Найди меня, если сможешь

POV Джош Воспоминания, заключенные в старых полароидных фотокарточках, какое-то время просто пылились спрятанными по коробкам со старым барахлом, которое давно пора было выкинуть, но руки так до этого и не добирались. Но когда, наконец, пришло время, первыми в мусорное ведро полетели именно фотографии, а за ними и мои воспоминания: радостные улыбки, объятия и поцелуи постепенно сменились одиночеством и тусклыми оттенками грусти, которые сочились противно пасмурной атмосферой прямиком с фотографий. Если судить все по логике вещей, то смысла нет абсолютно ни в чем: ни в завтрашнем дне, ни в сегодняшнем и даже не в во вчерашнем, ни во мне, ни в ком бы то ни было еще… А смысла нет по одной простой причине: воспоминания никому не нужны. Люди прячут их по далеким углам с надеждой, что когда-нибудь, когда раны заживут, они вновь взглянут на противные, как оказалось впоследствии, лица и поймут, что все те искренние улыбки и добродушные выражения лиц, запечатленные на фотографиях, были лишь пустой тратой времени. Бумага со временем пожелтеет, местами даже выгорит… А душа, истерзанная хаотичными волеизлияниями судьбы (если она, конечно, есть), наверное, еще долго будет заживлять свои раны, которые постоянно будут кровоточить, потому что… люди мазохисты: им больно, но они ищут что-то, что могло бы приглушить их боль. Я искал это «что-то» в людях, чем делал себе еще больнее. А когда, казалось бы, прошлое, лишь изредка напоминающее о себе во снах, которые я практически не запоминал, забылось и навсегда ушло на задний план, вновь появилось, скорее даже, ворвалось в мою жизнь то, что никак не могло оставить и отпустить меня когда-то давно. Ошибки, накопившиеся за двадцать девять лет моей жизни, уже должны были свалиться на мои плечи и погрести меня под собой заживо. Но я все еще здесь, на этой ебучей земле, и все еще продолжаю причинять окружающим боль своим существованием и бездействием. Но так продолжаться больше не может. Сейчас или никогда. Последний раз.

***

Когда в голове кружатся тысячи различных сюжетов, твое сознание путается и не может выбрать единственный подходящий вариант. Ты теряешься и на секунду даже думаешь бросить все это и застрелиться от безысходности, но в итоге вспоминаешь, что ты, блять, не один, что ты должен жить, и если не для себя, то ради жизней дорогих тебе людей и похуй, что их количество можно сосчитать при помощи пальцев одной руки… Держа в голове «найди меня, если сможешь», я решил, что это дело лишь мое и Клода, поэтому приписывать в него кого-либо еще я поначалу негласно отказался, однако, понимая его преимущество в физическом плане, толика сомнения все же пробежалась в моем сознании. Запрыгнув в пикап, я судорожно стал рыться в бардачке в поисках мобильника. Наконец отыскав его, я обнаружил противные двадцать три процента и дрожащими пальцами набрал номер Алекса. Несколько гудков подряд: сначала короткие, а затем более продолжительные. Характерный звук и обеспокоенный голос Элли по другую сторону проворковал: — Джош? Пытаясь держать язык за зубами, чтобы не вылить весь словесный понос, который просится наружу, на ни в чем не повинную девушку, я непроизвольно укусил свой кулак. — Джош? — робко повторила Элли, от чего я моментально пришел в себя и пробубнил ей в ответ: — Где Алекс? — Я не знаю, — очевидно, разочарованно произнесла та. По редким всхлипам я понял, что она плачет. — Ему кто-то позвонил… он собрался и ушел. Даже не стал брать с собой телефон. Я переживаю, Джо… Четно пытаясь завести ржавое корыто в виде моей машины, я как можно более внятно, чтобы не довести подругу до истерики, спросил: — Он что-нибудь сказал перед тем, как уйти? — Прости? — эхом отдалось в динамиках. — Он сказал «прости». Единственное, что я почувствовал в этот момент, так это разочарование. Я окончательно убедился, что рассчитывать могу лишь на помощь самого себя. Я и я — хорошие партнеры. Однако, все еще поддерживая разговор, сквозь доносившиеся до моих ушей всхлипы и протяжные вздохи Элисон, я полушепотом произнес: — Ложись спать, не жди его. Я попросил его о помощи. — Почему он не рассказал мне это? — реакция девушки последовала моментально, а я восторженно цокнул, когда пикап наконец завелся. — Он