Кодекс наемника

Ощутив легкое похлопывание по щеке, я попыталась отмахнуться и возмущенно промямлила: — Как ты смеешь? Ругаться совсем желания не было, гудело в голове и ужасно звенело в ушах. — Дзио, — кое-как пробилось через этот звон мое имя, произнесенное низким голосом с ужасным акцентом, — слышите меня? Вяло кивнув, я вдруг осознала, что мокрые холодные волосы липнут к шее, и поежилась. — Как это могло произойти? — холодно поинтересовался смутно знакомый голос. — Откройте глаза, — попросил Егор. Я хотела было сначала пренебречь просьбами всяких нахалов, но потом все же решила побаловать его послушанием. И он был так близко... — голова не кружится? — я отрицательно отреагировала, и встревоженное выражение его лица стало более спокойным. — Вы поскользнулись? Я вспомнила, как пошла в душ, вспомнила, как постыдно упала на ровном месте, и кивнула, постаравшись скрыть смущение. — Мы положим резиновый коврик, чтобы этого больше не повторилось, — заверил меня... О, это Кон! А я-то думала, чей голос... — и вас больше не будут оставлять одну во время приема водных процедур, — с нажимом пообещал мужчина, сурово глядя на Егора. Я осознала, что лежу на своей мягкой поверхности, накрытая тканью с ощутимым мягким ворсом. И никакой одежды. Если я здесь... Егор... Видел меня... — Какой стыд... — шепнула я, закрывая лицо ладонями. Это ведь за гранью приличия — показывать обнаженное тело постороннему человеку! Кошмар! Просто невозможно! Пусть я и была без сознания, как смел этот наглый человек входить в помещение, где я без одежды находилась! Он нарушил все мыслимые нормы приличия! — Извините, но я должен был убедиться... — Просыпайся, — стянув с девушки одеяло, я встал перед зеркалом, чтобы аккуратно застегнуть воротничок рубашки и завязать галстук, — двадцать минут тебя добудиться не могу. — Можно было будить поцелуем, — лукаво улыбнулась явно крашеная рыжая, потому что такого естественного оттенка ну не может быть, — а как же завтрак в постель? — Завтрак в постель только не для бревен, — сосредоточенно занимаясь галстуком, я краем глаза увидел в отражении, как она приподнялась на локтях и возмущенно нахмурилась, — мне ночью пришлось приложить немало усилий, чтобы хоть самому кончить, ты могла бы хоть немного поимитировать. Давай, собирай шмотки, мне уже пора. — Может, дело было не во мне? — желчно осведомилась девушка, натягивая трусики. — На мои умения женщины никогда не жаловались, — усмехнулся я, опуская воротничок и прикалывая галстук примерно посередине серебряной заколкой, — так что, скорее всего, дело в том, что нехрен понижать градус и трахаться с одним, когда хочешь другого, — сняв крышку с флакона одеколона, я несколько раз распылил его над головой, наблюдая, как запашистый туманчик оседает на мой ежик, который пора бы уже укоротить немного, — да еще и ныть в уши ебырю по пути к нему домой, как любишь парня, которого бросила по своей же тупости. Оставив ее сидеть с открытым ртом и вспоминать свои пьяные речи, я отправился на кухню допивать кофе и ждать, когда она соизволит одеться. По крайней мере, до встречи с отцом у меня еще час, должен успеть. Егор, коснувшийся было моего плеча, отскочил, как получивший разряд, и упал на копчик, запутавшись в собственных ногах. — Не прикасайся ко мне без разрешения! — гневно фыркнула я, скрестив руки на груди. — Не опоздайте в клинику, — предупредил бесстрастный Кон, перекрыв невнятный хрип мужчины на полу. — Константин... — позвал Егор, когда уполномоченный уже открыл дверь. — Я хотел... Ох... — с трудом поднявшись на ноги, он потряс головой. — Я, конечно, не совсем тупой, но в некоторых вопросах без консультации не обойтись. Если что-то в инете не найду, можно будет через вас с какими-нибудь учеными связаться? — Конечно, вечером присылай мне список вопросов, — невозмутимо кивнув, Тин аккуратно прикрыл за собой дверь. — Дзио, послушайте, я должен вас защищать, поэтому и... — вздохнув, мужчина присел на край своей мягкой поверхности и потер дрожащие руки друг о друга. — А если бы вы захлебнулись? Или нужна была бы помощь врача? Поверьте, мне было не до разглядывания ваших прелестей. Прелестей? Это он так назвал... Мое тело? Прелестями? То есть... Ему нравится, как я выгляжу?.. Я молча встала, старательно пытаясь прикрыть тканью максимум, и вернулась обратно, потому что успела только намокнуть перед падением. Когда я закончила, чудом