Васильки в волосах

      Вода в реке холодила, несмотря на летнюю жару. Речка в этом месте не отличалась глубиной, и можно было сидеть на песчаном дне, болтая ногами. Здесь было спокойно. Слабое течение упруго тянуло за собой, а толстые слепни упорно пытались сесть на мокрую кожу. Майя то и дело ныряла, прячась от них, а вынырнув, встряхивала мокрыми волосами, как лошадь гривой. Спасало это нена-долго, да и голова постепенно уставала. Девушке с четверть часа как хотелось вылезти и обогреться на солнце, но она стоически про-должала купаться, уже без всякого удовольствия. Причина такого поведения торчала в кустах, види-мо, веря, что светлая рубаха из некрашеного полотна отлично сливается с листвой.       Звали надоедливого ухажера Арсений, и Майя поистине не знала, куда деваться от его навязчивого внимания. Она встретилась с ним буквально через пару дней после случившегося в поле — Арсений стоял в компании еще нескольких парней возле большого нарядного дома, возвышающегося над соседскими избушками. Девушка из города чем-то привлекла парня, да так, что он, бросив друзей, протащился за ней почти через всю деревню — до дома бабушки Таи.       Самой Майе он не нравился — невысокий, какой-то неуклюжий и шумный, с короткой кудрявой бородой и обгоревшим на солнце лицом, — однако ругаться с местными ей не хотелось, и поэтому грубоватые ухаживания Арсения она хоть и отклоняла, но довольно мягко.       Наконец от холода зубы начали отбивать мелкую чечетку, и Майя подумала, что раньше за-мерзнет, чем поклоннику надоест ее караулить.       «Если что, придется кричать», — она морально приготовилась к худшему, подплывая к берегу.       На самом деле боялась Майя не сильно. Несмотря на назойливость, Арсений казался безобидным, как упертый кучерявый баран. Да и недалеко, ниже по течению, слышались голоса селянок, стирающих белье, так что она спокойно выбралась из воды, заметив, как поспешно скрылась за ветками бородатая физиономия.       Некоторое время Майя, расслабившись, грелась на солнце, обсыхая, и наблюдала за летающими над водой длинными разноцветными стрекозами. Сарафан она все-таки натянула, и тот, намокнув от волос и белья, прилип к спине, приятно холодя кожу. После долгого купания хотелось есть, и Майя уже предвкушала, как сейчас вернется в дом, разогреет оставшуюся с ужина пшенную кашу, правильную, с поджаристой пенкой… Но тут за спиной раздались торопливые тяжелые шаги и шорох свезенной башмаками с приречного откоса земли.       — Здравствуй, Майя! — как всегда громкий, голос парня прозвучал в опасной близости. Только потому, что она узнала о его появлении куда как раньше, спина под мокрым сарафаном не вздрогнула. До последнего Майя надеялась, что Арсений все-таки удовольствуется наблюдением за ее купанием, но глупо было ожидать подобного такта от неотесанной деревенщины.       — А? — притворно удивилась она, неторопливо поворачиваясь в сторону говорившего, и сразу же приложила ко лбу ладонь. Солнце палило нещадно, и коренастая фигура парня, стоящего против яркого света, в этом сиянии вырисовывалась темным силуэтом. Несмотря на защитный жест, глаза почти тут же заболели и перед ними заплясали разноцветные круги, так что Майя волей-неволей подхватила лежащую рядом шляпу и поднялась с травы. Песчаная полоса у реки была совсем короткой, быстро сменялась землей, но и к лучшему — не приходилось отряхиваться от песчинок.       — Здравствуй. Я тебя не заметила.       — Да? А я тут как тут! — попробовал пошутить парень и немедленно посмеялся над собственной шуткой. Майя мысленно вздохнула: найти уважительную причину, чтобы сбежать, вряд ли получится… К тому же Арсений явно был настроен решительно — в руках он тискал большой, пестрый букет полевых цветов. Сразу становилось понятно, что настойчивый ухажер даже не задумывался о сочетании оных, попросту надрав чего-то поярче и покрупнее.       — Это тебе, — букет бесцеремонно уткнулся в грудь Майе так, что не взять его было уже невежливо.       — Спасибо, — натужно улыбнулась она, машинально понюхав цветы. Те пахли травяным соком с примесью приторной сладости от крупных белых соцветий. Ободренный реакцией парень разулыбался еще шире и сделал очередное щедрое предложение:       — Давай провожу до деревни, — и протянул руку, чтобы помочь взобраться на пригорок.       Разумеется, Майя могла это сделать и сама, но решила не обижать так старающегося понравиться ухажера. Вот только, выбравшись на дорожку, она тут же мягко, но настойчиво отняла ладонь, проигнорировав немедленно подставленный им локоть. От Арсения пахло потом и несло жаром от разогретой кожи, что после купания было особенно неприятно.       На предложение проводить ее Майя не ответила ничего определенного, и парень, слегка обиженный тем, что его красивый жест отвергли, побрел рядом, однозначно расценив молчание как согласие.       Несмотря на жару, Майя всегда с удовольствием ходила по проселочной дороге. Через несколько походов на реку она приноровилась бегать по ссохшейся неровной земле босиком, оставляя обувь на крыльце хозяйки.       Но в нынешней компании наслаждаться теплом, солнцем и природой получалось плохо. Арсений регулярно оказывался вплотную к ней, отчего приходилось менять траекторию движения, а то и вообще заходить в густую траву. Он пытался завести разговор, но беседы о сельском быте были Майе неинтересны, шутки не смешны, а топорные комплименты вызывали какую-то стыдливую неловкость. Особенно не понравилась ей тема волос на теле, а вернее, их отсутствия. В городе под влиянием вампиров из домов радости большинство жителей постоянно обдирались с помощью воска, здесь же, в селе, и мужчины, и женщины щеголяли естественной растительностью.       Такое различие явно интриговало Арсения (который уже попросил называть себя Сеней) — он все интересовался, зачем оно вообще нужно и все ли городские таким «маются».       Майя то и дело прятала лицо в букет, чтобы не смотреть на селянина, но он или не замечал, или игнорировал ее незаинтересованность. Довольно скоро они поравнялись со ржаным полем. Майя проходила мимо него каждый день, обычно стараясь побыстрее миновать опасное место. Иногда издалека она видела полуденницу: высокая фигура с золотыми волосами, стремительно чернеющими на закате, плавно двигалась среди колосьев.       Местные с удивлением обсуждали изменения в повадках полевого демона. Поляница стала чаще появляться на глаза людям в облике привлекательной девушки. Они даже вызвали ведуна из соседней деревни — тот успокоил их, сказав, что поляница теперь будет есть меньше, а может, вообще жертв перестанет требовать, но велел пока соблюдать правила и лишний раз на рожон не лезть. Все это Майя узнала от бабушки Таи — та охотно делилась с жилицей последними новостями. А еще рас-сказывала, как сама по молодости вместе с друзьями бегала посмотреть на поляницу в полдень или полночь. Самые отважные так и вовсе вставали почти вплотную к линии колосьев, но сама Тая в те годы предпочитала поглядывать издалека.       Вот и сейчас в дневном мареве почудился высокий силуэт в белой одежде. А Арсений тем временем хвастался домом своих родителей, намекая, что стоит зайти, посидеть, посмотреть лошадей, попить квасу…       — Слушай, Сень, совсем забыла, — решительно обернулась к провожатому Майя, — мне на поле зайти надо.       — Сейчас? — удивленно моргнул парень и тревожно вгляделся в колышущиеся колосья. — Полдень же вот-вот настанет.       — А она меня звала, — не обратив внимания на предупреждение, художница храбро зашагала в сторону поля, надеясь, что Арсений отстанет. Но не тут-то было. Сзади раздались тяжелые шаги и сердитое бурчание, явно скрывающее страх:       — Кто ж к демонице ходит, когда та зовет? Ты что, амулет потеряла?       