вообще думает обо мне? А о малыше? Чертов эгоист… — Я сказал, чтобы он не говорил тебе ничего. Это сюрприз, — уложив телефон на плечо и зажав его ухом, пояснил я, пытаясь отбросить мысли о том, куда на самом деле делся мой друг, когда его помощь мне особенно нужна. Я никогда не просил его о помощи, — даже в те моменты, когда, казалось, от меня уже ничего не зависит, я держал планку. Может, в этом и заключается моя гордость, но она, безусловно, мешает и мне, и окружающим. Начало Flashback Погнавшись за мечтой, которая заключалась для меня в свободе и полном контроле ситуации лишь мною и больше никем, я уехал из родительского дома, когда мне только исполнилось двадцать. Не имея за спиной ничего, кроме старенького пикапа, который остался мне от отца, и и нескольких сотен долларов, которых хватило лишь на первые дни, я шатался по штату в поисках чего-то, что зацепило бы меня настолько, что я, не раздумывая ни секунды, смог бы остаться. Первые полгода я существовал как придется: поначалу жил в придорожных мотелях, а когда, естественно, закончились деньги, мне пришлось искать подработку. Я не отказывался абсолютно ни от какой работы, будь то уборщик на придорожной заправке или подстригатель газона перед городской мэрией. Я разбивал руки в кровь, работая на износ грузчиком в супермаркете, однако очень скоро моя сломанная когда-то в детстве нога дала о себе знать, поэтому так или иначе судьба закинула меня в паб. Работа официанта — неблагодарная профессия, как, наверное, и все остальные. Однако, стоит улыбнуться какому-нибудь слегка пьяному клерку, который зашел, чтобы пропустить стаканчик другой, и вот в твоем кармане довольно-таки приличные чаевые. Но несмотря на это, денег на более-менее нормальное существование мне не хватало: расходы на бензин, еду и ночевку в месте, не похожем на клоповник, перекрывали доходы, поэтому… слишком быстро я опустился на дно. В этом мне в какой-то мере помог случайный посетитель паба. Пытаясь заигрывать со мной всеми законными и незаконными способами, в конечном счете он сдался и предложил мне не особо легальный способ заработать. Но я, воспитанный в благополучной семье, и подумать не мог, что способен опуститься перед кем-то на колени, чтобы получить пару десятков долларов таким грязным путем. Но когда тебе хочется есть, ты не думаешь об этом. Поэтому, поломавшись неделю только лишь из-за остатков гордости, я согласился. Так у меня появился постоянный клиент, и я стал позволять себе разбрасываться деньгами направо и налево лишь потому, что не мог видеть эти бумажки. Я возненавидел себя, поэтому также быстро подсел на наркотики, — слабые, на большее у меня не хватало. Однако, этого было недостаточно, поэтому я поспешно удвоил, а затем и утроил количество клиентов, — уволился с работы официанта в пабе и теперь был исключительно лишь не совсем обычным его посетителем. Естественно, одной лишь работы рта и рук некоторым из моих «работодателей» не хватало. Иногда мне отлетали пощечины, от которых щека болела еще какое-то время, но чаще меня хватали силой… Я, хотя и сопротивлялся первое время, постепенно смирился со своей участью подушки для вывода энергии, поэтому спустя месяца два в список моих услуг входило еще больше пунктов. Так продолжалось какое-то время, пока мое тело не начало ослабевать. Похудев на несколько килограммов, я еле стоял на ногах, поэтому работать больше не мог, а очередную дозу каким-то образом необходимо было найти. Познакомившись непосредственно с дилером, Лейтоном, мужчиной лет сорока с изуродованным лицом и рубцами от ножевых ран по всему телу, я быстро влился в коллектив и уже через неделю стал его личной шлюхой. Совесть? Гордость? Их больше не стало. Я похоронил их вместе с остатками своего прошлого и зарыл глубоко в земле. Там, где вечная мерзлота и трупные черви. Постепенно я начал задумываться, что и мне самому место во все той же земле, поэтому я отчаянно пытался совершить суицид. Три раза. Три раза я крупно проебался и лишь подорвал свое здоровье. Оказалось, что я ебучий трус, который без проблем и сдохнуть не может. После последней неудачной попытки я вернулся в паб с твердым намерением напиться так, чтобы забыть собственное имя и никогда уже не вспоминать его опущенного