сумев уберечь глаза от попадания химической пены, с волос текло так, что ни о каком одевании не могло идти и речи. Белая ткань, которой я прикрывалась, хорошо впитывала, поэтому я несколько раз промокнула ей волосы, чтобы хоть немного уберечь верхнюю часть одежды от воды. Самостоятельно, пусть и с трудом, застегнув это жуткое нагрудное приспособление, я оделась, повернулась, чтобы выйти, и с ужасом осознала, что дверь открыта. И, наверное, все это время была открыта! Возмущенно топнув, я заметила, что повязки на ногах тоже совсем промокли. Егор сидел на краю своей мягкой поверхности и возился с настоящими, настоящими продуктами! От радости и удивления все раздражение как рукой сняло! — Я, конечно, Избранная, — медленно начала я, недоверчиво приближаясь, — но ведь это не повод кормить меня... Так. — Вы не любите что-то из этого? — приподнял брови мужчина, нарезая колечками огурец. — Нет, просто... Просто... — не зная, как объяснить, я всплеснула руками. — Настоящие овощи — это ведь такая ценность! — Не сказал бы, — пожав плечами, он протянул мне кусочек огурца, — у нас в мире они относительно дешевы и очень даже доступны всем подряд. А у вас как? — Ну, у нас все питаются белковой пастой, получают в виде таблеток все необходимые элементы, жиры, углеводы, витамины, — понюхав предложенный деликатес, я ощутила стойкий и сильный огуречный аромат, — а в день рождения получают по одной штуке каждого овоща, фрукта, каждой ягоды в мире, потому что искусственные витамины не совершенны, организму нужно натуральное. — У нас все питаются натуральным, если у них есть деньги, — я поежилась от этого ужасного слова, — если нет — натуральным с химическими добавками. — Еду нужно... Покупать? — не поверила я. — А если денег нет совсем? Что тогда? — Тогда появляются такие социальные явления, как нищета, массовый голод, повышается смертность, — равнодушно ответил Егор. В ужасе прикрыв рот ладонью, я попятилась и села на свою мягкую поверхность, разглядывая лежащую в моей руке салатовую мякоть в обрамлении более темной шкурки. Кто-то в этом мире даже столько за весь день не может съесть? Умирает от истощения в полном ресурсов мире? — Неужели эти ваши деньги так важны, что нельзя выделить хоть немного, чтобы самым дешевым способом накормить всех в мире? — голос дрожал. Деньги — это отвратительно. — Ведь есть же люди, у которых много денег? Больше, чем нужно? — Егор кивнул. — Почему они не могут поделиться ими с бедными? Почему не могут купить им еду? — Дзио... — вздохнув, мужчина покачал головой. — У меня нет ответа. Ни у кого нет. Денег всегда кажется мало. — Омерзительно... — шепнула я, разглядывая этот несчастный огурчик. В курсе экономики нам говорили, что при товарно-денежных отношениях рано или поздно наступает момент, когда произведенного больше, чем тех, кто может купить. И очень большой процент пищи просто сгнивает, пропадает, потому что никто не может столько купить. Потому что конкуренция. Потому что неверный расчет потребления. Если бы эти люди, у которых есть деньги и которые продают еду, объединились, они могли бы накормить весь мир. Но для достижения этой цели нужно избавиться от денег и всем стать равными. А тут этого, кажется, никто не хочет. — Дзио, вы когда-нибудь ели мясо? — отвлек меня от упадочных мыслей Егор. Я качнула головой. — Пили молоко? — Молоко? — переспросила я. — Конечно, его всегда пьют младенцы млекопитающих. — А уже после младенчества? — Зачем? — я содрогнулась, представив, как взрослый человек у женщины... — Ну, в смысле, не грудное молоко, — поспешил уточнить мужчина, — допустим, коровье, сцеженное, стерилизованное? — Зачем? — повторила я, очень надеясь, что в этом сумасшедшем мире никто не пристает к коровам со своими гастрономическими извращениями. — Оно полезное, — пояснил он, — просто нужно знать, что вы ели до этого, потому что ваш желудок может оказаться не совсем готов к чему-то новому, — мне протянули многослойную конструкцию, — нельзя всех накормить, Дзио. — Еще как можно! — возмутилась я, вскакивая и сжимая кулаки. — Каждый человек в моем мире получает все необходимое, все! И не платит за это! Потому что каждый занимается тем, чем хочет! Бывает так, что астроном любит детей и часть времени занимается с ними, а во время обучения изучает химию или историю! Все делают то, что хотят, и получается, что все нужное выполняется! Мы все равны между собой, едим