокруг него кружится-кружится-кружится. Но на самом деле кружится только его голова, в которой никак не укладывается одно – он сейчас умрет. Асато Ичиджоу пришёл самолично, чтобы разделаться со своим не в меру любопытным внуком. Была ли это воля Чистокровного или его собственная? Такума считал, что сердце его деда достаточно равнодушное, чтобы переживать о смерти (убийстве) последнего члена семьи. Клинок катаны, запятнанный кровью, опустился к земле. Самый старый Аристократ смотрел на неудавшегося наследника, наверное, думая о том, что давно пора избавиться от позора семьи. Я тебя породил, я тебя и убью, – как говорится. Он не мог. Конечно, он сказал Сейрен, что разберётся с ним, но как? Если даже Сейрен оказалась повержена, а у Такумы не было оружия, которым он бы смог защититься. У него не было опыта, не было боевых навыков и инстинктов убийцы, не было даже хитроумного плана, чтобы одурить этого старого хрыча. Юноша был абсолютно бессилен. Ему казалось, что он стоит посреди горной дороги и смотрит, разинув рот, как на него сходит беспощадная и могучая лавина. И когда Асато повернулся к нему с кровавым лезвием катаны, что-то заставило его говорить. Слова бессмысленны только если их использует болван. Язык – это оружие. Единственное, которое у него осталось. (и, наверное, самое действенное) – Ты никогда не любил её. Это заставило Асато остановиться. Он почувствовал себя точно так же, как игольник, из которого достали одну иглу и тут же воткнули обратно. Ичиджоу был достаточно старым, но не настолько, чтобы не понять, о ком говорит его непутёвый внук. Он мог говорить только о своей матери. О единственной дочери Асато. Мей Ичиджоу. – Она предала меня, и я вычеркнул её из своей жизни. За всю свою долгую жизнь Первый Старейшина, в далёком прошлом правая рука Короля Куран (ныне этот пост занимает Лорд Айдо), любил только одно существо – своего ребёнка. Супруга никогда не вызывала в нём даже капли душевного волнения или намёка на симпатию, только страсть, которая быстро исчерпала себя. Изменял ли Асато? В былые времена многие распространяли о нём разные слухи, ни одни из которых не подтвердились. Либо Ичиджоу хорошо скрывался, либо не видел в измене смысла – в конце концов, его жена была очень красива и знала наизусть всё, что нравится и не нравится её мужу (более того, с ней никогда не возникало проблем). Ни одна женщина не могла покорить его, заставив ползать у своих ног. Ни одна, пока не родилась Мей. Самый влиятельный после Короля вампир вставал на четвереньки, чтобы прокатить свою дочь “на лошадке”. Асато ненавидел, когда кто-то смел пить его кровь, он не давал выпить супруге даже глотка со свадебной церемонии, но с радостью утолил первую жажду своей девочки. Он самостоятельно обучал её, передавая свои знания дочери, которая должна была стать его наследницей (о другом ребёнке не могло быть и речи). Мужчина относил её на руках в кровать, если Мей засыпала прямо в кресле с книгой, и нередко приносил ей завтрак в постель, как какой-нибудь Слуга. Они вместе отправлялись на званые вечера, тайные политические встречи с людьми и даже переговоры с Гильдией Охотников. Когда молодой Аристократке исполнилась первая сотня, Лорд Ичиджоу доверил ей ключ от фамильного хранилища, в котором находились книги Первого Ичиджоу (многие из них не сохранились бы, если бы не были написаны Чистой Кровью), древний сундук, наполненный золотыми монетами, бижутерией и драгоценными камнями, многочисленные рукописи и выцветшие портреты их предков, а так же запасы рома, которым, похоже, более десяти тысяч лет. Этот ключ означал, что отныне Мей – глава рода Ичиджоу. Откуда Асато мог знать, что не пройдёт и десяти лет, как его дочь откажется от своего титула и сбежит из дома ради любви? Я не подхожу на роль главы, отец. Мей, которая обладала даром убеждения. Мей, которая могла очаровать даже Чистокровного. Мей, чей голос звучал властно и непоколебимо. Мей, которая никогда никому не уступала и которую ждало великое будущее в высшем свете вампиров. Талантливая и харизматичная Мей Ичиджоу бросает свою карьеру, своё звание, свой дом и своего отца и уходит. Удар прямо в сердце. Сколько времени, сколько сил и сколько любви Асато вкладывал в неё и ради чего? Ради того, чтобы она выбрала не его? Перед своей преждевременной смертью супруга смеялась над ним. Старый дурак. Да, он был дураком. Наивным папашей-идиотом, который забыл рассказать своей дочурке о том, что кровная связь превыше всего. За это Асато возненавидел Мей, но так и не смог перестать любить её. Он велел снять все её портреты, как камерные, так и парадные (на одном из них, самом лучшем, она сидела на белом жеребце), убрать с глаз все вещи, которые хоть как-то напоминали её, запереть дверь в её покои (в которых позже поселится Такума) и даже её имени не называть на территории поместья. Но рана на его сердце продолжала кровоточить. Она не зажила ни через пять лет, ни через пятьсот. А потом Мей погибла, оставив после себя ни на что негодного сына (наверняка, он полностью пошёл в своего дурака-отца). Но ужаснее всего было их невероятное внешнее сходство. Когда маленький Такума пробегал мимо, Асато казалось, что он вернулся на несколько сотен лет назад, и его Мей снова рядом с ним. А стоило мальчику