на дно обладателя. Но этого у меня не получилось: прежде чем я успел скрыться за кабинкой в туалете, когда заметил у входа в заведение дружков Лейтона и от греха подальше сбежал, один из наркоманов схватил меня за предплечье и с невинной улыбкой на желтоватом лице повел меня в самую дальнюю кабинку, а я лишь смиренно волочил ноги вслед за ним. Не стоит говорить, что было дальше, потому что ничего не успело произойти. Грубый удар чем-то тяжелым по затылку. Не мне. Огнетушитель летит на пол. Я обернулся и увидел бегающий взгляд незнакомца. Казалось, еще немного и он упадет в обморок из-за увиденной лужицы крови на грязном кафеле: разгоряченный молодой человек нервно дышал, стоя напротив меня, а я, практически безразлично, всхлипывал. Нет, я не плакал. Я рыдал. Но в следующий момент упал на колени рядом с дружком Лейтона, который без каких-либо признаков жизни лежал лицом вниз в собственной же крови, которая алым ручьем стекала из пробоины на его затылке. — В-все в пор-рядке, — пытаясь как можно более спокойно произнести эти пропитанные ложью слова, незнакомец заикался: — в порядке. Эти слова, которые уже можно полноправно считать афоризмом, я слышал гребаные сотни тысяч раз: «Милый, все в порядке, ты ведь старался», «Главное участие, а не победа. Все в порядке, да, Джош?», «Все в порядке, нога скоро заживет», «Ты снова не выиграл, но в следующем году первое место обязательно будет твоим. Все в порядке». Все в ебучем порядке. — Это был несчастный случай, — собравшись с мыслями, пробубнил незнакомец и опустился на корточки. — Теперь все в порядке. Ты в безопасности. Его зеленые глаза, в которых скопились слезы, не могли врать, — я понял это с первого взгляда. Его дрожащие руки потянулись ко мне — я подал ему свою руку. Через двадцать минут сюда приехала полиция. Зеленоглазый, но все еще незнакомец, не выпуская мою руку из своей, укутал меня пледом, который пах овсяным печеньем, и сел рядом, охраняя меня от противных мыслей, которые стремились вернуться в мою голову. Я не чувствовал ничего, кроме теплоты, которая исходила от незнакомца, и мне было совершенно все равно на происходящее, поэтому, безрассудно повинуясь своему шестому чувству, на вопрос «знакомы ли вы с ***?» я ответил четкое «да». Меня ждали три месяца реабилитации в государственной клинике, которую отыграл для меня мой незнакомец-спаситель при помощи шерифа этого городка. Раз в неделю, иногда чуть реже, он навещал меня, хотя, честно, я ощущал себя опущенным в воду котенком, которого пытались утопить за ненадобностью. Я четко высказывал свою позицию об отказе от лечения, ибо не понимал, зачем все это мне надо. Я считал себя конченным человеком, который не живет, а существует в собственной мирке. В мирке, который никто не понимает… и который изжил свое. — Я договорился с дядей, — лучезарно улыбаясь, пролепетал незнакомец, которого на тот момент я знал уже чуть больше двух месяцев, — он берет тебя на работу в свой автомобильный салон после того, как ты закончишь лечение. Не дождавшись от меня какой-либо реакции, он продолжил: — Будет здорово работать вместе летом. — Ты не обязан, — возразил я, сминая край простыни под собой. — Но я хочу, — мягко улыбнувшись, пояснил тот. — Не думаешь, что пришло время раскрыть свои карты? — Ты давно мог сделать это сам… — Это было бы нечестно с моей стороны. — История болезни, — сложно было начать, но я продолжил, когда заметил одобрение на лице посетителя, — Джошуа Уильям Дан. — Приятно, наконец, — пытаясь сдержать восторженный крик, подметил он, — познакомиться, — аккуратно протянув мне руку для рукопожатия, продолжил: — Джош Дан. — Надеюсь, теперь ты счастлив? — впервые за, наверное, месяца три я водрузил на лицо подобие улыбки, которая, к слову, больно резала скулы. Казалось, это было правда уместно, но я «заново учился чувствовать», поэтому не был в этом уверен. — Абсолютно, — встав с места, он прошел к окну. — И я был бы не я, если бы заставил чувствовать тебя не в своей тарелке, — с неприятным скрежетом шторы распахнулись. Я впервые за две недели увидел солнечный свет, поэтому моментально прищурил глаза. — Я Александр Мун. — Ты не Александр, — возразил я, сам того не понимая. Наверное, действие успокоительного, которым меня тут