Найди меня, если сможешь

POV Тайлер Ты ощущаешь себя абсолютно разбитым, когда без эмоций, усталый и голодный приходишь в нелюбимый дом, в котором тебя кроме сырости и запаха плесени никто не ждет. Хочется думать, что это неправда: какой-то не очень удачный сон… А на утро, когда ты проснешься от звона будильника, все снова будет как раньше: просыпаешься в объятиях Гейла, покупаешь свой любимый латте в кофейне и неспешно идешь на работу. Весь день ждешь, когда ты сможешь снова увидеть своего парня, который уже успел приготовить ужин и выбрать фильм на вечер. Так, в любимой компании пройдет и ночь, а на утро ты снова ждешь свой кофе и гадаешь, какой салат приготовит Гейл на ужин. Но для меня последний раз свой фирменный салат Гейл готовил больше пяти месяцев назад, ровно тогда же я и последний раз просыпался не один… Несмотря на то, что прошел довольно-таки длительный срок, иногда я все же жалею, что решил покончить с Гейлом, потому что привязанность заставляет делать глупые вещи. Долгие три года наши отношения для меня были именно тем самым лучом света в пасмурный день, который заставлял просыпаться по утрам и не сдаваться, когда горы проблем наваливались на самые пятки. Я любил. Любил его так, как никто другой не мог. Знакомые часто удивлялись, как два настолько разных и внешне, и внутренне человека могут не только терпеть друг друга, но и делить кров. Но, как ни странно, именно наши различные взгляды на жизнь сблизили нас, даже более, чем нужно… Через какое-то время я осознал, что полностью завишу от блондина, который нежно сжимает мое плечо во время сна и по-детски сопит. Я подумал: «А что я буду делать без него?»… Мой собственный разум не нашел ответа на этот, казалось бы, несложный вопрос. Ничего. Когда брат в три часа утра разбудил меня своим телефонным звонком и сообщил, что видел радостного Гейла в баре и не одного, а в обнимку с каким-то парнем, мое сердце словно пронзили тысячи игл: одна часть меня давно ожидала момента, когда это случится: измена либо моя, либо Гейла была просто неизбежна; а другая — так сильно скорбела, что алкоголь и трава стали моими лучшими друзьями больше, чем на две недели. Ту опустошенность, которую чувствуешь после расставания с человеком, которому доверял и любил больше, чем самого себя, не легко заполнить. А алкоголь хорошо справлялся с этой задачей. Несколько раз брат пытался взять меня на свое попечительство и, насколько это было возможно, следил за моим состоянием. Но, когда тот в очередной раз находил меня в полусознательном состоянии в окружении разбросанных пустых бутылок из-под хер знает чего, его руки опускались точно так же, как они опускались и у меня при одном лишь желании наладить свою жизнь. Я не знал, почему делал это: я лишь делал то, что по типичному сценарию делает каждый, когда он узнает об измене. Я должен был напиться и высказать Гейлу все дерьмо, успевшее накопиться за годы наших отношений. Но, ровным счетом, за три года этого дерьма почти не было (наши отношениями были для меня самым светлым и привлекательным, что существовало на Земле… Надеюсь, и для Гейла они таковыми были). Я никогда не умел пить, а в тот день намешал весь алкоголь, который только нашел в кухонном столе, а как итог, меня стошнило на кроссовки парня, когда тот пытался что-то сказать в свое оправдание. Самое неловкое расставание в моей жизни произошло именно так: я чувствовал себя униженным и оскорбленным не только Гейлом, но и самим собой, ибо при одном лишь взгляде на блондина слезы лились из моих глаз ручьем, я не мог членораздельно говорить, а колени предательски подкашивались. Мое тело существовало отдельно от разума, который, в свою очередь, был полностью одурманен травкой. В один из наших последних разговоров перед своей смертью Зак снова навестил меня. Он стоял в дверях в то время, когда я бревном лежал на диване и что-то бормотал себе под нос. Прокашлявшись, он начал говорить ту самую речь, по которой я всю жизнь буду помнить своего здорового и живого брата: — Ты до мозга костей полицейский, — он сделал паузу, чтобы проверить, слушаю я его или нет, — а ведешь себя словно девчонка, которую бросил парень в старшей школе. Соберись уже, не будь тряпкой. Покажи всем, кто ты на самом деле! — он подошел поближе, когда я озадаченно взглянул на него. — Не делай того, что не хочешь сам… Брось это дело. Уже тогда цвет его кожи был бледным, а глаза вместо привычного блеска показывали лишь всю тусклость и подавленность. Несмотря на жуткое похмелье я понимал, что брату постепенно становилось хуже: лекарства, что он принимал больше двух лет, не помогали, а какие-либо попытки врачей найти новый способ лечения не увенчивались успехом. Зак угасал на глазах. — Эти отношения не первые и не последние в твоей жизни — помни это… — он присел на край дивана, на котором лежал я. — Ты должен справиться хотя бы ради меня. — Да, — полушепотом произнес я, когда заметил, как слеза скатилась по щеке Зака и остановилась над верхней губой. — Ты — мой брат, и я хочу, чтобы ты не выглядел как консерва впредь.

***

После обеда, когда я приехал в участок, мне тут же пришлось снова садиться за руль и ехать в морг, чтобы я мог наблюдать за процедурой опознания тела. Настроение мое было как раз-таки подходящее: легкая меланхолия с ноткой грусти и одиночества. За всю свою рабочую деятельность я присутствовал на опознании около тридцати-сорока раз, поэтому сегодня, когда Синди предложила мне ехать в морг, я не раздумывая согласился. Тот самый обгоревший труп опознали родственники: на лодыжке парня остались следы от шрама после операции, а в правом ухе был пирсинг. Мэтью Вольф. Двадцать пять лет. Судим за кражу в супермаркете в возрасте семнадцати лет. Работал тренером по волейболу в старшей школе Гарленда, но за месяц до смерти был уволен за несоблюдение рабочего устава. Есть внебрачный трехлетний сын. И это пока все, что мы успели узнать. Результаты вскрытия будут известны лишь завтра утром, поэтому все с чистой совестью отправились домой, но не я… Мою душу терзали сомнения — в моих мыслях был один лишь Джош и его отношение ко мне. Грубость, с которой он говорил со мной, добавляла тяжелых камней к моим ногам и все с большей скоростью спускала меня на дно озера, в которое я сам же и нырнул. Когда на дворе уже стояла холодная ночь, я в полном смятении добрался до дома. — Я превращаюсь в консерву, — сказал я в тишину полупустой гостиной, как только зашел за порог дома. Темно и прохладно. Так же, как и на улице. Из освещения лишь один лунный свет, который попадает в комнату сквозь небольшое окно, освещая квадрат 1×1 на полу. Нахожусь словно в тюрьме: не хватает лишь пробегающей мимо крысы, хотя я уверен, что грызуны все же живут тут со мной. — Ты хотя бы не одинок, — плюхнувшись на старый диван, сказал я сам себе, — найдешь себе мышь и будешь жить с ней вместе.