Найди меня, если сможешь

В определенные моменты жизни понимаешь, что оглядываться назад у тебя больше нет возможности, — лимит исчерпан… и уже давно. Ты не можешь просто так закончить со всем: не можешь щелкнуть пальцами два раза, чтобы все, окружающее тебя, в мгновение ока пропало, … чтобы пропал и ты. Я несколько раз был на грани того, чтобы наконец воспользоваться знаниями, полученными на уроках труда в школе: правильно завязывать морской узел я научился со второго раза. Несколько раз покупал шпагат, но также несколько раз кидал его в кладовку за ненадобностью. Поэтому сейчас, прощупывая почву под ногами, я могу с уверенностью сказать, что я слабак. Слабак не из-за того, что в кладовке валяется шпагат, нет… Слабак из-за того, что не смог ничего сделать, когда люди уходили из жизни по моей вине. Я уже не мог спокойно спать по ночам: захлебываясь слезами и пряча голову под подушкой, я пытался отключить сознание и перестать слышать голоса, которые назойливо кружили в моей голове, шепча отвратительные слова и напоминая о моем никчемном существовании. Но в данный момент, когда я стою нос к носу перед своей окончательной целью, мои ноги предательски дрожат, отказываются держать тело в вертикальном положении. Из последних сил я беру всю оставшуюся волю в кулак и нажимаю на дверную ручку. Заперто. Еще и еще. Но дверь не поддается. Чувство, что этим помещением не пользовались уже долгое время, не покидает меня, когда я оббегаю серую постройку по периметру в поисках окна. Не нашел, поэтому со всей дури пнул ржавую дверь: послышалось слабое эхо изнутри. Паника, которая умело отошла на второй план некоторое время назад, вновь начала наступать, когда от безысходности я свалился на колени прямо перед дверью. «Довольно жалкая картина», — пронеслось в моем сознании, но я не придал этому большого смысла, поэтому не заметил, как единственная слеза скатилась по щеке и громко ударилась о жухлую, но влажную от росы траву. Вторая скатилась, когда я понял свою ничтожность на практике: со злостью поднялся на ноги и побрел к машине. Наверное, первый раз я был так рад беспорядку и полной анархии, что царили в багажнике моего старенького пикапа: все-таки отыскав нужные инструменты, я не осознанно ухмыльнулся, что было совсем не уместно: внутри меня раздирало так, словно пьяный хирург глумился над своим пациентом, скальпелем отрезая здоровые клетки сердца. Порядка пяти минут я орудовал стамеской, пока замок с характерным скрежетом не отварился. «Опыт не пропьешь», — нахально пробежалось в мыслях, когда я потянул на себя тяжелую дверь. Кромешная темнота больно давила на глаза, а пропитанный аммиаком воздух ударил по ноздрям, когда я на ощупь стал передвигаться вдоль стены. Не знаю, что в тот момент руководствовало мною: страх это был или гнев. Все эмоции давно перемешались в моем сознании, поэтому я пытался меньше думать и больше действовать, во всяком случае, мне так казалось, когда тусклый огонек показался откуда-то за углом. Лабиринт из хозяйственных помещений перестал казаться мне непроходимым, потому что огонек пламени указывал мне путь: я шел за ним словно за уходящим солнцем, которое решило навсегда оставить меня в пучине ночной темноты… Без признаков жизни и без какой-либо цели в ней. Тусклый огонек постепенно начал погасать, а вместе с ним погасал и мой мнимый энтузиазм. Я бежал, спотыкался о собственные же ноги, но не переставал продвигаться вперед, несмотря на увеличивающееся в груди чувство страха, которое подкреплялось какой-то неправильной тревогой, побуждавшей меня действовать. Угол, за ним еще один, — замкнутое помещение и убегающий от меня свет. Пытаясь держать свои эмоции под контролем, я не понял, как пробрался в щель в стене и оказался в полуосвещенной комнате, воздух в которой был пропитан то ли нашатырным спиртом, то ли аммиаком. Еле сдержав рвотный