Майя молча вытянула шнурок с деревянной подвеской и помахала им над плечом. Говорить она не хотела, опасаясь, что голос предательски даст петуха. Несмотря на показную отвагу, сердце колотилось, как у зайца, а в голове билось: «Что ты делаешь, дура? Подумаешь, на квас позвал… надо от парня к демонице в пасть лезть! Но не идти же на попятную теперь. Когда ноги пересекли жесткую границу ржи, Майя на секунду зажмурилась, но не остановилась. Пыхтение и ворчание сзади словно толкали в спину, заставляя держать ее прямо. Майя слышала, как шуршат колосья под обувью Арсения и как с каждым шагом усиливается его недовольное бормотание; то и дело звучали вполне логичные вопросы:       — Зачем тебе к ней идти?.. А вдруг она на нас набросится?..       Подсознание было полностью согласно с парнем, и его слова только усиливали страх и сомнения самой Майи. Может, лучше сбежать, пока не поздно, свести все к шутке или придумать что-нибудь еще…       Она вдруг резко замерла, так что Арсений едва не налетел на нее, сбившись с размеренного шага.       — Э, ты чего? — недоуменно поинтересовался он у обернувшейся к нему девушки.       — А ты чего? Струсил, да?       Подутихшее было раздражение, вызванное навязчивостью поклонника, снова усилилось. Как этот Арсений не понимает, что она попросту хочет избавиться от его общества?       — Нет, но…       — Струсил, — оборвала его Майя и, отступив назад, широко раскинула руки и закружилась на месте. Судя по ошалелому взгляду парня, тот был окончательно сбит с толку. И к лучшему, может, хоть теперь передумает таскаться следом как привязанный.       — А вот я не боюсь! — голос девушки звенел от напряжения, над головой вертелось пронзительно-голубое небо в белых полосках перистых облаков. — Василиса! Ва-си-ли-са!       Легкий ветерок прошелся по колосьям, как-то неожиданно посветлело, будто солнце засияло ярче, и в теплом воздухе медленно проступил высокий силуэт полуденницы. Сухая старушечья фигура зависла над полем, таращась пустым взглядом на замерших в ужасе людей. Рот ее, зашитый желтоватыми нитками, слабо двигался, будто пытаясь открыться шире. Демоницу окружало свечение, она словно отражала солнечный свет, но это пугало больше, чем темно-та.       Весь бравый настрой моментально улетучился. Майя рефлекторно прижала к груди руки с многострадальным букетом. Дыхание резко перехватило, и она поняла, что больше не сможет сделать ни шагу на подгибающихся ногах. А вот Арсений сумел ожить и бросился прочь: она услышала сдавленное ругательство, резкое шуршание колосьев, а потом — дробный стук башмаков о сухую землю. Стоило позавидовать — теперь она тоже хотела просто убежать отсюда подальше!       Полуденница проплыла мимо Майи, не обратив на нее внимания. Остановившийся было у края поля Арсений припустил еще быстрее и вскоре исчез из виду. Он даже не заметил, что дух выбрался всего на пару шагов за границу колосьев, прежде чем встать и обернуться к застывшей гостье.       Тут тело Василисы пошло рябью, переплавляясь в знакомую синеглазую красавицу, продолжающую неярко светиться. Уже в таком виде она подплыла к Майе, склонив голову набок, как заинтересованная птица.       — Спа… бо, — Майя попыталась выразить благодарность, но нервно проглотила часть сло-ва. А потом осторожно добавила: — Ты меня напугала тем обликом… Я думала, ты хочешь нас съесть.       «Вот сейчас и съест!» — подумалось ей, но полуденница слабо улыбнулась.       — Я хотела прогнать его. Он тебе не нравился, — выражение лица у полевого духа было странным, немного неестественным, но Майю оно успокоило.       — А как ты поняла, что он мне не нравится?       — Ваши чувства — вещь несложная. Они шумят, расползаются нитями по воздуху, опутывают всё вокруг. Другие не отсюда, как я, вас по ним выслеживают, я же просто их ощущаю. Есть и сложнее вещи в людях.       — Это какие? — заинтересовалась Майя, опуская измятый букет. От него на платье осталось пахучее зеленоватое пятно.       — Например, почему вы одни и те же вещи называете разными именами, а разные вещи — одним словом, — Василиса ненадолго задумалась, кружа возле Майи. Край нарядного сарафана то и дело задевал руки девушки, но это было похоже не на прикосновение ткани, скорее на какое-то упругое тепло.       — Вот я долго не могла понять, почему вы называете это колосом, — полуденница коснулась одного из стеблей, а затем указала на другой, — и это тоже. Они же совершенно разные.       По мнению Майи, различий не было. Рожь и рожь. Но, видимо, полевой дух видел мир как-то иначе.       — Или, скажи, я правильно понимаю, козой называется небольшое животное с рогами, издающее такой звук?       Поляница так похоже изобразила блеяние, что Майя не удержала улыбки.       — Да, это коза.       — Тогда почему человеческая женщина называла козу собакой, когда она зашла на мое поле? Собака — это другое животное.       Полуденница с сомнением покосилась на Майю, которая торопливо зажала рот, чтобы не засмеяться уже в голос.       — Или я не права?       — Это называется руганью, — Майя постаралась удержать серьезное выражение лица. — Когда люди сердятся, они ругаются и называют вещи другими именами. Так они проявляют злость.       Василиса нахмурилась совсем по-человечески, недоверчиво глядя на гостью:       — А почему назвать козу собакой — это проявить злость? Люди же любят собак.       — Э-э-э… — тут уже настал черед Майи задуматься. Ругательства казались какой-то привычной частью речи, срывались с языка бездумно. Странно было внезапно начать искать в них смысл и логику.       — Потому что коза не собака, а когда ты называешь кого-то не тем, кем он является, то это обидно?.. — неуверенно предположила она.       — Но почему тогда девушка, которую назвали козочкой, была счастлива?       Вопрос был вполне закономерным, но Майя понятия не имела, как ответить на него существу, чей взгляд на вещи так далек от людского. И правда, почему одно — ругательство, а второе, наоборот, — проявление симпатии? Раньше она об этом никогда не задумывалась.       — Погоди, а где ты слышала про козочку?       Все-таки поле было в отдалении от деревни, вряд ли здесь часто гуляли влюбленные парочки.       — На мое поле пришли молодые люди, мужчина и женщина. Несколько урожайных циклов назад. Они лежали под березой и разговаривали. Я бродила рядом и слушала их. В мозгу всплыло неприятное предположение, и Майя не смогла не озвучить возникший вопрос:       — И что дальше?       — Я их выпила, — голос полуденницы не звучал ни расстроенно, ни радостно, она, похоже, не понимала, какую реакцию эти слова могут вызвать у смертного вроде стоявшей перед ней девушки. — Была полночь. Мое время.       Переведя взгляд на белый ствол изящной березки, Майя нервно сглотнула. В голове тут же пронеслись картинки: лунная ночь, рожь, беспечная пара из другой деревни, решившая посвятить немного времени друг другу… И жуткая чернокосая полуночница, забирающая жизнь.       Продолжать разговор не хотелось, но и молчание становилось все более напряженным. Майя подняла руки, желая обхватить себя за плечи, чтобы немного успокоиться, и запоздало поняла, что все еще держит злосчастный букет. Цветы заметно пообтрепались, поникли и выглядели неказисты-ми и жалкими.       — Терпеть не могу букеты! — выпалила она первое, что пришло на ум. — Кто вообще догадался их рвать? Они же так быстро вянут. Куда лучше они смотрятся, когда растут на поле.       