улыбнуться, и старый вампир ощущал невероятную тоску – точно такая же улыбка была у его дочери. – Теперь ты решил вычеркнуть и меня? Если, конечно, я вообще когда-либо был частью твоей жизни. Старый вампир почувствовал, что его юный внук был прав. За пятнадцать лет он так и не смог принять мальчика, стать семьёй, в которой они оба нуждались. Асато принял его, как опекун подопечного, и дал ему (старался дать) лучшее воспитание, лучших учителей, лучшее окружение, лучшие костюмы, пошитые на заказ, и лучшая кровь (конечно же, сразу после Чистой) – он дал всё, кроме любви. Разговаривали ли они хотя бы раз по душам? Садились ли они хоть раз за стол вместе? Проводили ли они вдвоём время просто так, без особой на то причины, просто потому, что им обоим хотелось этого? Асато не помнил. Они вообще никогда не вели себя, как семья. Мальчик, который совсем недавно родился и только-только потерял родителей, ещё не мог толком сказать, что значит быть семьёй. А он? Опытный вампир, проживший более тысячи лет, успевший повидать много кланов и супружеских чет. Разве мог Асато винить его? И мог ли считать врагом того, кто был сыном его любимой дочери? Стоило ли ему вообще вставать на сторону Чистокровного – одного из тех, по чьей вине погибла Мей? “Слишком поздно для раскаяния, Ичиоу”. Он поднял меч, делая шаг навстречу к Такуме. Достаточно одного удара, чтобы разрубить его пополам. Две ровные половины, совсем как у яблока. Нужно всего лишь забыть о том, что это твой собственный внук. “Пора довести дело до конца”. Юноша хотел бы сдвинуться с места, но не мог – его ноги будто бы приклеились к земле. Паралич незаметно связал его, как удав свою жертву. Что-то подсознательное издалека кричало ему, что нельзя сражаться против собственной крови, это не по закону. Даже звери не загрызают друг друга, если они из одной семьи. “Но почему я должен умереть?” – спрашивал Такума, глядя на сверкающе лезвие над своей головой. Всё просто, душечка – слабые всегда умирают первыми. Это несправедливо. Мир жесток и кровожаден в точности как Ридо Куран. – Но мама не была слабой. Так за что же её убили? Падающий меч дрогнул и пронзил воздух в дюйме от лица юноши, воткнувшись в землю посреди его ног. Ещё бы чуть-чуть и Такума вполне мог бы почувствовать себя оливкой на зубочистке, которую опускают в мартини. От чувства пролетевшей совсем рядом Смерти всё у него в паху сжалось, а в животе появилась лёгкость, предвещающая скорую рвоту. Старик оперся о свой клинок, словно Король Артур после тяжелой битвы за Камелот. Только позади был не живой город, а мёртвый особняк, и принадлежал он не Асато, а одному властолюбивому чудовищу. Вместо войска саксов-завоевателей перед ним стоял маленький мальчик, только недавно отучившийся сосать палец, но всё ещё гадивший в свои штанишки. Против кого он, мать его, сражался?! – Деда? Такуме показалось, что мир вокруг него стал необъятно огромным. Но на самом деле это он уменьшился до размеров трёхлетнего ребёнка. Ему даже показалось, что его голос звучит слишком высоко и по-детски мягко. – Я больше не могу проливать кровь Ичиджоу. Лицемер. Он сжал свои руки и тряхнул головой. На мгновение Асато подумал, что перед ним стоит его малышка-дочь, но у Мей в детстве очень мило вились волосы. Это был… – Такума? Кто дал тебе это безвкусное имя? – Моя мама. – Я любил её, – прошептал мужчина, всё ниже склоняясь головой к мечу, а потом и вовсе падая на колени. – И до сих пор люблю. Моя малышка. Моя дорогая Мей. Прости меня. Если сможешь, прости меня. Клянусь своей кровью, я больше никогда не причиню вреда твоему дитю! Сморщенные руки вампира накрыли тёплые молодые ладони юноши. Он тоже опустился на колени, ощущая необъяснимый поток нежности к тому, к кому никогда её не испытывал. – Дедушка, – впервые за всю жизнь Такума произнёс это слово с любовью. “Ты не убьёшь меня? Ты правда-правда не убьешь?” Когда он поднял голову, его глаза были похожи на два кубика льда, сияющих на солнце. Неужели великий Первый Старейшина умел плакать? – Живи, Такума. А я буду жить внутри тебя. Как твой отец и твоя мать. Асато схватился за лезвие, и тогда молодого вампира охватила паника. ОН УБЬЁТ МЕНЯ! ОНУБЬЕТМЕНЯ!! ПРЯМО СЕЙЧАС ОНУБЬЕТМЕНЯ!! Но волноваться было не о чем. Дедушка не пронзил его, он пронзил самого себя. Его последние слова были: – Моё сердце… возьми моё сердце. Сердце Асато Ичиджоу досталось Сейрен. – В каком несправедливом мире мы живём. Вам так не кажется, Саюри-сама? Они стояли на парапете, который когда-то был похож на гарпию или летучую мышь (сейчас от него остался едва различимый силуэт), над бескрайним лесом, вглядываясь в ночную темноту. Сильная и властная рука прижимала её к крепкому мужскому телу, столь горячему, словно пламя в печи. Такое пламя умеет только обжигать, согреться о него невозможно, так как оно постоянно жалит. От него пахло кровью и весельем. Чем же таким забавным ты занимался весь день, Ридо? К какой пьесе готовился на этот раз? Отелло? Пир во время чумы? Или Король Лир Куран? Что именно тебя так рассмешило? Вид сумасшедших павших или отчаяние двух мальчишек, которых ты так ненавидишь? – Вон там, – небрежно махнул рукой Ридо и склонился к её уху, – совсем в какой-то миле от нас были Ваши спасители. Но они почему-то ушли, оставив