Всё теперь так ясно, никаких больше пасмурных дней. Даже если нас настигнет буря, мы останемся в её эпицентре. Больше незачем выживать. Religion
Вены синие просвечивают через кожу тонкую, беззащитную. На костяшках ссадины и синяки расцветают маленькими вселенными на руках. И, наверное, можно бы сказать, что Мила тренировалась все это время. Но, нет. Она падала. И мышцы болят до зубного скрежета, но, кажется, только теперь Рудик понимает, насколько все плохо. Ей стоит очнуться. Только сил почему-то не остаётся нещадно, и она с упоением истинного мазохиста калечит. Себя, конечно. Свитер скрывает все ее трещинки (раны, царапины), а кожа — изломанные кости и искареженные внутренности. Но кровь в венах продолжает кипеть; Мила чувствует это через полуостывшие вены/артерии свои-собственные. И ладони сжимаются в кулаки безнадёжные, наводненные [верой]. За рукавами широкого свитера это совершенно не видно, так она может сжимать пальцы до того, как ногти не оставят следов полумесяцев незаметно, почти безболезненно, упоённо. Посторонние звуки мешают думать. Захлёбываться мыслями в ее случае. Знакомые лица перед глазами улыбаются, смеются, общаются. Свободное время перед уроком. Класс. Шум в ее голове смешивается во что-то непонятное, обрывочное, точно такое же, как и она. Выдернутые слова из контекста, сплоченные во что-то общее несуразное, надоедают. Хочется тишины. Абсолютной. Хочется забвения или его жалкого подобия. (Ногти безжалостно вжимаются в ладонь). — Наверное, мне стоит сказать «здравствуй», — и голос до боли знакомый, заставляющий новый табун мурашек пробежаться по телу. Мила прячется за копной непослушных волос кленовых, почти что коньячных — Но, — Лютов делает издевательскую паузу, — Ты вряд ли захочешь разговаривать. «Лютов — это не спасение», — мысль теряется в мириаде других, полубезумных, произнесенных (про себя) в полубреду. Бросает взгляд — точно камень, привязанный к ее ноге, в воду, — на него мимолётный, опаляющий получает в ответ. Он замолкает громко, давяще и требует ответа. Это напрягает. Да уж что там. Одно его присутствие здесь напрягает Милу. Точно своими взорами он проникает под кожу жёстко, забирается в ее голову безжалостно и подменяет. Понятия. — Катись в ад! — с надеждой. — Я уже там, — уголок его губ приподнимается, он снова ударяется в насмешку. — Рудик. Лютов контролирует ситуацию. Пока может. На нем рубашка темная, блики поглощающая. Мила не поднимает головы, смотрит лишь на бледные ладони, молочные, замечает, что на пальце сияет кольцо с черным камнем-пучиной. Применявшим когда-то боль. Опасным. А чуть выше манжеты острые, выглаженные, готовые порезать, точно лезвия. — Иди к свои друзьям, Лютов, мне кажется, что они ждут тебя, — Мила голову поворачивает в сторону, смотрит на ряд исподлобья, утыкаясь в людей из другого факультета. Их лица всплывают в памяти, только имена тают на языке из-за неизвестности. — Хочешь, чтобы они подумали что-то не то? Бровь его изгибается плавно, привычно. Уже. — Тебя это так волнует? Или ты сама что-то не то думаешь? — и глаза яркие, опасные, от них в горле высыхает все до капли, а кости плавятся, плюс сотня градусов. До смерти неминуемой. Лютой. — Рудик. И сразу Мила вспоминает их прошлые стычки. Морщится. Она устала. Но кровь в венах становится все горячее и пульсирует с большим усилием, и [не] ненависть птицей в клетке бьётся, ошибается. — О, конечно. — улыбается кисло, с фальшивостью и смешком завуалированным. — Единственное, что меня интересует, это вопрос. Что тебе нужно? В ее новом черно-белом мире, точно ретро фотографии, те, что с еле заметным оттенком сепии, Нил Лютов - диковинка (и, пожалуй, это последний раз, когда в мыслях проскальзывает его имя запрещённое). Он раскрашен в цвета яркие, символизирующие [не] ненависть. Мила усмехается. В реальности он ведь сам черно-белый, с полутонами, правда. Но всё-таки. — Я сяду? — кивает на место рядом, ставит перед фактом. — Такие вещи не говорят стоя. — усмешка. — Второе пришествие, Лютов? Ты хочешь рассказать мне о том, как виртуозно ходишь по воде? — голос до незнакомого саркастичен, вызывает настольную. Мила руки сжимает незаметно. Ей срочно надо забыться и держаться, не поддаваться. Это главное. — Нет, — выдерживает паузу в своей ленивой привычке ведения разговора, — Мне просто надоело смотреть, как ты становишься тряпкой. — и это звучит грубо (и это звучит правдиво). Глаза его точно прокалывают в ней дыры. Ненависть выжигает внутри все. И Мила, чуствуя, как опаляет внутренности, как там, у кишков, что-то зажигается, пылает, сжимает кулаки ещё сильнее. Ощущает, как кровь сочится из царапины. Но Мила хочет боли. Мечтает о ее причинении (побочная реакция ее ненависти), ведь то, что она ощущает, отравляет ее. Мила ненавидит. Себя. Потому что Лютов чертовски прав. Каждый раз, когда она бросает взгляд мимолётный в его сторону, в ответ получает едкую улыбочку. Это вплавляется в голову и проедает все мысли, оставляя одну. «Лютов — не выход», — все вертится в мозгу. Мила кладет ручку на парту, прекращая записи, и бросает взгляд снова. В этот раз остаётся незамеченной, упущенной. Рука всё ещё предательски саднит от правды, а Мила прокручивает его слова в голове. «Лютов — не выход, — бесполезное, — Он конечная станция».***
