Единожды ступив на этот путь...

Как на рабочем столе Якова Платонович оказался этот альбом с фотографическими снимками, он не помнил. Обычный альбом, небольшого формата, в серой бархатистой обложке. На одной странице помещалась лишь одна фотография размером примерно шесть на восемь дюймов. Штольман открыл альбом. Первый снимок изображал молодую красивую женщину, стоящую на берегу реки. Нет, это только на первый взгляд всё так просто. Буквально на расстоянии вершка от виска женщины замер на снимке круглый набалдашник трости. Часть самой трости также вошла в кадр. Не было никакого сомнения, на фото был запечатлён миг до удара, хотя сам ударивший успешно избежал всеобщего обозрения. Штольман не увидел и не услышал, но буквально почувствовал всем телом: свист воздуха, рассекаемого при сильном безжалостном замахе, глухой удар, хруст проломленной кости, плеск падающего в воду тела… Всё это было ему откуда-то знакомо. Ах да, «Дело утопленниц». Первое дело, успешно раскрытое по прибытии в Затонск. Екатерина Савушкина, убитая женщиной. Опасной и ревнивой, отчаявшейся, по классификации Петра Иванович Миронова, женщиной. Что же, вероятнее всего, на следующей странице можно будет найти портрет Татьяны Кулешовой, повторившей трагическую участь Савушкиной? Штольман перевернул лист. Так и есть. Снова замах трости, снова удар, снова смерть… Что там дальше? Следующий снимок. Молодой здоровенный парень, сражённый ударом кулака, падает на усыпанный мукой и опилками пол. Илья Сажин. «Дело о сметне». И снова всё было как никогда реально и зримо. Даже пол дрогнул под ногами, словно поколебленный падением тяжёлого тела. Странный подбор снимков. Кто бы мог быть их автором? Ведь не может каждый убийца постоянно таскать за собой личного репортёра? Однако, стоит поинтересоваться и остальными изображениями. Которые сейчас не просто изображения, а живые напоминания о чужой смерти. Дуня Кокошина, убитая ударом в висок. Ни перед кем и ни в чём она не была виновата, но пала жертвой аристократической психопатки. Надежда Дмитриевна Курочкина — о да, кирпич был увесистым, прямо-таки тяжеленным, но рука доведённой до отчаяния узницы была тверда в тот момент. Ксения Татаринова, тоже с пробитой головой. Следом за ней — Пахомовна. Ферзь — и его не пощадила безжалостная рука наёмного убийцы, нанесшая роковой удар в голову. Фотограф Голубев. Елена Спиридонова. Бедная Таня Молчанова, поплатившаяся за свою чистоту и молодость. Стоп, сказал Штольман сам себе. Кажется, он по небрежности только что перелистнул два листа вместо одного, значит, один из снимков остался нерассмотренным. Так. Переворачиваем обратно. Один, два, три… Да, конечно, вот здесь, сразу после предсмертного портрета Ферзя. Какой-то сарай. Бревенчатые стены, солома на полу. И фигура молодого мужчины, лежащая навзничь. А над ним стоит фигура женская. Кстати, довольно тонкая и хрупкая. Но при этом крепко удерживающая в руках увесистое полено, которым она, видимо, только что свалила своего визави на пол. И это была, несомненно… …Нина. Все подробности пребывания в плену у польских шулеров были Штольману хорошо известны — Анна не стала ничего скрывать и рассказала всё, стараясь ничего не упускать. В частности, того, как смело и бестрепетно утончённая фрейлина разделалась с молодым сильным мужчиной. Яков захлопнул альбом и задумался. Что всё это значит? Угроза? Предостережение? В тот раз Нина не стала убийцей, она всего лишь боролась за свою свободу. Но уж в чём не было никаких сомнений, так это в том, что, если ей понадобится, она снова нанесёт удар. Нанесёт удар. С этой мыслью в голове Штольман проснулся. За окном было ещё темно. Прежде чем снова заснуть, надворный советник понял, что теперь уже ничему не удивляется. Сны приходили к нему, как подсказки от неведомого друга, который и помочь хочет, и раскрываться перед тобой не намерен. Что ж, он примет это к сведению. Архип Калистратович Шпак не спеша шёл по улицам родного города. В его походке сквозило достоинство и уверенность в себе истинного борца с пороками и блюстителя общественного порядка. После своего вчерашнего успеха в полицейском Управлении Шпак понял, в чём его жизненное призвание. Отныне он будет всегда во всеоружии. Он в десять раз умножит свои усилия по защите правды и справедливости. И