Майя разжала ладони, и букет тут же распался на отдельные цветы, полетевшие на землю, цепляясь за колосья. Полуденница проследила взглядом за упавшими цветами, а затем резко приблизилась. Все еще под впечатлением от истории, девушка непроизвольно отступила, но духа интересовали остатки букета. Изучив их, Василиса требовательно попросила:       — Разложи их аккуратнее.       Не совсем понимая, зачем, Майя наклонилась и начала распутывать смявшиеся стебли. Может, полевому духу не нравится беспорядок, а посторонние растения, лежащие кучей, похожи на мусор?       Наконец все цветы легли в ряд, не соприкасаясь. Она вопросительно посмотрела на полуденницу снизу вверх, но та только тем же тоном велела:       — А теперь отойди.       Стоило Майе отступить, как увядшие лепестки и листья цветов налились жизнью, из стеблей к земле потянулись тонкие корешки, вцепляясь в почву. Постепенно стебли начали наполняться соком, упруго изгибаясь и поднимаясь. Солнечный свет будто засиял ярче, вливая новую жизнь в погибшие растения, а силуэт полуденницы слегка померк. Еще немного — и вот уже живые цветы плавно закачались на легком ветру, подставляя солнцу пахучие лепестки. Казалось, они росли здесь очень давно, а вовсе не были измочаленным букетом минуту назад…       Майя во все глаза смотрела на превращение и теперь не решалась протянуть руку, боясь, что пальцы попросту пройдут сквозь цветы, как сквозь мираж. Вдруг раздалось негромкое деловитое гудение — к лепесткам подлетел толстый полосатый шмель. Он уселся на самый яркий цветок, тут же перепачкавшись в густой желтой пыльце. На наличие рядом человека шмель реагировал с равно-душным спокойствием, разве что недовольно зажужжал, когда палец Майи осторожно коснулся пушистого тельца, и принялся отпихиваться задними лапками.       Сомнений быть не могло, цветы действительно ожили — насекомых не обмануть…       — Ух ты… — произнесла Майя, переводя взгляд на полуденницу. Сейчас та стояла на земле неподалеку, но колосья под босыми ногами не прогибались, проходя сквозь босые ноги. — А как это?       — Я часть поля, — полуденница плавно приподнялась и снова облетела гостью. — Часть жизнен-ной силы. Часть магии. Часть мира… теперь.       На последних словах Василиса нахмурилась, и свет снова померк.       — Что-то не так? — забеспокоилась, да что там, слегка испугалась Майя. Мало ли что взбрело в призрачную голову? Вдруг она решит и человека так же в землю прорастить?       — Память уходит, — грустно ответила Василиса. — Я все меньше помню, как чувствовала себя до того, как увидела твой рисунок. Помню события, время, но голод все больше забывается. Страх забывается. Одиночество остается.       Покружив, полуденница подлетела к небольшой полянке возле березы и, будто устав, опустилась на землю, совсем по-человечески обхватив колени.       Майе оставалось только тихо вздохнуть. Даже во время своего краткого обучения девушка куда больше общалась с людьми, нежели с духами. Она знала, что, появляясь в этом мире, выпадая из своего, словно зерно в крупные ячейки решета, подобные Василисе одержимы лишь страхом и голодом, а позже их разум проясняется. Но Майя никогда не задумывалась о том, что такие существа способны чувствовать себя одинокими.       Щемящее чувство, заглушаемое долгие годы, сжало сердце. Печальная фигура Василисы так напомнила ей ее саму…       В тот день, шесть лет назад, тоже было лето и светило яркое солнце. До домика ведуньи слухи долетали небыстро, и все же Майя уловила оживление в обычной болтовне на улицах. По обрывкам слов стало ясно, что еще утром перевернулся паром, перевозивший людей через большую реку. Многие утонули, и пока не все тела удалось достать.       