Вас здесь, в моём распоряжении. Не считаете, что это довольно жестоко? И довольно смешно. Он выдохнул и медленно опустил свой взгляд по её щеке к открытой шее. Как соблазнительно и так волнующе. Что если укусить её прямо здесь? Прямо сейчас? когда она полностью в его руках и совершенно беспомощна? Ридо почувствовал, как по женщине пробежались мурашки. Саюри будто бы слышала его мысли. Но если так, то она уже давно должна была знать, что укус – самое невинное, что ему хотелось с ней сделать. Она бессмертна. И если она рухнет с остатков этой башни в кромешную тьму, то не умрёт. Но будет больно, очень-очень больно. Ридо же мог в любой момент обернуться вороном и полететь, куда ему вздумается. На своих чёрных крыльях он нёс только зло, и это заслуживало такой же чёрной ненависти. Однако Саюри жалела его. В своём бесконечном одиночестве и лишениях он напоминал мужчину из Канаме. И хотя они были совершенно не похожи, их судьбы были одинаково печальными. “Ты смеёшься от своего горя. Смеёшься над ним, будто это постановка в театре, только ты знаешь, что это твоя жизнь, и на самом деле тебе вовсе не смешно”. – Ты думаешь, что если будешь жесток, то тебе будет не так больно? – Сейчас мы говорим о Вашей боли, Саюри-сама. Я могу избавить Вас от неё. – Не ты меня мучаешь, Ридо. Тебе, конечно же, хочется думать, что ты можешь ранить меня своими выходками, но все они лишь разочаровывают меня как в тебе, так и в себе. Когда-то я была настолько глупой и неопытной, что считала, будто бы моя жертва может спасти весь мир от войны. Я думала, что это наилучший способ. Благодаря ему уравнение жизни действительно преобразовалось, однако задача так и не решилась. Я не увидела ответа. Наверное, он тоже. Поэтому Канаме Куран несколько тысячелетий подряд спит и разлагается в своей усыпальнице. В конце концов, двух вампиров мало, чтобы изменилась сама природа кровопийц. Прости, Саюри, я не смог. “Нестрашно. Спи спокойно, хороший мальчик. Мы оба проиграли нашей судьбе”. – Саюри-сама, Вам пора подумать о себе. Думаю, Вам стоит проветрить мысли. Она не видела, но могла слышать, как его губы растягиваются в зловещем оскале. Внутри женщины всё похолодело – его слова сладки, как мёд, но его руки держат её за горло, сжимаясь всё сильнее. – Не надо, Ридо. Мужчина резко разворачивает её к себе лицом. Секунду он смотрит на неё, а затем целомудренно целует её, как будто они оба пара влюблённых детишек на первом свидании. Саюри не отвечает. Саюри не сопротивляется. Она просто ждёт, когда непослушный мальчик наиграется. Он что-то шепчет ей, а потом спрашивает: – Вы же умеете летать? А потом Ридо отталкивает её от себя. Прародительница чувствует невесомость, порыв ветра, ударивший в спину и свист в ушах. Фигура сумасшедшего Куран начинает сливаться во мраке ночи. Впервые за много лет ночь становится для неё настолько враждебной и, как бы это смешно не звучало, страшной. “Я не могу пошевелиться”, – запоздало понимает Саюри. Всё это, наверняка, проделки Ридо. Высоко над ней раздаётся его хохот – ему доставляет удовольствие делать её абсолютно беспомощной. Ей хочется промолчать и разбить своё тело вдребезги, чтобы он заткнулся. Но Саюри слишком добрая, чтобы быть настолько гордой. И, возможно, какая-то её часть хочет быть слабой, поэтому её губы шепчут его имя. И хохот обрывается. Просто позовите меня, Саюри-сама. И я спасу Вас. Сначала женщина видит руку, тянущуюся к ней, а затем чувствует, как сильно и, вместе с тем, отчаянно её сжимают в объятиях. Его пальцы похожи на когти – они впиваются в её плечо и голову, держа крепко и грубовато. Они оказываются на земле. Сердце Ридо бешено стучит, будто бы это он сейчас рисковал быть размазанным всмятку. “Он испугался”, – думает Саюри, – “Подумал, что я не позову его. Выберу боль вместо него. Окажусь такой же несгибаемой, как она”. Как Джури, обратившаяся в прах прямо перед тем, как Ридо хотел в последний раз коснуться её. “Ты сходишь с ума от этого. От осознания того, что решил принести всю свою семью в жертву ради любимой женщины, и не смог спасти её. Она не захотела быть спасённой тобой”. – Бедный мальчик. Ридо чувствует, как женские ладони обхватывают его лицо, её голова отрывается от его груди, а мягкие губы целуют его лоб. Он хочет сделать больно, но не может. Лишь беспомощно закрывает глаза, уже зная, что никто из них не сможет победить. Опрокинул в себя ещё один бокал. Говорят, что вампиры не пьянеют. Какая чушь! То, что сейчас его раса называет алкоголем, полное дерьмо, ослиная моча – вот, что это такое. А в давние времена, когда кровопийцы только-только создали более-менее стабильное государство и наладили как следует торговлю, умели делать настоящее вино. Они выращивали виноград в своих садах, собственноручно выцеживали сусло с каждой ягоды, затем ставили бродить на несколько дней и добавляли вместо сахара свою Чистую Кровь, от которой чистый сок приобретал невероятных аромат. Сотня лет выдержки – минимум, хорошим вино считалось, если ему было лет триста. Время для тех древних существ практически ничего не значило, они считали, что могли победить вечность. В итоге, вечность победила их. А Чистое вино досталось Ридо Куран. Наверное, так на него действовала погода (с самого вечера бушевала гроза, а в