проваливаясь всё глубже и глубже, сильнее и сильнее, становлюсь мрачнее и мрачнее, ища любовь не там, где нужно. О мой бог, совсем не там. О мой бог. The blackest day
В лёгких у Милы литры (и литры, и литры) воды, плещутся, точно морские, застрявшие между высокими скалами. Она открывает рот, чтобы вздохнуть, но вместо этого слышит (только она), как волны не перестают нещадно биться о берег, разлетаясь на капли каждый раз. Ей бы сказать хоть слово, но боится, что вместо них на землю выльются галлоны воды, а на них, точно на корабликах, будут сновать чувства. Мила в ярости. Мила в бешенстве. Мила стоит и абсолютно ничего не чувствует. Грудь вздымается быстро-быстро, словно после долгого бега, а лёгкие, кажется, готовы взорваться. Они переполнены. Или опустошены. Дайте Миле воздуха, добейте или спасите уже. Ей [не] страшно. Ей, впрочем, все чувства с «не» впереди, истерзанные и забытые абсолютно. Она сломана, точно игрушка, точно маленькая фарфоровая кукла с трещинами (как же их много). Она нуждается в мастере или, возможно, в клее, главное, изменить хоть что-то. Пожалуйста. С отчаяньем молится, хоть и не верит ни капли. Перед ней море. И Мила перестает понимать, где находится. У неё голова кружится сильно-сильно, а щеки жжёт от холода, она беспросветно потерянная и запутавшаяся. Волны ударяют о берег, словно отмахиваясь, вымещая всю свою злость и печаль. Волны свободные. Яростные. Яркие до безобразия в своих темно-нефритовых цветах. Они подобны лёгким мазками на картине какого-то умелого мариниста, смешивающего сотни оттенков на одну кисть и пронизывая-пронизывая-пронизывая, переливами одного к другому. Волны синие, волны мятные, волны оливковые, чёрные, лазурно-голубые, антрацитовые, сапфировые, осыпанные сухими крошками засохшей кобальтовой краски. Волны живые. И у Милы руки холодные до ужаса, и она сжимает их изо всех сил (что осталось), хоть даже кончики пальцев не ощущают кожу ладоней. Она смотрит на море. И завидует. А цвета сгущаются, пачкаются, оттенки портятся. Не оторвать взгляд. Когда в её нос ударяет острый запах крови и соли, Рудик даже не обращает внимания, ведь самое главное там, расплывается в воде кровавыми разводами, пугает её, заставляет смотреть. Лицо Гарика обезображено. Мила кричит. — Мила! Мила! — и голос звонкий, отрезвляющий. — Мила, что с тобой?! — Белка. Когда взгляд проясняется, в глаза сразу бросается обеспокоенное, бледное лицо Векши. И она ужасно растерянная, пугающая. — Почему ты кричишь? — придерживает рукой, боится, смотрит с горечью, затаившейся внутри. Жалеет её. Мила не слушает. Мила обнаруживает себя на входе в класс. И осознание этого отрезвляет её. Выпала. Из. Реальности. Чёрт возьми, новая стадия её сумасшествия. — М-мила, — Белка кажется ещё белее. — У тебя кровь! — её тонкий пальчик указывает на нос. И ей, Рудик, страшно. До дрожи. Хватается за него и чувствует обжигающую на ладони. И это пугает ужасно (в последнее время это то единственное, что она чувствует). Крови все больше и больше, она думает, что не сможет это вынести. Теряется. И бежит. — Я скоро! — бросает на последок. И знает, что… Нет. Больше она не вернётся сюда. Сегодня, по крайней мере. И лица мелькают перед её глазами светлыми пятнами, а коридоры смешиваются в темную линию. И все оглядываются-оглядываются-оглядываются. Ей убежать бы от всего этого. Скрыться. Но она не может. Маленькое сумасшествие. Вода в кране холодная, обжигающая. Мила думает, что ненавидит ее и запах соли. Руки у неё все такие же холодные, ледяные, а кровь на пальцах пахнет металлами и отдаёт морем. Мила миллион процентов его не переносит, теперь она это точно знает. Замерзшие пальцы еле слушаются. С усилием открывает дверь и выскакивает в коридор, озираясь по сторонам. Стены все такие же тёмные, а помещение опустошенное. Урок. Ещё один пропущенный. Поправляет волосы, точно неумело, бессильно. В её мыслях все смешивается, но теперь она знает, что помощь действительно нужна. Пожалуйста. Мила просит молча, полубезумно, Мила не собирается сдаваться, но сил абсолютно не остаётся. Пожалуйста, пробивающее ребра и разрастающееся в грудной клетке огромным соцветием. Пожалуйста, что заполняет все её лёгкие буквами и не даёт ровно дышать. Пожалуйстапожалуйстапожалуйста. — Рудик? — его ядовитый голос прорывается сквозь пелену тишины. «Пожалуйста, только не ты», — проскальзывает в её голове, отрезвляя, приводя в себя. На неё точно вылили ушат ледяной воды. Огня подливают совсем не подходящие сейчас мысли. «А кто только что просил о помощи?» — ехидно замечает внутренний голос. «Это не помощь», — озлобленно. — Опять? — его бровь издевательски изгибается, а взгляд становится насмешливым. — Прогульщица Рудик. — тихо. — Иди к черту, — и ненависть вскипает в ней, бурлит, точно магма в проснувшемся вулкане. Её личным Помпеям приходит конец. — Ладно, но ты могла бы подумать. К слову, следующий урок у нас совместный. — Лютов отворачивается, отходя на шаг, — Увидишь насколько я превосхожу тебя, пока ты корчишься из-за этого.***
— Так, Мила, ты не думала, что тебе стоит нам что-то рассказать?! — лицо Ромки сердитое. Он говорит с напускной серьёзностью и замахом на обиду. Белка смотрит задумчиво в окно (главное, не на Милу) и нервно вертит кончик пряди в пальцах. Белокурый волос поблескивает в свете солнечных лучей, пробравшихся в вестибюль Думгрота, и Миле кажется, что бездумно смотреть на это намного интереснее, чем слушать нотации Лапшина. Он не поймёт. — Ты меня слушаешь? — возмущённо, обида в его голове еле скрывается за тонкой пеленой раздраженности. В горле почему-то ужасно першит. У неё в голове проскальзывают мысль, что, если она откроет рот, то не вырвется ни звука. — Я не знаю, Ром, понимаешь? — хрипло, с надеждой в мимолетно брошенном на друга взгляде. — Я не знаю, что со мной происходит. — Я… Мы волнуемся за тебя! — смотрит внимательно, пронзительно, просматривая, точно рентген — сквозь, — И мы не знаем, чем тебе помочь, если только ты не скажешь. Мила. Белка бросает умоляющий взгляд из-под ресниц. — Я… Я не знаю, — хочется откашляться. Словами. — Кажется, я перестала чувствовать все за исключением, пожалуй, страха. Безразличие. Кажется. Всегда. «…Когда Лютова нет рядом…» — проносится в голове медленно, растягивая неприятные мысли. Проблема не решается.