Тогда Майя только слегка посочувствовала чужому горю. Да, печально и жутко, когда такие вещи случаются, но что поделать, — привычно рассудила она и продолжила заниматься своими дела-ми, лишь изредка возвращаясь мыслями к парому. А за полдень в калитку ведуньи отчаянно постучалась заливающаяся слезами младшая сестра Вера. Она, захлебываясь плачем, рассказала Майе, что родители затемно еще поехали на другой берег, на большой базар, и не вернулись.       Майя до сих пор помнила это ощущение — будто тяжелым мешком по голове ударили. Пустота, потерянность, смятение, и рыдания тринадцатилетней сестры, которая прибежала через весь город к единственному оставшемуся у нее близкому человеку. Майя помнила и то, как едва сообразила от-проситься у ведуньи, как на негнущихся ногах шла с сестрой домой, успокаивая то ее, то себя, убеждая, что все на самом деле хорошо, просто родители из-за парома застряли на том берегу. Вот найдут лодку и вернутся. Все хорошо будет. Но, к сожалению, хорошо не стало.       Осиротев, пришлось заботиться не только о себе, но и о сестре, прежде всего — заняться похоронами… Времени на печаль попросту не оставалось. И обучение у ведуньи Майя вынуждена была бросить. Наставница Алена долго не хотела отпускать ученицу, то ругала ее, то уговаривала поду-мать, а потом некоторое время молча наблюдала за жизнью Майи: она то и дело замечала черно-белое оперение сороки, глаза которой смотрели не по-птичьи внимательно и даже мрачно. Было очевидно — наставница не собиралась сдаваться и принимать то, что ее бывшая ученица решила посвятить себя сестре, а не учебе.       В конце концов девушка решилась на крайние меры — продала дом и вместе с сестрой переехала в другой, крупный город, туда, где жили их дальние родственники. Те на первых порах помогали с поиском жилья, работой, за что Майя была им очень благодарна. Вера довольно быстро пришла в себя и привыкла к новой жизни… а сама Майя — нет.       Ночами накатывала тоска. Днем для нее не было места, но в темноте она возвращалась, заставляя плакать в подушку — тихо, так, чтобы не услышала младшая сестра.       В этом большом чужом городе у Майи не было ни подруг, ни наставницы, только Вера. А потом сестра выросла, и оказалось, что Майя не нужна никому.       Подойдя к полуденнице, она осторожно-осторожно села рядом, не рискуя касаться невесомого сарафана.       — Мне тоже одиноко, — призналась она, опираясь локтями на согнутые колени.       — Почему? Тут много людей, — простодушно удивилась Василиса.       Майя невесело вздохнула, машинально шкрябая ногтем не замеченное ранее пятно на льняной юбке.       — Они скучные. Ничего, кроме посадок и животных, их не волнует. Ну, еще кто с кем обжимается и кто на кого смотрит, — поморщилась девушка. — Некоторые еще и навязчивые, как этот. Но на самом деле тут лучше, чем в городе. По крайней мере, летом. Я могу делать, что хочу, никто не заставляет меня сидеть дома или, наоборот, гулять, если я против.       Желание выговориться было сильным, да и выговариваться духу проще, почти как ветру, — половину не поймет, половину забудет. Но Василиса куда больше располагала к беседам, чем ветер или береза.       — Моя сестра… Знаешь, я ее очень люблю, но мы такие разные. Хотя и разница в возрасте небольшая. Но у нее теперь своя жизнь. Нормальная, человеческая. Муж, дом, который раньше был наш, дети скоро пойдут. Она хочет, чтобы и я была так же счастлива, а я не могу.       Майя не могла признаться сестре в том, что скучает по дням, проведенным у наставницы. По ее историям, пахнущему травами домику, походам в лес, записям мелким почерком и разговорам вечерами. Вере художница сказала, что обучение ей вовсе и не нужно, что быть обычным человеком куда лучше. На какое-то время Майе и впрямь удалось себя в этом убедить.       — А ты? Духов же тоже много. Почему тебе одиноко?       — Они меня сторонятся, — сказала Василиса, проводя рукой над землей. Стебельки травы тянулись к ее ладони, как к солнцу. — Раньше я на них нападала. Ела тех, кто поменьше. Большие меня просто обходили.       