полночь она достигла своего апогея), а может, просто лопнуло его терпение. Он внезапно осознал, что хочет её. И ничего не может с этим поделать. В конце концов, разве сегодняшняя ночь была не лучшим временем для первого романтического изнасилования секса? Эта мысль развеселила его. Вместе с грозным громом мужчина распахнул массивные двери. Они сталкиваются взглядами через зеркало, и она невольно вздрагивает, прижимая к груди не надетую сорочку. А Ридо медленно скользит взглядом по её обнажённой спине, на которую падают её светлые прекрасные волосы. Он делает шаг и тут же оказывается за её спиной, отрезая пути к отступлению. Птичка попалась ему в руки. Прежде всего мужчина перекидывает её локоны через плечо и снова любуется видом её светлой кожи. Затем касается большим пальцем позвоночника между лопатками и ведёт им вниз до начала её белого кружевного белья. “Какие соблазнительные трусики”. – Ридо… – начинает Саюри и не знает, как закончить. – Моя Госпожа боится? Но чего именно? Меня? Или своих ощущений? И он обхватывает её, кладя свои руки на её запястья. Они смотрят друг на друга через зеркало, и Саюри видит в его глазах пламя похоти, которое не сулит ничего хорошего. Почему-то в голову лезут воспоминания о её бывшем муже, Такео. Он смотрел на неё точно так же. И это плохо закончилось. Для них обоих. Ридо выбрасывает стакан и хватает со столика бутылку, прикладывается к ней и, когда последняя капля попадаем ему в рот, ему становится чуточку лучше. Внутри исчезает то мерзкое чувство тошноты и на смену ему приходит приятное успокаивающее тепло. Он прикрывает глаза и видит Саюри. Она лежит под ним на полу. В её взгляде просачивается осуждение и холод. Мужчина всё ещё держит её руки у неё над головой, удобно устроившись между её красивых длинных ног. Раздвинутых ног. – Долго ты ещё намерен играться? – Мы ещё даже не начали, Саюри-сама. Кем Вы хотите быть? Школьницей? Которая без ума от своего сенпая? нии-чана? опекуна? Или Вам больше нравится сюжет, где Вы – рыцарь, влюблённый в своего Короля? – Прекрати. – Не сердитесь. Я вовсе не хотел Вас обидеть. Ридо пытается её поцеловать, но она отворачивается. Это его немного раздражает, но, в целом, забавляет, и он начинает прикусывать кожу на её самом интимном месте. На шее. Его язык касается сонной артерии, и мужчина чувствует, что это возбуждает даже сильнее, чем вид её обнаженного тела. – Пожелай меня, Саюри. В землю перед окнами ударяет молния. Такая светлая, что Чистокровный кривится даже с закрытыми глазами. Стены замка содрогаются от грома, и, кажется, что призраки прошлого начинают стонать вместе с ветром. Куран становится невыносимо душно. Здание давит на него, и он понимает, что должен немедленно освежиться. Его глаза, мутные, с расширенными зрачками, горят жаждой. Ридо поднимается и выходит наружу, под ледяной ливень. Он расставляет руки в стороны и поднимает лицо к небу, принимая его дары. Штаны (единственная его одежда) быстро намокают, кожу сковывает холод, волосы прилипают к шее, и вампир снова начинает смеяться. Смех его резко обрывается, когда на месте Саюри появляется Джури. Ридо берёт резко и грубо, без каких-либо прелюдий, просто потому, что ему так нравится. Во время минутных перерывов он становится щедрым на ласки и поцелуи. Мужчина старается доставить ей удовольствие, такое же, какое он испытывает сам, когда раз за разом входит в неё. Но Саюри не смотрит на него. Её голова всё ещё повёрнута в сторону, а взгляд сосредоточен на одной точке, возможно, на ножке кровати или узоре на обоях. Она просто ждёт, когда он закончит играться. И Ридо это злит. Что за дерьмо?! Он же видит, что ей тоже нравится – он чувствует влагу на её бёдрах, замечает, как напрягаются и твердеют её соски при его прикосновениях, слышит её вздохи при любом его движении. Так почему же она не стонет?! Почему не выгибается ему на встречу?! Почему она не даёт поцеловать себя?! Почему не зовёт по имени?! Почему не царапает его спину?! Почемупочемупочему?! – Смотри на меня! – рявкает вампир, хватая её за подбородок и поворачивая её лицо к себе. В тот же момент Ридо ужасается. Перед ним не Саюри. Перед ним лежит его сестра. Прекрасная Джури с её вьющимися волосами и полными чувственными губами. Её грудь запачкана кровью. Эту кровь он чувствует на своих губах. Она продолжает на него смотреть своим ненавидящим взглядом, взглядом, который означает “я никогда не стану твоей”. Её голос заглушает все остальные звуки, и отдаётся эхом в голове мужчины: – Ты – чудовище, Ридо. Он содрогается и смотрит на свои руки, как будто на них есть кровь родителей и кровь родного брата. Однако они совершенно чисты. И он не держит окровавленного Меча Охотников. И, тем более, не держит безжизненное маленькое тело новорожденной Юуки. Всё это в его голове. “Только в моей голове”. Перед его глазами появляется картинка: Саюри, измазанная кровью и его семенем, лежит на полу, совершенно не двигаясь. В глазах у неё так же пусто, как и в груди. Это пугает Ридо. Он уже не уверен, что это просто его живое воображение, приукрашенное Чистым вином. Иногда ему не удаётся отличить реальность и собственную фантазию, потому что она бывает слишком живой. Мужчина срывается с места, пересекает парадную залу, поднимается по лестнице, спотыкается