Из Сибири и снова в Сибирь

Когда столичный поезд прибыл в Москву, жандармы сначала дождались, чтобы все пассажиры вышли и затем, не привлекая к ситуации внимания возможных случайных прохожих, посадили Зою в полицейскую карету и отвезли в полицейский участок. - Держите свою террористку и ждите возможных указаний Феликса Эдуардовича, - сказал столичный жандарм, передавая необходимые документы, - Может, у вас она разговорится, а то в столице молчала, будто язык отнялся. - Старая знакомая, - хмуро сказал жандарм, глядя на Зою, - По тому же пути, что и Собольникова пошла. Сначала мелкие дела, оправдательные приговоры, а потом сразу взрыв. Да не один, а два практически сразу. Зоя, плохо представляя, как правильнее поступить, решила пойти по тому же пути, что и шли многие люди из «Народной воли» и прочих подобных партий или мелких московских кружков – согласие с обвинением, непризнание вины, объяснение своих действий идеологическими мотивами, отказ от сотрудничества со следствием, выдачи соучастников и прошении о помиловании. Так же молчать, как и в столице, девица не хотела – боялась, что и здесь ее будут усиленно допрашивать. - Ничего, и без твоих показаний всех твоих подельников вычислим, - сказал жандарм девице, когда она объявила, что с обвинением согласна в полном объеме, а признавать свою вину и сотрудничать со следствием отказывается. - Марии Игоревне сообщите, что со мной произошло, - попросила Зоя. - Не возьмется твоя Мария Игоревна за политическое дело, она больше мелкими уголовными занимается, - услышала девица в ответ, - И вообще, какой тебе адвокат, если ты поступаешь в точности по принципам народовольцев? Ты уже определись, хочешь за свои принципы пострадать или максимально легко отделаться? Зоя слегка задумалась, а потом ответила: - Как сестре скажите, она же беспокоиться будет, где я, куда пропала. - Хорошо, скажем, - сказал жандарм. Когда Мария Игоревна узнала, что Зоя не просто причастна к тому самому взрыву, который произошел в Москве совсем недавно, но и к покушению на генерала Костомарова, женщине стало плохо. Руки мгновенно затряслись, Мария сразу присела на ближайший стул и заплакала. «Это ж по верхней границе Уложения о наказаниях Зою проведут», - подумала Мария, - «А Костомаров… Говорят, в Костомаровские лапы попадаться еще хуже, чем к полиции, там вообще звери сидят. Хорошо, что Зою в Москву перевезли, хотя бы в участке Петра Васильевича она будет находиться, про них каких-то подобных сплетен не ходит. Ох, Зоя, Зоя, вот с Костомаровым вообще связываться не надо было, да и вообще, с терроризмом – тоже». - Мадам, постарайтесь успокоиться и поехали с нами, - услышала Мария и, быстро вытерев слезы, поехала с жандармами в участок. - Зоя, ты что, не понимаешь, не осознаешь, что тебе сейчас светит? – спросила шокированная Мария сестру, узнав, что девица не намерена искать какие-то смягчающие вину обстоятельства, - Зоя, если ты забыла, я напомню, тебе всего семнадцать лет, вся жизнь была бы впереди. Собольниковой восемнадцать лет было, а ты и ее переплюнула. - Маня, то, что мне светит, понимаю и осознаю, - сказала Зоя, - Других показаний давать не намерена. На жалость давить не планирую. - И желаю сдохнуть в семнадцать лет, даже не попрощавшись с родителями, - дополнила Мария. - Будешь упирать на мой возраст и говорить, что я в силу этого обстоятельства не могла осознавать в полной мере характер своих действий – напишу отказ от адвоката, - сказала Зоя. - Радость моя, а я еще не давала согласие это дело взять, - сказала Мария, - Я политическими делами не занималась и, может быть, совершенно не хочу, чтобы мое первое дело было именно это. - Пиши полное раскаяние, - сказала Мария Зое, - Или охота проехаться по маршруту Петропавловка – Шлиссельбург – тот свет? Скажу прямо, это наиболее реальный вариант из возможных. - Не буду я ничего подобного писать, - сказала Зоя, - Я попросила передать тебе известие, что я в участке только для того, чтобы ты не волновалась и не искала меня. - Огромное спасибо тебе, - с заметным сарказмом сказала Мария, - Конечно, узнав эту новость, я