Майя неловко потерла нос. Она отлично понимала причину страха маленьких духов и нежелание общаться с тем, кто тебя может съесть.       — А с людьми, кроме меня, ни с кем не разговаривала?       — Мало кто приходил. И ничего интересного не делали, только васильки рвали. Они скучные.       Полуденница повторила то, что Майя сказала раньше, — и, поняв это, бросила долгий взгляд в сторону деревни. Над видимыми отсюда крышами там и тут поднимался легкий дымок.       С местными мужчинами Майя не желала лишний раз пересекаться, хватало с нее Арсения и деда Егора, захаживающего к ее хозяйке. Девушки же казались простоватыми и приземленными. Майя то и дело видела их, обычно стайками по несколько человек, то у колодца, то на лавке возле дома кого-нибудь из них, то в полях, собирающих цветы. При встрече с приезжей они приветливо кивали, Майя отвечала тем же, но и только. Вести разговоры о парнях и удоях (а о чем еще могли говорить селянки, она не представляла) ей совершенно не хотелось.       При воспоминании о колодце поутихшая от волнения и любопытства жажда напомнила о себе с новой силой. Да и долго сидеть на жаре было тяжело. Волосы уже подсохли, а сарафан начал пропитываться потом. Надо было возвращаться в деревню. К тому же художница хотела сегодня помочь бабушке Тае, приготовить для нее ужин. С огородом и животными у привыкшей к городской жизни Майи не ладилось. Хоть ее родители и держали когда-то небольшой садик и пару кур, такое хозяйство ей не нравилось.       — Хочешь, я еще приду? — спросила она. — Порисую тебе.       — Ты и так обещала это делать, — напомнила полуденница, и Майе стало стыдно.       — Сегодня я просто… не планировала заходить, — попробовала оправдаться она, хотя Василиса не выглядела ни расстроенной, ни разозленной. Но сам факт того, что Майя, хоть и обещала, так и не зашла на поле, да и вообще появилась только для того, чтобы отвязаться от незадачливого поклонника, ощутимо давил на совесть. Нужно было исполнять обещания.       — Но потом обязательно зайду с этюдником. Рада была повидать тебя. До встречи!       Распрощавшись с полуденницей, Майя вернулась на проселочную дорогу и побрела в сторону деревни. Где-то на краю поля она обернулась и увидела маленький бледный силуэт, который, казалось, смотрел в ее направлении. Но, возможно, подвело воображение и яркое солнце.       Возле дома хозяйки обнаружилась одна из деревенских девушек, Ульяна или Елена. Майя не была уверена, что правильно запомнила имя этой полноватой селянки с длинной рыжеватой косой и многочисленными веснушками.       — Здравствуй, а я к тебе, — широко улыбнулась девица, приподнимая небольшую плетеную корзинку. — Вот, принесла земляники.       — Ага, спасибо, — настороженно отозвалась Майя, недоумевая, что могло понадобиться от нее настолько, чтобы селянка явилась с подарками.       Но девица не стала мучить ее ожиданием, сразу перейдя к делу:       — Ты ведь рисуешь в городе, на заказ, наверно, тоже?       — Ну, и на заказ тоже.       «На что бы я жила, по-твоему?» — насмешливо подумала Майя. Здесь, в маленьких поселениях, жители сами украшали дома резьбой и простенькой росписью.       Рыжая же удовлетворенно кивнула:       — Значит, можешь сказать, какие цвета и сюжеты там сейчас берут получше? Особенно приезжие — юнии там, айропцы?       — А тебе зачем? — слегка опешила художница.       — А мы вышивку готовим, картины, ковры, полотенца там всякие. Лиза вяжет еще, у нее к тебе еще по фасонам вопрос был, но она застенчивая больно — боится к тебе так подойти. Да что там рас-сказывать, хочешь зайти посмотреть? Мы как раз новую партию закончили, скоро в город ее повезут. Заодно материал увидишь, может, посоветуешь что? — бесхитростно предложила девушка.       