на последней ступеньке, рывком поднимается и мчится к двери, обитой чёрным золотом. В ушах у него бешено стучит кровь. Он практически уверен на все сто из ста, что она всё ещё лежит там, сломанная и почти что неживая. Чистокровный распахивает двери. На полу никого нет. Нет ни разорванных трусиков, ни отброшенной в сторону сорочки, ни пятен крови, ни, собственно, Саюри. Он проходит в комнату. Сама Саюри безмятежно спит в широкой постели, на её лицо небрежно упала прядь волос. Ридо хочет её поправить и тянет к ней руку. Капля воды падает на её красивое лицо, и женщина отворачивается. Куран убирает мокрую ладонь и успокаивается, но заставить себя уйти не может. Что-то очень похожее на одиночество точит то, что осталось от сердца Ридо. Мужчина садится возле её кровати и прикрывает глаза, почти мгновенно проваливаясь в сон. Саюри просыпается от мелодии из далёкого прошлого. Ей кажется, что это сон, и стоит открыть глаза, как все звуки по-просту растают. Однако музыка внезапно обрывается, и она слышит потрескивание, точно такое же, как если вращать ручку… Открыв глаза, Прародительница видит Ридо, сидящего в кресле. Настал тот день, когда он застегнул рубашку на пуговицы, хоть и не на все. Но больше, чем рубашка, её поразила древняя шкатулка которую мужчина держал в руках. Встретившись с ней взглядами, он усмехнулся. – Удивлены, Саюри-сама? – Откуда она у тебя? – Она для Вас важна? От мужчины и женщины, танцующих вместе, остались только ноги. Краска давно слезла, как и лак. Однако крышка сохранилась, хотя на ней всё ещё осталась вмятина после того, как восьмилетняя Саюри уронила свой подарок. Отец её тогда сильно отругал, но всё-таки сумел починить шкатулку. Она стала для хозяйки напоминанием о детстве и счастливой семье, а так же драгоценностью, наряду с её садом в Восточном Ковене. Было трудно поверить, что шкатулка всё ещё работала. Звук был идеальным, как в её детстве. “Ты только погляди, папа, спустя десять тысяч лет она ещё играет нашу мелодию”. – Разве ты принёс её не для меня? – Я принёс её, чтобы услышать историю, – отрезал тритысячилетний Куран. – Она Ваша? – Моя. Её сделал мой отец. – Великолепная работа. Ридо закрыл крышку и провёл по ней пальцами. Со временем дерево потемнело, но не сгнило, и, к счастью, его не тронул ни один короед. Музыкальный механизм работал, как надо, и, судя по звукам, смазать шестеренки не требовалось. Чтобы сотворить такое нужна магия, не иначе. – Тебе она нравится? Саюри чуть улыбнулась. В мире, наверное, не осталось вещей, которые смогли бы заинтересовать этого вампира. За время, которое он прожил, мужчина успел познать весь мир и пресытиться им. Всё новое, что создавали смертные и бессмертные, его ни капли не впечатляло, потому что это напрочь было лишено смысла, эстетики или оригинальности. Именно поэтому Куран нравилось рыться в старье – иногда древние вещи могли его удивлять. К примеру, как эта шкатулка. Или как Саюри. – Кажется, я всё же плохой мальчик, – мрачно усмехнулся Ридо. – … – Это была его память о Вас. Я нашёл её в усыпальнице. Он держал её в своих руках все эти бесконечные годы. Мне даже показалось, что он расстроился, когда я забрал её. Саюри стало трудно дышать. В глазах на мгновение всё поплыло, стоило ей подумать, что из всех вещей Канаме взял в свою могилу только её шкатулку. Что чувствовала тогда Юрико, глядя на это? Что чувствовал он сам, просыпаясь каждую ночь с нелюбимой женщиной? – Больно? – поинтересовался Ридо. – Грустно. – Отозвалась Саюри. – Ему бы стоило забыть о Вас и жить тихой семейной жизнью. У него было всё, чего только можно было пожелать: власть, сила, подданные, трон, их страх и их восхищение. У него была жена и, как минимум, два ребёнка. Чего ещё нужно для счастья? Продолжая любить Саюри-сама, он изводил самого себя. До чего же глупым был мой Прародитель. – Ты такой же. Мужчина бросил на неё не самый довольный взгляд. Перед этим взглядом трепетали Старейшины, этот взгляд заставлял всё сжиматься в груди у Харуки, он раздражал Джури и пугал простых смертных. Эта женщина будто бы его и не заметила. Она опустила ноги на пол, поднялась с постели, подошла к креслу, в котором устроился будущий Чистокровный Король, и присела к нему на колено, наклоняя лицо к его лицу. Запах цветов вызвал у Ридо негу. Машинально он коснулся её заплетённых прядей так же, как касался Канаме. – Саюри-сама, оказывается, может быть такой нетерпеливой, мм? – Ты можешь играться, сколько угодно. Но тебе меня не обмануть. Твоё сердце, Ридо. Её ладонь легла ему на грудь, и от этого прикосновения у вампира внутри появился невыносимый зуд. – Оно болит. Он позволил Саюри обнять себя, хотя и не признался самому себе, что эти объятия успокоили его. Как объятия матери успокаивают ребёнка. – Я знаю, что ты чувствуешь. У меня оно тоже болит. Он стоял на крыше. Она сидела рядом, прижавшись к его ноге. У неё на коленях лежал Меч Охотников, в его руке был китайский зонт, по которому барабанил неприветливый осенний дождь. Они оба смотрели вдаль, сквозь пожелтевшие листья деревьев, на горстку вампиров и охотников, которым предстояло прорвать блокаду павших. – Не хотите к ним присоединиться? – Я исправлю тебя, Ридо. Мужчина хохотнул, но без веселья. – Несмешная шутка. – На это может уйти