какие бы снисходительные взгляды ни бросали на него некоторые несознательные городовые, он всегда будет рядом и придёт на помощь родной полиции. Путь его пролегал мимо заведения Маман. Несмотря на раннее утро, обитатели дома и не думали спать. Из приоткрытых окон неслись громкий говор, хохот, пение, бренчание расстроенной гитары. Вдруг разговор начал нешуточно перерастать в ссору. Из общего хора выделились два мужских голоса. Вскоре только они одни и стали слышны, причём уже неприкрыто бранились и орали. Затем последовали женский визг, немузыкальный лязг струн, удар, возня, звон выбитого стекла, и прямо на мостовую перед ногами Шпака, мазнув его по голове, полетели сначала осколки стекла, а потом разбитая гитара, обвязанная лентой. Брань, крики и визги при этом и не думали стихать. Шпак, недолго думая, вытащил из кармана загодя припасенный свисток и начал с его помощью подзывать полицию. Со вчерашнего дня Анна Викторовна Миронова негласно находилась под бессменным надзором полиции. Смелые расторопные парни из Управления были только рады услужить Якову Платонычу, а уж его очаровательной невесте — тем более. Надо было всего лишь быть где-то поблизости и не лезть на глаза. Анна Викторовна, похоже, обо всём знала, но виду не подавала. Сегодня утром путь её лежал в дамское ателье госпожи Белецкой, лучшее в городе. Именно там ей предстояла очередная примерка свадебного платья. Оно было почти готово. Оставались лишь те мелкие и на первый взгляд ненужные штрихи, которые, на самом деле, меняют нашу оценку увиденного с простого «мило и очаровательно» на «божественно и совершенно». Анна, при всём её умеренном интересе к нарядам, полюбила это ателье. Там царила очень дружелюбная и непринуждённая обстановка. И сама Белецкая, и её старшая закройщица, обычно работающая с самыми лучшими клиентками, были всегда милы и гостеприимны. Бывали здесь почти все более-менее зажиточные затонские дамы, которые могли себе позволить это недешёвое удовольствие: дворянки, состоятельные купчихи, жёны чиновников и офицеров. — Доброе утро, Анна Викторовна! — Марфа Самсоновна Белецкая, благообразная дама лет сорока, приветствовала девушку лучезарной улыбкой. — Ждем-с! Ваше платье почти готово. Будьте любезны подождать около десяти минут, сейчас Домна Ипатьевна немного занята дамой, что пришла перед вами. Будьте так любезны, присядьте и отведайте чаю. — С удовольствием, — кивнула Анна. Как чай, так и пирожные или домашние печенья, которые здесь к нему подавали, обычно были великолепны. — Ах, Анна Викторовна, голубушка, — ворковала Марфа Самсоновна, разливая чай. — Вы такая счастливица. Завидный жених у вас! Какой мужчина! Смел, умён, и вас любит больше жизни! — Вы, право, смущаете меня, — улыбнулась Анна. Она не любила, когда об их с Яковом Платоновичем отношениях рассуждал кто-либо посторонний. Впрочем, и не посторонний тоже. Например, разговоров о женихе с матерью или тётей Липой она тоже старательно избегала, ограничиваясь обсуждением предстоящей свадьбы и будущего бытового устройства их семейной жизни. — Полно, что же тут смущаться! Хотя, я вас так понимаю. Помню себя невестой. Вот сижу бывало и думаю: «А, может быть, зря я это всё затеяла? Жизнь моя у папеньки под крылом так хороша и привольна!» А ведь я любила своего жениха, довольно сильно. Но как же было страшно в мои семнадцать лет так круто менять свою жизнь! Анна была рада, что разговор перешёл на персону хозяйки ателье. Девушка с удовольствием пила чай, задавала наводящие вопросы, и Марфа Самсоновна с упоением рассказывала о своих юных летах. — Благодарим вас за визит, Зинаида Романовна, обязательно заходите ещё! — Из смежного помещения вышла закройщица, женщина, казавшаяся уменьшенной копией Марфы Самсоновны — и по росту, и по комплекции, и по возрасту. Она проводила до дверей клиентку и церемонно с ней раскланялась. В дверях посетительница остановилась, обернулась, и, Анна была уверена в этом, пристально посмотрела прямо ей в лицо. Точно утверждать, впрочем, было нельзя — лицо дамы скрывала густая вуаль. Анна с трудом удержалась от того, чтобы не привстать и не сделать шаг следом за незнакомкой. Та отвернулась, закрыла за собой дверь и ушла. Это была Нежинская. Нет, скорее Анна бы поставила тут знак вопроса. Это была