совершенно не буду волноваться, я же знаю, что Зоинька теперь в надежных руках. - Маня, ты бы не шутила, а речь бы мне для суда написала, - сказала Зоя, - У тебя литературный слог лучше, а так я бы заучила некоторые обороты и сказала бы их. Сама понимаешь, суд уже скоро. - Сначала пишешь раскаяние, полные признательные показания, а потом я тебе пишу речь для суда, - сказала Мария, - Только так. Хотя, знаешь, Зоя, если верить тому, что говорят про Костомарова, то есть вероятность, что и суда не будет. Либо трибунал, либо вообще жандармское самоуправство. «Что я говорю?» - вдруг подумала Мария, - «Суда не будет, трибунал… Нельзя так даже думать, а я языком растрепалась тут». - Да не буду я ничего писать, - возмутилась Зоя, - Все, Маня, спасибо за визит, мне больше говорить не о чем. Ну можешь рассказать, как дела на работе, если хочешь. - Да будешь ты у меня все писать, - сказала женщина и, не сумев сдержаться, со всей силы ударила Зою по лицу. - Ты не в полиции служишь, поэтому руки тебе распускать не положено, - выругалась Зоя. - И где же гарантия, что после меня жандармы не придут и не захотят повысить показатели раскрываемости? – сказала Мария, - Они уж точно тебя жалеть не будут. - А не пошла бы ты лесом, Маняша? - сказала Зоя, - Сначала в жандармерию устраивайся, а потом уже их методы перенимай. И, если уж на то пошло, в столице в участке со мной совершенно никто не церемонился, все ребра до сих пор болят, половину ночи спать не могла, под утро еле уснула. И ничего, не померла, вроде. Так что если и здесь начальство захочет получить показания по максимуму, я этому факту совершенно не удивлюсь. Девица заплакала от обиды – сестра мало того, что не понимает ее точку зрения, так еще и руки распускает. «Позвала Маньку на свою голову», - подумала Зоя, - «И без нее проблем мне было мало». Вдруг в комнату для свиданий вошел жандарм. - Мадам, выйдите на секундочку, - сказал он Марии, которая была в немалом шоке от того, что услышала от Зои про жандармов в столичном участке. «Как такое могло произойти?» - подумала Мария, - «Это что за варварство, руки так распускать…» Женщина вышла в коридор. - Мадам, я все понимаю, сестра, очень серьезное положение, нервы на пределе, но держите себя в руках. Если мы не считаем допустимым выбивать показания из подследственных, то вам уж тем более этого не положено, - сказал он, - А то придет проверка, увидят синяк на лице, спросят, откуда он взялся, скажет мадемуазель, что признание с раскаянием писать не хотела, вот он и взялся, а крайней не вы останетесь, а наш участок. Потому что ни один здравомыслящий человек не поверит в то, что помощник присяжного поверенного будет так руки распускать, все на жандармов свалят. Оно нам надо, проблемы из-за вас разгребать. - Извините, - сказала Мария, - Не смогла сдержаться. - Вот лучше вы успокойтесь, продумайте план дальнейших действий, а потом приходите, - сказал жандарм Марии. Женщина вернулась в комнату для свиданий, подошла к плачущей Зое, обняла ее и начала успокаивать. - Зоинька, прости меня, пожалуйста, не сдержалась. – сказала Мария, - Ты уж пойми, пожалуйста, меня правильно, нервы на пределе, хотела как лучше, чтобы ты признание написала, чтобы в суде не все так печально было. Еще раз обняв и поцеловав сестру, Мария достала из кармана ключи и сказала Зое: - Зоинька, приложи ключи, а я пока схожу, носовой платок в холодной воде намочу. Чтобы синяка не было, а то тебе же надо на суде хорошо выглядеть, а не как не пойми кому. - Это жандарм тебя надоумил, - сказала Зоя, - Ладно Мань, прощаю, так уж и быть. Не будем ссориться напоследок. От этой фразы Марии снова стало плохо и женщина, выйдя из комнаты для свиданий в туалет, чтобы намочить платок, поплакала и умылась, чтобы не было видно ее слез. - Зоинька, ну какой напоследок, - снова вдруг заплакала Мария, отдавая Зое платок, - Почему же ты сразу о плохом думаешь? - А ты полагаешь, что даже в лучшем исходе событий меня в Москве оставят? – удивленно спросила Зоя, - Не смеши меня, даже если не сдохну в столь юном возрасте, то поеду куда-нибудь далеко и надолго.