много лет, но я готова остаться с тобой. “Только с тобой, потому что ты не любишь меня. Хоть и внушаешь себе обратное”. Именно поэтому на её шее так и не появился след от его клыков. Жажда мучала Ридо – Саюри видела это, и он топил эту жажду в Чистом вине. Почему же, если его желанная была рядом, он так и не стал её пробовать? Не потому ли, что боялся? Боялся разрушить свою иллюзию любви к Прародительнице. Ридо знал, что её кровь не утолит его голод. Он был таким же бешеным, как дикий буйвол, раненный копьём. Она знала, как вынуть копьё и как залечить рану. Но на это нужно было время, за которое ей придётся сражаться против тех, кто её любит. Саюри пугает их любовь к ней. Эта любовь ей не нужна. Она знает, что нужно Ридо, и может это дать. Она знает, что нужно Зеро и Канаме, но, увы, на это она не способна. “Я цинично выбираю то, что легче. Простите меня за это”. – Но я бы предпочла обойтись сегодня без убийств. – Так не бывает. Мы мешаем друг другу. И я не намерен оставлять в живых этого выродка. – Ридо, ты сделаешь только хуже. – Я делаю лишь так, как мне хочется, Саюри-сама. Думаю, Вы лелеете ложную надежду изменить меня. Уж легче убить. Мужчина наклонился, глядя ей в глаза. И на короткое мгновение Саюри удалось увидеть его настоящего: кострище со сложённым на него хворостом, который мгновенно вспыхивает от одной искры, а вслед за ним поочередно вспыхивают остальные, как сигнальный огонь на Великой Китайской стене. (Неужели он ещё не устал полыхать за три тысячи лет?) Его цель – заполучить Корону – превратилась в смысл жизни. Ему не хотелось засыпать, чтобы коротать вечность, и не хотелось бестолково проводить день за днём в праздности – всё это приевшаяся дрянь, от которой его тошнит. Ридо желал чего-то великого, он ни за что бы не принял пассивный образ жизни, который избрали Чистокровные века сего. Куран нужно было дело, которое смогло бы развлечь его. Одним из этой бесконечной вереницы огней стала сама Саюри. Пока что она горела ярче всех и сильнее всех. Она могла стать пожаром, который выжжет в мужчине всё дотла, включая его желания и цели. Женщина может стать важнее Короны, если её любят или если с ней слишком хорошо. Прародительница была близка к этому. – Не всё решается смертью. Уж поверь мне. – Сыграйте свою роль как стоит. Куран потянулся рукой за её спину и набросил на светлые волосы глубокий капюшон чёрного плаща. Сегодня вместо платья на ней были брюки и туника, очень похожие на те, в которых она ходила во времена своего рыцарства. Ридо любил декорации, они добавляли его игре оттенок иронии и привкус различных эмоций. Он явно хотел как следует насладиться последней битвой перед своей коронацией. Пора закончить Смутные времена. Саюри поднимается на ноги, держа в руке ножны с мечом, она встаёт на носочки и касается его ядовитых губ своими. Это почему-то успокаивает её. Сосредоточиться на Ридо и выбросить из головы мысли о вине перед Канаме и Зеро. “Вы молоды, так что обязательно найдёте другую. Ваши раны затянутся. Конечно же, будет боль, но она непременно пройдёт. А Ридо могу остановить только я. И мы все знаем это”. Как и то, что однажды она уже оставила одного вампира, думая, что он поймёт. Думая, что Юрико вполне справится с участью замены. Думая, что это её долг. Он держал её в своих руках все эти бесконечные годы. Она вздрагивает. Мужчина кладёт на её затылок ладонь, и сквозь поцелуй слышится его упрямая мысль: “Думай только обо мне”. Они переполнены чувствами. Но в этих чувствах нет любви. – Ридо, я не пролью их кровь. – Я всё сделаю сам. Чистокровный вампир усмехается и складывает зонт. На них обрушивается завеса дождя, который заглушает далёкие звуки сражения. – Но играйте по-настоящему. Я не потерплю притворства. Саюри отдаёт ему Меч Охотников. Ридо отдаёт ей китайский зонт своей бывшей невесты. Ещё одна декорация, которую он воспринимает как подарок для будущей супруги. Мужчина поворачивается первым, подходит к краю крыши и спрыгивает вниз. Женщина чуть медлит, но отправляется за ним. Сквозь расступающиеся деревья впереди они видят поредевшую толпу низших, почувствовавших приближение хозяина. Ей они совсем не нравятся: напоминают о былых временах, о Красной Змее и о клетках, в которых были заперты люди и нелюди. Среди этих отвратительных тел она сначала замечает белоснежную форму Ночного Класса, а затем и тёмную форму Гильдии Охотников. Слышатся выстрелы, среди которых Саюри может различить Кровавую Розу по её особому звенящему щелчку, похожему на удар молота по раскалённому железу. Среди холодного оружия Прародительница замечает её. Непокорная Артемида в обожжённых руках Канаме (дурак, зачем ты взял её, если она не признаёт тебя?) выглядит неуклюже, однако не менее смертоносно. Ещё один звенящий выстрел. Саюри срывается с места, ощущая, насколько лёгким стало её тело по сравнению с телом человека. А ещё быстрым, быстрее серебряной пули. Она отбивает её зонтом, словно четвёртый бэттер, выбивающий хоум-ран, когда все базы заполнены. Только это была не третья подача, а маленькая смерть для Ридо. Чистокровный вампир не скрывает своей усмешки. – Мешок с дерьмом. Явился всё-таки. – Где Саюри? – Я рад Вас приветствовать в моём поместье, дорогие гости. Надеюсь, моя прислуга была достаточно