позыв, я окинул взглядом помещение: лампа, которая вот-вот погаснет, дряхлый стол в углу и несколько тряпок, сложенных в виде лежанки. И ни единой живой души. Кажется, здесь даже мыши не водятся. Перешагивая через разбросанные на полу обрезки газет, я, не обращая внимания на то, что бумага прилипала к подошве, подобрался к заваленному разным хламом столу: какие-то таблетки, инструкция к которым минутой ранее прилипла к моей обуви, пустые пластиковые бутылки, парочка книг и огрызки яблок… Мой взгляд сразу упал на пожелтелый, едва скомканный лист бумаги, с одной стороны на котором были начерканы какие-то экспрессивные линии, а с другой — надпись карандашом: «Найди меня, если сможешь». До чертиков знакомый почерк, — аккуратно выведенные буквы и характерная точка в конце предложения. Клод. Начало Flashback Несмотря на довольно позднее время, я не спешил возвращаться домой с работы: пытался выпросить у начальника дополнительную смену… и даже не ради денег, а ради того, чтобы подольше не видеть Клода. Но мне благополучно отказали, сославшись на мое, по словам начальника, измотанное состояние. Я отчаялся и не возражал, когда меня под руку выпроводили из мастерской и посадили в машину. Правда, уговорил Тео высадить меня за углом, — сказал, что хочу пройтись и клятвенно заявил, что не завалюсь в бар. Слово свое я сдержал… чисто-фактически: завалился не в бар (хотя желание напиться было огромным), а в парк. Медленно прошелся меж деревьев, кажется, снова изучил задницей каждую лавочку, насчитал ровно 34 уличных фонаря, а затем также медленно, с улиточной скоростью, побрел домой. Однако, сначала даже было решил наведаться к Алексу, но быстро передумал, когда вспомнил, что теперь он живет с девушкой. Не знаю, что двигало мной тогда, но даже холодный порывистый ветер не мешал мне наслаждаться обществом самого себя, но никак не одиночеством. Мне было тепло на душе лишь от осознания того, что в данный момент я находился в гармонии с собой, хотя вчерашние воспоминания и боль в мышцах все еще напоминали о предстоящем разговоре с Клодом. Прошлой ночью, словно по старой привычке, после партии в дартс и n-ного количества выпитого алкоголя Клод вместе со своими дружками решили продолжить веселый вечер в нашей квартире. Хотя я и привык к периодическим набегам его друзей, каждый раз, узнавая заранее, я пытался остаться на работе, чтобы никаким боком не быть вмешанным в котел «веселья». Мне была неприятна компания пьяных, шумных и бесшабашных мужиков, — меня буквально выворачивало наизнанку от стойкого запаха виски, который, кажется, обитал в нашей гостиной. Я пытался не показываться «гостям» на глаза, поэтому радиус моего обитания моментально сократился до спальня-ванна-кухня. Но тогда я не знал, что стоило бы сузить его, потому что в один из походов за чаем меня прижали к стене. Так я остался зажатым между дверцей холодильника и чьим-то подкаченным прессом. Этот некто дышал мне в шею, покусывал, слюнявил и обжигал перегаром мою кожу. Несмотря на степень опьянения, мой оппонент твердо стоял на ногах, когда я пытался выбраться из его тяжелой хватки: он еще сильнее прижал меня к холодной поверхности и начал шариться под моей футболкой. Кричать было бесполезно. Шероховатые пальцы пробегались по складочкам на моей груди, царапали ребра, кажется, вытягивали из меня остатки самообладания, потому что единственное, что сделал в этот момент я — закрыл глаза и ждал, когда все это прекратится. Но оно не спешило прекращаться: вскоре вход пошли жесткие манеры и меня силой откинули на кухонную тумбу, нагнули так, что я оказался вниз лицом. Подумал лишь: «Так даже лучше», — и не заметил, когда дал волю слезам, наверное поэтому и не понял, когда кружка горячего чая полетела на пол, а мой оппонент очутился на полу с разбитой физиономией. Я моментально оказался в объятиях Клода. В