одинаковую пищу, ходим в одинаковой одежде, никому не завидуем, мы счастливы! Все, все люди в мире, понимаешь? — Тот, кто управляет, всегда имеет больше привилегий, — все еще протягивая мне съедобную этажерку, Егор смотрел на меня с легкой улыбкой. — Люди не могут управлять, — смутившись своей вспыльчивости, я взяла ее в руки и снова села, — искусственный интеллект распределяет ресурсы и определяет актуальные пути развития. Тоже мне, распинаюсь перед тем, кто поклоняется этим ужасным деньгам. Он, наверное, даже представить не может то, что я описываю, куда уж ему понять. Мирный, красивый, светлый путь избран в моем мире. Без всяких там денег и бюрократов. Раздраженно вздохнув, я обратила внимание на то, что у меня в руках. Фундаментом конструкции служило что-то мягкое и пористое, белое в окружении охристой жесткой корочки. Сверху намазано что-то серовато-бежевое, однородное, как паста. Желтые пластинки с мелкими выемками разной глубины, даже иногда сквозными. И сверху кружочки огурца. — Что это, вообще? — я подняла взгляд на Егора, заразительно откусившего от своей конструкции большой кусок. Сосредоточенно пожевав, он проглотил и ответил: — Внизу хлеб, — мне показали на примере, — это смесь помолотых семян злаков с молоком, яйцом, и... Э-э-э... Ну, это основа. Эта смесь прогревается при высоких температурах и вот такой вид принимает. На хлеб намазан паштет, — опять тыкнув пальцем в свою конструкцию, он положил ее на круглую белую подставку, стоящую на столике с колесиками на концах ножек, и открыл металлическую ёмкость, из которой по комнате тут же разнесся чудный чуть терпкий аромат, — это перетертая со специями и добавками... — покосившись на меня, мужчина исправился: — Перетертое со специями и добавками мясо, — в стакан из металлического сосуда он налил что-то черное, с тонким слоем пенки, — сверху сыр, его из молока делают, и огурец, а все вместе называется бутерброд. В бутерброде могут быть разные компоненты, но всегда есть хлеб. — Что такое спетсиями? — уточнила я единственное непонятное слово. — Это... М-м, это помолотые зерна растений, которые придают особенный вкус или запах, — откусив свой бутерброд, Егор привстал и дал мне стакан с тем горячим черным запашистым напитком, я так понимаю, — это кофе, — пояснил он, — растворенный в горячей воде порошок из семян. Бодрит и придает сил. — Я знаю про кофе, — пробормотала я, разглядывая свое отражение в поверхности жидкости, цветом напоминающей нефть, — но это ведь растение. — Ну, его зерна обжаривают, измельчают и по определенной технологии варят, чтобы получился такой вот напиток, — мужчина смело сделал глоток и добавил: — только не обожгитесь. Аккуратно откусив кусочек бутерброда, я медленно жевала и старалась понять вкусы. Огурец чувствовался сразу, хлеб почти не имел вкуса, паштет был чуть соленым и таким, что я не могла его описать, как и сыр, самую малость вяжущий на языке. Наверное, потому, что я в жизни ничего подобного не пробовала. Кофе оказался горьким, терпким, но... Специфически вкусным, если можно так выразиться. Вспомнив, что в воспоминании было непонятное слово, я решила спросить: — Что такое постьель? Приподняв брови, мужчина повременил с ответом, пока не освободил рот от еды. — То, на чем вы сидите, — похлопав по деревянной основе, он назвал: — это каркас, — положив руку на мягкую поверхность, Егор продолжил: — это матрас, ткань на нем — простынь, вон то, — указав на мой мягкий прямоугольник, в эмоциях брошенный, он сказал: — это подушка. Все вместе называется постель, ну или кровать, одинаково. Вполне удовлетворенная ответом и тем, что все легко запомнилось, я решила продолжить экскурс в местный лексикон: — А что тогда значит трахатся? — Тра... Откуда вы это слово знаете? — возмутился Егор, очень даже грозно хмурясь. — Ты его сказал в своем воспоминании, — пожав плечами, я откусила еще кусочек. Видя полное непонимание на грубоватом лице, я пояснила: — эта боль, которую я могу причинить специально или нечаянно во время всплеска эмоций, сопровождает процесс моего погружения в маленький эпизод твоей памяти. — Моей... Памяти? — отрешенно повторил мужчина, и вдруг зарычал так, что я вздрогнула и едва не пролила на себя кофе: — У вас нет никакого права лезть в мою голову! — прижав руки к груди, я с ужасом следила, как он медленно встает, страшный, как озлобленный дикарь. — Это мои воспоминания, они