гостеприимна? От его разнотонных глаз не укрывается то, как каждый из вампиров и охотников напрягается. Они боятся, пускай и против своей воли, но они боятся его. И это приносит Ридо огромное удовольствие. Внушать ужас даже в хорошем настроении – это его естественное состояние. Даже спустя три тысячи лет он не теряет хватку. Дядя переводит взгляд на племянника и думает, что в мире слишком мало места для двух мужчин из клана Куран. Лишь один из нас может стать Королём. – Я не вижу сердца, Канаме. – У меня есть кое-что получше, дядя. Я с радостью покажу тебе. – Сюрприз? Обожаю сюрпризы. Твой пёсик к нам не присоединится? Саюри замечает, как по руке Зеро начинают ползти стебли с острыми шипами, впивающимися в кожу. Глаза у него краснеют от жажды и от ненависти. На смертоносной лозе не спеша начинают распускаться кровавые розы. – Ридо, он пробудился. – Ступай, – его голос звучит холодно, он напрочь лишён трепета, с которым мужчина обращался к ней ранее. Теперь это голос мастера. И Прародительница подчиняется, спрыгивая с дерева и приземляясь прямо в гуще отвратительных падших. Они не замечают её, ведь им отдан приказ хозяина: ни в коем случае не трогать женщину в капюшоне. В руке у неё всего лишь китайский зонт, но он столь же опасен, как оружие, выкованное в кузнице Гильдии. Первым на её пути появляется Тога, который где-то потерял свою шляпу. Без неё он смотрелся слишком непривычно и даже смешно. Охотник приставляет пистолет в упор к одному из дохляков, и тому от выстрела разносит пол головы. – Ты выбрала не ту сторону, детка. Уголки губ Саюри чуть-чуть приподнялись и опустились. Кто из них на самом деле был деткой? Она шагнула вперёд, и одноглазый мужчина выстрелил ещё раз. Пулю она отбила в землю, а затем напала сама. Ягари никогда не думал, что будет благодарен вампиру за своё спасение. Он сделал в этой твари не менее пяти дыр – ладонь, межу ключицами, левое лёгкое, живот и сердце, – но все они не принесли совершенно никакого результата. Охотник даже начал сомневаться в своём оружии и для достоверности прострелил одного из падших – тот немедленно обратился в вонючую горстку пепла. Так в чём же было дело? Кто эта женщина? Перед тем, как его шея познакомилась с чудесным зонтиком, Акатсуки Каин хорошенько поджарил эту живучую заразу на месте. – Оставляю её на тебя, – вместо благодарности произнёс Тога и поспешил убраться отсюда. Аристократ смотрел на языки пламени, среди которых виднелась женская фигура. Она непринужденно двигалась ему навстречу, будто гуляла по аллее в Академии Кросс. Когда женщина в капюшоне вышла, она была абсолютно целой. Огонь не смог тронуть даже её одежду. У Каина появилась глупая мысль – а вдруг пламя испугалось её? Саюри остановилась, бросив взгляд на молодого вампира, дерзнувшего бросить ей вызов. Акатсуки-сенпай. Тот, кого девочки прозвали Диким, хотя ничего дикого Кросс в нём не находила. Ленивый – да. Безответственный – точно. Равнодушный к школьницам – воистину так. Но совершенно не дикий. Она была быстрой, быстрее любого из вампиров, которых Акатсуки знал. И сильной. Каждый удар её ноги или её зонта сопровождался неприятным треском и болью во всём теле. Так могли бить только Чистокровные. Но парень не мог припомнить никого из них, кто встал бы на сторону Ридо. Все в обществе вампиров считали его помешанным. Удар ноги в шею. Недостаточно сильный. Блок. Играй по-настоящему. Чистокровная припала к земле. Она не делала этого уже много тысяч лет. Ощущения давно забылись, и ей казалось, что она даже не сможет вспомнить, как именно это делается. Однако стоило Саюри только подумать об острых побегах, как они тут же вырвались из-под земли и набросились на Каина, как голодные собаки – на кость. “Я могу убить его”. Эта мысль ей не понравилась. Может, Акатсуки и стоял на их пути, но он точно не заслуживал смерти. Рука Чистокровной дрогнула. Сколько невинных жизней она уже забрала в форме оружия, просто потому что оно попало не тем людям? Это твоё настоящее лицо, Саюри? – Нет. Это не так, Канаме… Её промедление позволило юноше схватиться за кровожадную лозу и сжечь её. На короткое мгновение кончик капюшона откинулся вверх от порыва ветра, а женское лицо осветила ослепительная молния. Каин замер, узнав в ней Стража Академии. Но как это было возможно? – Кросс… Договорить он не успел, потому что получил сильный удар в грудь кончиком зонта. Теперь он понял, что именно напоминали её движения – путь меча. Кендо. Один иппон, Акатсуки-сенпай. Даже не думайте нарушать Комендантский час в следующий раз, иначе получите удар Артемидой. Саюри обернулась. Кажется, её узнали. Но это уже было не важно, потому что в воздухе повис густой запах Чистой Крови. Она сорвалась с места, прыгая по головам падших, как по кочкам. Если бы у женщины было сердце, оно бы тревожно билось в плохом предчувствии. Кто же? Канаме или Ридо? Кого ей придётся оплакивать последующие годы? А самое главное: с кем она останется коротать своё бессмертие? “Ну, почему вы оба не можете выжить?” Или вместе погибнуть. Саюри задрожала, увидев в груди Канаме этот зловещий Меч Охотников. Ей стало дурно от мысли, что этот меч – она сама. Неужели теперь ещё одна смерть на её счету? Она замерла, зачарованно глядя на то, как юноша хватается голой рукой за лезвие