Нежинская? Рост, фигура, походка, даже аромат духов был Анне знаком. Кажется, волосы у неизвестной посветлее, но шляпка и вуаль не давали их разглядеть как следует. Платье на этот раз было совсем новое, явно этого сезона. — Зинаида Романовна? — Спросила Анна. — А позвольте полюбопытствовать, кто эта дама, если не секрет? — О, это приезжая. Из самого Петербурга! — Со значением сказала Домна Ипатьевна. — Дальняя родственница нашего городского головы. Вот, приехала погостить, говорит, лето в столице выдалось на редкость душное, каждый день утром жара невыносимая, в обед ливень льёт, а потом парит и дышать нечем. — И уже заказывает вам платья? — Уточнила Анна. Она очень старалась ничем не выдать своё волнение. — О нет, всего лишь купила пару кружевных воротничков. Но, может быть, и закажет! Прошу на примерку, Анна Викторовна. Анна вздохнула. Ей не очень нравились примерки: стоять столбом и послушно то поднимать руки, то поворачиваться в разные стороны. Но подвенечное платье было воистину дивным. Домна Ипатьевна явно гордилась своей работой. — Ах, чудесно, — приговаривала она. — Только вот эту вытачку мы немножко углубим, а вот эту, напротив, распустим почти совсем. А тут морщит, совсем капельку, но надо подправить. Спасибо за терпение, Анна Викторовна, сейчас я наметаю наши поправки, и через четверть часа примерим ещё раз. Анна вернулась к своим печеньям. А тут и подоспела новая клиентка. На этот раз пришла в ателье жена майора Киселёва, шумная и жизнерадостная особа. — А, вот и вы, Калерия Павловна! — С такой же солнечной улыбкой встретила её Белецкая. — Присаживайтесь. Вы сегодня рано. Видите, мы ещё не закончили с Анной Викторовной. — Ничего, я подожду, — майорша, не дожидаясь приглашения, присела за стол. — Вот, вашим чудным чаем угощусь. — Конечно-конечно, — захлопотала хозяйка. Дамский разговор снова завертелся вокруг обручений, свадеб, венчаний и прочего на эту же тему. Анна слушала вполуха, кивала, поддакивала и изредка вставляла «да», «нет», «о-о!», «неужели?» К счастью, этого было достаточно. Старшие дамы и не нуждались в её репликах, погрузившись в обсуждение свадеб своих общих знакомых. Мысли счастливой невесты в это время витали где-то совсем в других краях. Зинаида Романовна — так звали ту женщину. И дамы из ателье не заподозрили в ней Нежинскую, а ведь она в свой прошлый приезд стала известна по крайней мере половине Затонска. И всё же, всё же. Сомнения не оставляли Анну. Она даже вздрогнула, услышав голос Домны Ипатьевны: — Анна Викторовна, прошу вас в примерочную! Убедившись, что на этот раз платье сидит безупречно, закройщица отдала его портнихе и позвала к себе госпожу Киселёву. — Как вам наши сегодняшние пирожные, Анна Викторовна? — Поинтересовалась Белецкая, когда девушка вышла из примерочной. — Как всегда, выше всяких похвал! — Постаралась быть искренней Анна. — Ну тогда ещё чашечку? — Давайте! Хотелось просто посидеть и подумать, а ровная и журчащая речь хозяйки почти не отвлекала, да и чай был действительно хорош. В примерочной Домна Ипатьевна работала с говорливой майоршей. — Как ваша Лолочка? Помнится, в прошлый раз вы говорили, что у неё болел животик. Лолочкой звали любимого шпица Киселёвой. — Спасибо милая. С нашей крошечкой всё в порядке. А вот мой Аристарх Парфёныч вчера пришёл со службы в расстроенных чувствах. И, представьте себе, только Лолочка смогла привести его в весёлое расположение духа. — И как сейчас настроение вашего супруга? — Отлично! Лолочка такая смешная и милая… Анне наскучила эта пустая болтовня и она вскоре распрощалась с гостеприимными портнихами. Путь её лежал, конечно же, в полицейское Управление. Но где-то на полдороге к цели пришлось остановиться. Дух явился прямо посреди улицы. Это снова была она, та женщина. Она настойчиво показывала куда-то рукой. Гитары при ней больше не было. Наконец, призрачная особа развернулась и пошла, изредка оглядываясь и маня за собой. Штольман сидел за своим рабочим столом. Руки его машинально раскладывали пасьянс. В голове тем временем прокручивались фрагменты пасьянса совершенно другого. Терсит. Человек, который оставлен погибшим князем Разумовским в Затонске, и который должен постоянно ожидать связи с резидентом Кромвеля. Кандидатов на эту почетную вакансию у «группы Штольмана» было несколько. Осведомлённость, широкий