кормили, этому поспособствовало. — Почему это? — Тебе не подходит это имя, — пояснил я, пытаясь встать с кровати, потому что мне вдруг чертовски сильно захотелось увидеть, что происходит за окном. Я не знал ни какое сейчас время года, ни день недели, ни тем более число… Я, полностью потерянный во времени какой-то Джош Дан, от прежнего меня которого не осталось ничего, кроме сломанной когда-то ноги. — Ты Алекс, — таща слабые ноги за собой, я все-таки добрался до пункта назначения, который находился в полутора метрах от кровати. — Как тот из «Истории игрушек»? — радостно улыбаясь то ли солнечному дню, то ли моему внезапному желанию увидеть свет, проштудировал Алекс. — Как тот из «Истории игрушек». Я никогда не благодарил Алекса за то, что он, буквально, вытащил меня со дна, поставил на ноги и дал то, на что можно опереться, чтобы вновь не упасть. Но улыбки, которые дарит мне этот зеленоглазый «знакомец» говорят все за себя: он понимает, как мне сложно оправиться, как сложно говорить слова, которые относятся к чему-то личному или хотя бы немного эмоционально окрашены, потому что я и эмоции последующий год были абсолютно разными понятиями. Несмотря на это, Алекс постоянно был рядом, поддерживал, отчаянно пытался бороться за мое все еще туманное будущее и следил за тем, чтобы я держался на плаву. Так я остался жить в Гарленде. Так я остался в живых и так я обзавелся самым невероятным другом на свете. Конец Flashback Я летел по почти пустому шоссе, которое едва освещалось единичными фонарями с приятным оранжевым светом, — за все время пути, пока я не свернул с дороги, навстречу мне попались лишь пара тройка мотоциклистов и три пожарные машины. Немного странно для ночного Гарленда, но, отбросив эти мысли, я пытался бежать так быстро, насколько мне позволяли мои больные легкие. Запах гари, доносившийся из города, ощущался и здесь, среди дубовой рощи, но я шел по вытоптанной дорожке вглубь леса без какого-либо страха и капельки тревоги. Я знал, куда иду и с какой целью. Сквозь дубы виднелся огонек света в окне. Я шел за ним, но он постоянно убегал: мне казалось, что я иду на месте. Но, наконец, оказавшись у крыльца, я замер. Прислушался. А когда услышал лишь еле слышные крики птиц и ветер, который гулял у верхушек деревьев, набрал полные легкие воздуха, перекинул дубину из одной руки в другую и наиболее тихо, как только мог коснулся дверной ручки. Открыто. Сердце начало биться, как сумасшедшее. Но я пытался унять это ноющее чувство в груди, когда опустил ручку и дверь бесшумно открылась. Тепло камина тут же окатило меня с ног до головы, а запах, характерный только деревянному дому, сделал попытку восстановить в моей памяти воспоминания. Я покачал головой, чтобы удостовериться, что этого не случилось, и с опаской сделал шаг внутрь. Никого. Пытаясь держать себя в руках и не начать снова паниковать, я плавными движениями, чтобы пол под ногами не скрипел, обошел гостиную. Все та же мебель и все та же пыль, которая, кажется, уже стала неотъемлемой частью интерьера… От очередного прилива гнева на самого себя ноги начали предательски подкашиваться, поэтому я нехотя оперся о комод, заваленный старым барахлом, в котором я разглядел вырезки из газет и старые фотографии, поэтому резко закрыл глаза и отвел взгляд в сторону, чтобы не будить в себе прошлое, которое я так отчаянно пытался забыть все эти годы. Открыв глаза, я понял, что мой взгляд оказался направлен в кухню, теплый свет из которой полосами стелился по полу. Уверенными шагами я подошел к дверной арке и долго не решался заглянуть внутрь, а когда наконец собрался с мыслями и поправил биту, которая скользила в руке из-за внезапной потливости, сделал шаг навстречу тому, что ждал. Но ждал я совершенно другого, нежели то, что показалось перед моими глазами. Напротив вытяжки, почти посередине небольшой кухни, выбрав за точку опоры крюк, приспособленный под аппарат для копчения мяса, с, вероятно, сломанной из-за натяжения веревки шеей, спиной ко мне по-кукольному висел он. Клод. Он выбрал для себя крюк для копчения мяса. Неблагородно и низко даже для него. Отведя взгляд в сторону, я краем глаза увидел, как его ноги неподвижно парят в воздухе, а уже через мгновение я без сознания упал прямо у его ног.