и медленно вытаскивает его. Он сидит на коленях, лицо его поднято к небу и искажено болью. Юный Куран будто бы спрашивает всех богов этого мира: за что? “Он ещё жив”, – облегчённо думает женщина, и от этой мысли ей становится страшно. – Сволочь!! Ридо хохочет, глядя на разъярённого охотника, который в прямом смысле пустил корни. Дитя Кровавой Розы. Не будь в живых Прародительницы он бы сослужил неплохую службу мужчине. Однако на фоне живого воплощения оружия против вампиров Кирию Зеро казался второсортным охотником. Кроме забавного проклятия и своих клыков он больше не мог ничем блеснуть. Совершенно бесполезный мусор. – Ты думаешь, что сможешь справиться со мной, щенок? С этой игрушкой я баловался ещё три тысячи лет назад, когда мне не было и десяти. Ридо повертел в руках Артемиду так легко и непринуждённо, будто делал это всегда. С какой-то стороны так оно и было. За Меч Охотников он взялся только после рождения Джури. Харуке даже не достался врождённый иммунитет к оружию – он всегда был ни на что не годен. Но он вечно старался строить из себя защитника. А теперь от него остался лишь прах. Ба-бах! Мужчина отклонил голову, и пуля прошла мимо. Ба-бах! Отбил рукояткой Артемиды. Ба-бах! Бах! Бах! Отскочила от лезвия. Уклонился. Поймал рукой перед самым горлом. – Целься лучше. Куран заметил злорадную усмешку на лице Зеро и посмотрел под ноги, где вокруг собралось с десяток лоз, окруживших его, словно змеи. Каждая из них хотела распуститься красивым цветком, вдоволь наливших его кровью. Какие мерзкие штуки. Прародитель был тем ещё чудовищем, раз создал такое отвратительное оружие из своей возлюбленной. Они напали, стоило Чистокровному пошевелится. Впились в него, словно пиявки. Ридо поморщился, взмахом перерезал стебли – из них тут же выросли новые. – Цвети, ублюдок. Пустили в него свои маленькие отвратительные корни, проникнув под кожу, нащупав сосуды, богатые Чистой Кровью. Покрасневшими глазами мужчина посмотрел на охотника, поклявшегося отомстить. – Это тебе не поможет. Ридо как будто бы разъединился на части подобно пазлу, а следом распался на стаю воронов, взмывших в небо. Побеги с не раскрывшимися бутонами упали не землю и заползали в поисках добычи. Слепые и безмозглые, они всё же были живыми и голодными. Зеро прицелился. “Врёшь, падла, не уйдёшь”. Один из них был настоящим. Все остальные – фамильяры. Инстинкт охотника сразу подсказал ему, в какого нужно стрелять. Только не промахнись, иначе всё кончено. Мушка и целик совпали. Есть! Он плавно нажал на курок, как и учил Тога, чтобы избежать отклонений. Звонкий щелчок. Зеро он всегда нравился. Ба-бах! – Кар! – На этот раз я подпалил твою задницу! Как думаешь?! Один из воронов спикировал вниз, как камень, и возле земли обернулся раненным Чистокровным. Куран прижал к торсу ладонь, из под которой уже струилась кровь. На его лице застыло гневное выражение, означающее, что его самолюбие уязвили. На лбу у мужчины быстро забилась жилка, крылья носа раздулись, а зубы обнажились в зверином оскале. Казалось, что он готов перегрызть глотку Кирию собственными клыками. – Ты за это поплатишься! – Встретимся в аду. – Нет!! Саюри побежала наперерез Канаме, однако у него была фора в долю секунды. Этого хватило, чтобы Чистокровная поняла: остановить юношу она уже не успеет. Её нога сама оттолкнулась от земли сильнее, в лицо сразу же ударил встречный поток воздуха и капель. Казалось, что у неё за спиной выросли чёрные крылья, как у ворона. Во что бы то ни стало она доберётся до Ридо первой! “Беги же, Саюри! Бегибегибеги!” Её ладонь хватается за шею Куран. Саюри прижимается к нему и чувствует быстрое биение его сердца, а ещё чувствует, как сквозь неё проходит лезвие Меча Охотников. Он опускает на неё взгляд и, наверное, впервые за много лет улыбается по-настоящему облегчённо. Черты его лица сглаживаются, и от этого Король без Короны становится похож на Короля без Королевы. Клинок прошёл дальше, впившись в её тело по самую рукоятку, его конец торчит из спины мужчины, склонившегося над женщиной. Они обнимают друг друга и, наверное, в этот короткий момент их сердца стучат в унисон. – Ридо… – начинает Саюри и не знает, как продолжить. Ридо выглядит слишком спокойным. И слишком счастливым. – Свершилось. Он касается лбом её плеча и       засыпает. Канаме чувствует знакомый запах цветов, от которого кружит голову, а внутри появляется чувство умиротворения. И, хотя он удивлён меньше, чем Зеро, он не может до конца поверить, что это она. Тёмный капюшон падает ей на спину, и вампиры видят её светлые длинные волосы. На землю под её ногами с рукоятки меча капает кровь, а она продолжает стоять и гладить Чистокровного по волосам до тех пор, пока его тело не превращается в прах. Женщина хватается за лезвие, как совсем недавно это делал Канаме, и одним быстрым движением выталкивает из себя смертельный клинок. Он падает в абсолютной тишине, и его лязг становится оглушительно громким. Она оборачивается к ним. У Зеро подкашиваются ноги, и он падает на колени, словно увидел святыню. У Канаме в груди всё начинает дрожать, и он боится сделать очередной вдох. – Саюри? Прародительница впервые улыбается им, устало и как-то по-матерински. В глазах у неё нет слёз, но голос у неё полон горечи: – Хорошие мальчики.