Сегодня она просыпается с мыслью, что пора бороться. Превратить в пепел ее меланхолию. Послать куда подальше. Сегодня Мила чувствует себя почти что живой (и «живой» в этот раз ключевое слово). Болтает бегло с Ромкой в гостиной Львиного Зева и договаривается сходить с друзьями в Слепую Курицу. Боль внутри запирает. Хоть та и пытается найти лазейки. Рудик хочет бороться. Впервые за это время. Начинает, конечно, с мелочей. Но это прогресс всё-таки. Свитер летит в угол, а тело теперь облегает любимая футболка. И ей даже кажется, что так смотрится лучше (прячет царапины на ладонях от самой себя). Перстень с карбункулом на пальце поблёскивает янтарно, радостно. Как и улыбка на ее губах (вымученная). В данную минуту Мила хочет говорить о чем-то нейтральном, поэтому ей приходится выслушивать новое увлечение Белки — стихи. Они не ее собственные, естественно, просто найденные и записанные в блокнот, но Беляну это устраивает. Ей кажется, что они отражают ее в этот момент. — Так, а вот этот — мой самый любимый! Сейчас я его прочту, не против? — Белка говорит задорно, с глазами блестящими, радостными. — О, Господи, давай быстрее, пока я не скончалась от передозировки поэзией. Ромка смеётся. И все вроде бы хорошо. (В этот раз ключевое — «вроде бы»). Только каждый из них скрывает свои раны за горькими улыбками. В Слепой Курице шумно. Мила находит свой любимый столик, садится напротив Ромки. И впервые за все это время она чувствует, как же они изменились. Не только внешне, хотя, и снаружи тоже произошли изменения: парень возмужал, стал более уверенным в себе, а Белка, пожалуй, хорошеет с каждым днём. Это ее друзья. И как же она по ним соскучилась. — Мила, я так рада, что тебе стало лучше! — щебечет весело младшая Векша. Их разговор задорно продолжается и, не замечая, Мила незаметно оказывается из него выброшенной. Сидящей в стороне в роли слушателя. Ведь ей абсолютно нечего сказать: она отвыкла от них, отвыкла от своего привычно поведения с ними, она изменилась, наконец. Прикусывает губу сильно. Ей пора открыть глаза на реальность и перестать притворяться. Нет, она не отказывается от решения борьбы. Она борется, правда. Только вместе с этим для нее открываются новые факты. О том, что прошлое не вернуть, а назад не измениться. И это нужно принять. И на это нужно улыбаться. По-настоящему. Только она не может. Отвечает что-то на вопрос друзей, особо не вникая, и пьет коктейль. Он холодит горло и успокаивает. Так желанно в этой ситуации. И ей ужасно хочется отогнать свои разношёрстные мысли только на сегодня, только чтобы развеяться. Передохнуть. Но этот мир жесток. А ее лицо натыкается на группу из Золотого Глаза во главе с Нилом Лютовым. (Его имя шипит на языке). С ним так же замечает Рема Воронова, который вечно таскается сзади, и пару незнакомых ребят. Не самое приятное событие сегодня. И хуже ситуация становится, когда Лютов замечает ее. Смотрит прямо в глазах, и в момент она готова кричать, потому что она падает. В бездну. И это так странно. Совершенно новое ощущение для неё, ведь раньше они никогда не смотрели так друг на друга. Через весь зал. И воздух выбивает из ее лёгких. Она сидит без дыхания. Лютов — не спасение. Но именно из-за его слов ей захотелось сегодня бороться. Мила моргает и отводит взгляд, закрываясь волосами. Кудряшки прячут для нее Лютова, когда она наклоняется, чтобы отхлебнуть ещё леденящего напитка. И в ее мыслях в данный момент творится ужасная ошибка. Она хочет сказать спасибо. Одергивает себя тут же и клянётся, что такое произойти не может. Уж слишком бредово это со стороны логики. Заправляет медовую прядь волос за ухо и видит, как Лютов делает взмах рукой в ее сторону, точно говоря: «Жду тебя у входа, Рудик». «Слишком самонадеянно», — хмыкает она про себя и снова поднимает голову, чтобы увидеть, как его фигура исчезает за дверью. И знаете, она бы даже позлорадствовала и осталась бы сидеть на своём месте, но сегодня, пожалуй, не тот день. — Мила? — Лапшин с вопросом смотрит на нее. — Я скоро. — бросает она и совершает свою самую большую ошибку.