таких пьяных и неуклюжих, но искренних объятиях, каких я не получал уже давно. — Прости, прости, прости меня, — повторял он, словно завороженный. Я не понимал, что происходит, поэтому, едва лишь коснувшись лбом его плеча, завыл так, словно меня били кнутами, а не обнимали. Я стал захлебываться в собственных же слезах, а Клод послушно вытирал их с моего лица краем своей футболки. Он еще раз произнес едва слышное «прости» и притянул меня к себе, — я не мог сопротивляться его внезапному порыву нежности и сострадания. Сейчас, когда он такой открытый и располагающий к себе, словно мягкая подушка, манящая тебя ко сну, когда ты устал после тяжелого дня, я не могу провести параллель между ним сиюминутным и прежним. Потому что еще вчера Клод не считал меня за человека, обращался со мной как с домашним питомцем, заставлял выполнять все, что он пожелает… даже против моей воли. — Я идиот, — пробубнил он мне в макушку, — ебучий идиот. Это был единственный раз, когда я был с ним согласен: хотя я и не мог сдерживать свои эмоции в данный момент, обнимая Клода, я не мог выкинуть из головы все те моменты, когда он унижал и глумился надо мной. Я прижался к парню сильнее, но в глубине души ненавидел его с каждой секундой все больше. Я не понимал, о чем он думает и чем руководствуется сейчас, потому что уже давно понял: слезы для него ничего не значат. Ты можешь биться в конвульсиях на полу, обливаясь слезами, при этом показушно изображая жертву, а можешь плакать ночью в подушку, не показывания никому свою истинную сущность. Клод мог делать и то, и другое. Я знал, что он боится остаться один. Боится проснуться утром в холодной постели и не найти меня, спящего на соседней подушке. Боится завтракать и смотреть телевизор в одиночестве. Он. Боится. Остаться. Один. Именно поэтому он держит меня при себе. Я понял это относительно давно, поэтому в какой-то степени даже смирился. Но сейчас, когда чужие руки прикасались к его собственности, то есть ко мне, Клод вновь доказал, что он дорожит мною. И лишь в том смысле, что я его игрушка, которую не смеет трогать никто более. Когда я попытался освободиться из объятий Клода, который также без слов едва слышно шмыгал носом, его хватка усилилась, и он буквально прошипел: — Неужели ты не способен понять, что ни один живой человек не может быть идеальным? Тогда я не понял, что он имел в виду, но я изрядно испугался, когда его звериный взгляд пробежался по мне. Он словно выжидал мою реакцию, а когда ее не последовало, я убедился, что все мои рассуждения были оправданы. — Думаешь, можешь соблазнять моих же друзей у меня за спиной? — выплюнул он, схватив меня за запястья. — Ты грязная неблагодарная шлюха. «За что я могу тебя благодарить?» — пронеслось в моем сознании, но инстинкт самосохранения не дал мне озвучить свои мысли, поэтому я непроизвольно испустил отчаянный стон и благодаря этому оказался в привычной позе — нагнутого парнишки для битья. — Я ненавижу тебя! — холодные слезы Клода падали мне на спину, когда он, отчаянно игнорирующий собственные же чувства и мою боль, снова и снова толкался в меня, не обращая внимания на скулящего на полу товарища. Клода с меня оттащили его шокированные друзья. Он не смотрел никому в глаза, когда его волокли в ванную. Он не смотрел в глаза и мне, когда я, полностью разочарованный в жизни, прошел мимо него приведением. Тогда я закрылся в кладовке и долгое время, слушая крики и вопли «гостей», пытался завязать самый лучший морской узел. Но я не успел. Дверь в кладовку выбили прежде, чем я подвязал шпагат к вентиляции. Поэтому сейчас я стою перед входной дверь и переминаюсь с ноги на ногу — боюсь вновь увидеть тот безжизненный и полный бешенства взгляд Клода, которым он смотрел на меня вчера. Но я все же захожу внутрь и не застаю никого дома. Вздох облегчения, который был не оправдан. — Джош? — послышался