мне принадлежат! Сделав шаг в мою сторону, он гневно выдохнул носом и с топотом вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Ну вот. Еще один. Оставив завтрак на столике, я взяла свою подушку с его кровати и легла лицом к стене, крепко жмурясь, чтобы не расплакаться. Дома меня все избегали касаться, а теперь еще и тут! Там они лишь боялись боли, а тут... Мне всю жизнь говорили, что я буду несколько одинока из-за дара, и я всегда принимала это как плату за всеобщее уважение и почет, знала, что меня никогда не бросят, пусть и будут держаться на расстоянии. Здесь же меня явно ждет полное одиночество. В этом мире я никому не нужна, меня никто не любит, они любят только деньги! Подумаешь, дались мне его никчемные воспоминания! Пусть скрывает свои секреты, сколько хочет, мне плевать! Хмыкнув, я села и взялась доедать. Пусть катится этот жадный Егор вместе с Коном, хватит принимать их поступки близко к сердцу! После завтрака я прошла в ванную. Не нужны мне никакие объяснения, сама справлюсь! На полочке стояли два стакана, в каждом — маленькая щеточка на длинной ручке, но одна еще запечатанная в плотную бумагу с рисунками и пластик. Если запечатана — чистая, верно? Между стаканами лежал белый тюбик, его белое пастообразное содержимое с мелкими голубоватыми вкраплениями пахло мятой. Видимо, щетка служит для механической очистки, а паста — для полировки. Все просто же. На вкус это средство оказалось едко-мятным, да и пенилось подозрительно, так что после тщательной чистки под разными углами я решила ее все же не глотать, даже прополоскала рот глотком воды. Ну так, на всякий случай. Хмурый мужчина вернулся довольно скоро. Я к тому времени уже сидела на своей кровати и наматывала свежий слой белой сетки на стопы. Старую я срезала и выбросила, в сумке были флаконы с жидкостью и порошком, но обрабатывать ранки было бы неудобно, так что я решила просто сделать новую, чистую и сухую повязку. Частая дезинфекция тут ни к чему. Он смерил меня недовольным взглядом и прошел, если судить по звукам, принимать душ. Ну-ну. То ли он забыл, то ли не хотел меня учить ухаживать за зубами, то ли по распечатанной щетке все понял, но вышел он все так же молча и хмуро, обулся и встал у двери, намекая, что нам пора. Я больше не злилась. Меня не волнует его злость или радость с этого момента, потому что он лишь наглый порочный человечишка, ведущий себя, как пещерный человек. Его эмоции — его проблемы. В транспорте он ради безопасности прижал меня ремнем к спинке, как и в прошлый раз, но старался держаться подальше. Такой Егор, необщительный и угрюмый, мне не нравился, но что это я, мне все равно. Пусть обижается на мои умения, которые я слабо контролирую. Врачи меня не особенно удивляли. Они взяли пробу ногтя, кожи, слюны и крови, даже несколько волосков отстригли. Проверяли реакцию зрачка на свет, моторику и ориентирование в пространстве, рефлексы. Видимо, меня никто не слушал вчера, когда я сказала, что совершенно такой же человек, как они. Что за ущербный мирок... Когда один из врачей попросил показать спину, я тяжело вздохнула. Но чего бы не подчиниться, если они так хотят меня изучить, пусть ничего в этом и не поймут... — Не трогайте! — задумавшись, я упустила момент, когда люди обычно начинают тянуть свои ручонки, но строгий и какой-то ревнивый окрик Егора спас положение. Если он думает, что я ему еще раз без надобности добровольно покажу или, уж чего еще, дам коснуться — он глубоко ошибается. Никчемный человечек, хочет все свое держать при себе и не хочет делиться! Когда я протянула руку за верхней частью своей одежды, которая лежала рядом с ним на стуле, мужчина шарахнулся в сторону так, что даже вскочил. Я хмыкнула, одеваясь и высвобождая волосы из-под ткани. Никчемный, никчемный человечишка. Вечером, после полного дел дня, как следует меня утомившего, я приняла душ и с удовольствием устроилась на своей кровати. — Дзио, я... — с какой-то странной интонацией начал Егор. — Замолкни, — грубо оборвала я. Он послушался, надо же. Не хочу я с ним разговаривать. Ни о чем. Еще бы отдельное помещение мне, но он же постоянно будет рядом, якобы, чтобы охранять меня. Не хочу я иметь с ним совершенно ничего общего. Никогда. А ведь сначала казалось, что он дружелюбно настроен. Зажмурившись, я уткнулась носом в подушку, чтобы одна-единственная, первая и последняя слеза впиталась в нее и исчезла навсегда.