Майя только неопределенно хмыкнула, не зная, как реагировать. С одной стороны, она все еще не хотела сближаться с местными, но с другой — действительно было любопытно посмотреть на рукоделие сельских девиц. Хотя многого Майя не ожидала, сразу представив себе нечто яркое, без-вкусное и аляповатое.       Ссориться с местными тоже не хотелось, к тому же девушка пришла не с пустыми руками. И земляника пахла так душисто, что желудок моментально болезненно сжался от голода.       «В конце концов, я могу зайти разок из вежливости, а потом отыскать тысячу причин больше этого не делать», — пронеслось в голове прежде, чем дверь домика бабушки Таи скрипнула и на крыльце появилась она сама, подслеповато вглядывающаяся в беседующих за забором девушек.       — Ой, Улечка, — проговорила старушка, — я же говорила, что она долго гулять может.       — Ничего, мне несложно было подождать, — отозвалась селянка, и отвечать отказом стало окончательно неловко.       — Хорошо, я зайду, только не сегодня, — Майя вежливо кивнула, снова переведя взгляд на Ульяну. — Сегодня я хотела помочь бабушке Тае с готовкой и уборкой.       — Не страшно, — ответно заулыбалась та. — Как сможешь, так и приходи. Мы почти каждый вечер собираемся.       Распрощавшись с Ульяной и уже заныривая в прохладные сени, Майя подумала, что вполне можно зайти к девушкам завтра. Хоть какое-то развлечение по сравнению с обычной деревенской жизнью.       Помыв руки и переодевшись, она, как и обещала, пошла готовить ужин. В этой нехитрой работе ей активно помогал домовой, ради такого дела развоплотившийся из любимого материального облика — петуха. Под его чутким руководством горшки буквально летали сами, огонь горел ровно, а начав нарезать морковку кривовато, Майя ощутила, что ее руки будто кто-то обхватил меховыми рукавицами, направляя движения. Дух не доверял пришлой «хозяйке» и контролировал процесс.       Майю до сих пор удивляло, как много работы за сельских делали духи. В городе их было меньше и они оказывали разве что мелкие услуги. Здесь же за урожаем следила пара земных духов, они же за пару ниток бусин вскапывали огород бабушке Тае, за животными следил мрачный дух в сарае, и иногда приходилось давать ему сырое или сушеное мясо без соли; Майя этого существа побаивалась. Вся жизнь деревни пронизывалась деятельностью еще одного народа, освобождая людские руки и время. Правда, своей ведуньи или ведуна здесь не было, и в случае беды бежали в сосед-нее село.       А беды случались. То кто-то нечаянно делал волшебному помощнику негодное подношение, то обижал неосторожным словом, бывало, духи устраивали драку, что-то не поделив между собой, и крушили все на своем пути, а то и демон появлялся. С людьми большинство из них говорить не мог-ли, хорошо если удавалось общаться знаками. Вот домовой, например, нашел очень веский знак для замечтавшейся и забывшей про горящий на сковороде лук Майи — несильно потянул за темную косу в сторону печи. А когда тяжелый горячий чугунок выскользнул из неумелых рук, домашний дух подхватил его у самого пола, не позволив разбиться и расплескать наваристый суп.       Ужин наконец сготовился, и теперь Майя громыхала тарелками и ложками, накрывая на стол. Тарелок поставила три — одну для домового, ведь негоже было бы первому помощнику не попробовать общую стряпню.       Как ни странно, но чем дальше, тем меньше Майю нервировало настолько близкое присутствие духов. С ними было как-то спокойнее, словно рядом с хорошими соседями, а неожиданная тишина начинала пугать, настораживать. Хотя, возможно, лишь потому, что ей просто повезло не вызвать гнева или неприятия ни у кого из них.       «Наверное, я даже буду скучать без них в городе», — подумалось Майе, и от этой мысли почему-то стало не по себе.