голос Клода из кухни. — Это ты? Как бы я не хотел, но ноги, повинуясь зову, понесли меня к источнику звука: Клод стоял у плиты и помешивал что-то в кастрюльке, — я первый раз увидел, как он что-то готовит. — Зачем ты это делаешь? — спохватился я. — Мог бы дождаться меня. Я хотел приготовить пасту на ужин. Ответа не последовало — полнейший игнор. — Собирай вещи, — когда я уже было решился выйти из комнаты, произнес он, обернувшись через плечо. Я заметил гематому под глазом и разбитую губу на его лице, от чего по моей коже пробежались мурашки: то ли от удовлетворения, то ли от негодования. — У меня для тебя… сюрприз. Сюрприз — слово, которое бьет по ушам и отдается по всему телу. — Возьми теплую одежду, — добавил он и вновь отключился от разговора. Не возражая и не говоря ни слова, я на автопилоте побрел в спальню, в которой царил не то что полнейший, но как минимум относительный порядок. Во всяком случае, вещи Клода не валялись на полу и пыль с прикроватных столиков была умело сметена. Усмехнувшись, я начал рыться в шкафу в поисках одежды. Наконец собрав все нужное в портфель, я надел его на плечи и прошел обратно в кухню. Клод укладывал еду по контейнерам. На мой вопрос «что происходит» снова промолчал. Видимо, его мучила совесть, поэтому во время дороги он тоже не промолвил ни слова, чему я, к слову, был очень рад. Свет от фар освещал полупустую дорогу. Казалось, в данный момент существуем только лишь мы: я и Клод, который аккуратно ведет машину и не разрешает включить радио. Мы ехали около трех часов, но, как я не старался, вздремнуть так и не смог, даже несмотря на то, что прошлой ночью спал порядка полутора часов и работал до физического изнеможения с целью освободить голову от мыслей. Мы остановились у конца асфальтированной дороги, вышли из машины и еще какое-то время шли по тропинке вдоль дубовой рощи, освещая ее фонариком телефона. Я смирно шагал за Клодом, который, словно гонимый ветром, спешил вперед. Совсем скоро перед нами показался небольшой домик, больше похожий на хижину. Хотя и было темно, я могу поклясться, это место мне сразу пришлось по душе: чистый воздух, несравнимый с воздухом в Гарленде, ветер, свистящий в макушках дубов, и я, такой сломленный, но улыбающийся… словно ребенок. Клод порылся в кармане джинс в поисках ключей, сразу же нашел их (в этом мы и не похожи) и вставил их в замочную скважину. Дверь со скрежетом отворилась: запах древесины и угля от камина поманил меня внутрь — я чуть ли не влетел в домик, гонимый желанием насладиться приятным и чарующим ароматом детства. — Тебе нравится? — остановившись в дверях, мягко спросил Клод. Я обернулся — улыбнулся. Он все понял. — Я схожу за дровами для камина, — произнес он, снимая с плеча дорожную сумку, — а ты пока разогрей на плите ужин. Все нужное на кухне… она слева от лестницы. Клода не было какое-то время — я уже успел разогреть овощное рагу и нарезал хлеб на ломтики. Оставив все это дело на кухне, я, пытаясь не шуметь, вышел в маленькую прихожую, осмотрелся, и, довольный, вернулся назад. Совсем скоро Клод присоединился ко мне: мы вместе поели, а затем он разжег камин. Долго сидели в тишине, укутавшись одеялами, — каждый своим, — и наблюдали за тем, как пищат угольки в пламени. Приятная тишина была отдушиной для меня, я понимал, что давно не был так счастлив, несмотря на то, что Клод, непривычно растерянный и немного отдаленный от мира сего, мирно посапывал рядом. Извинение засчитано. С тех пор домик в дубовой роще стал для нас своего рода спасительным кругом. Он быстро стал символом примирения и тишины в нашей странной паре, в которой один — требует все и сразу, а второй — без возражений дает это самое «все и сразу». Конец Flashback. Теперь я знал, куда держать мне путь. Я погнался за «найди меня, если сможешь» и за моим Тайлером, который, я верю, ждет меня.