круг общения, некоторые черты характера, без которых человек ни за что не рискнёт ввязываться в такую опасную игру. Возможно, нужда в деньгах. Возможно, шантаж. Ещё одна примета — Терситом у Гомера был назван маленький уродливый эллин, воин из армии, осаждавшей Трою. Шумный, многоречивый и вечно лезущий не в своё дело. Зря ли агенту был присвоен такой псевдоним? «Только Терсит меж безмолвными каркал один, празднословный, В мыслях имея всегда непристойные многие речи…»* Прямо чистейший портрет Шпака в натуральную величину. Нет, это полный бред. Шпак, может быть, злоречив и надоедлив, но шпионскую деятельность он бы не потянул. Причём, его вчерашний поступок вообще говорил об обратном. Судя по тому нападению на Анну, они на верном пути. Штольман с утра уже успел осмотреть ту самую садовую скамейку и полностью уверился в своих подозрениях. Безопасность Анны была обеспечена, можно было двигаться дальше. Как всегда, воспоминание о невесте заставило Якова Платоновича улыбнуться. Он знал, что сейчас она занимается своим подвенечным платьем. Но даже сейчас он скучал, хотя совсем скоро примерка должна была закончиться, и они снова увидят друг друга. Как-то Яков Платонович, когда ему выпало присутствовать на очередном семейном вечере у Мироновых и выслушивать пространные рассуждения тёти Липы о важности хорошего гардероба в жизни женщины, неосторожно пошутил. Он сказал, что Анна Викторовна будет выглядеть совершенством и вырядившись в мешок из рогожки. Девушка тогда бросила на него такой понимающий взгляд! В нём было всё — и любовь, и полное принятие его восхищения её красотой, и сожаление о том, что ещё столько времени им не суждено быть наедине друг с другом, и приходится изображать оживлённую светскую беседу, когда хочется просто глядеть в глаза друг другу и молчать… Так, перескакивая в своих мыслях с делового настроя на лирический, Штольман просидел около часа. Коробейников был послан на телеграф и вот-вот должен был вернуться. О приходе помощника оповестил сначала смех в коридоре. Антон Андреевич о чём-то беседовал с дежурным. Затем с улыбкой на лице коллежский асессор вошёл в кабинет и начал прямо с порога: — Вы уже слышали о драке в борделе, Яков Платонович? Сегодня под утро двое посетителей заведения… — Как там наше дело? — Прервал его шеф. — Всё в полном порядке, — заверил Коробейников и продолжил: — Так вот, двое посетителей дома терпимости, господа Живякин и Терпугов не поделили одну из девушек Аглаи Львовны — прелестную мадемуазель Марию, более известную как Манька. В конце концов, спорщики подрались, причём Терпугов в припадке ярости врезал Живякину по голове гитарой, но тот оказался парнем крепким и, лишь слегка покачнувшись от удара, смог выдрать из рук обидчика разломанный инструмент и выбросить его в окно. И кому, вы думаете, бедная гитара упала прямо на голову? — Шпаку? — Предположил Штольман. — Ну, с вами неинтересно, Яков Платонович! — Возмутился Коробейников. — Вы сами виноваты, Антон Андреевич, — слегка улыбнулся Штольман. — Ваше злорадство выдало вас с головой. — Ага, злорадство! — Не стал отрицать Коробейников. — Представьте, каким его увидели городовые: в волосах стеклянная крошка, лицо белее снега, в грудь себя бьёт кулаком и кричит, что он готов пострадать за чистоту нравов в родном Затонске! — Что случилось, Антон Андреевич? Вы чем-то огорчены? — Снова перебил его Штольман. От цепких глаз сыщика не укрылось, что оживление Коробейникова нынче утром какое-то натянутое, улыбка неестественная, а смех слишком громкий. Молодой человек сразу сник, растеряв свою напускную весёлость. — Да как вам сказать… Это, право, не стоит вашего внимания, — заверил он, глядя почему-то прямо на носки своих ботинок. — Как угодно, — не стал настаивать Штольман. — Прошу лишь иметь в виду, что вы можете всегда рассчитывать на мою помощь. Коробейников лишь кивнул, выражая благодарность старшему другу. — Так что там Шпак? — Напомнил Яков Платонович, видя, что его подчинённый не хочет говорить на эту тему. — Да Шпак преисполнен гордости. Он в таких подробностях расписывал эту картину, что, наверное, к обеду о ней будет судачить весь город. Описал, как прибежали городовые, как попросили господ Терпугова и Живякина покинуть заведение, перепуганных девиц описывал, гитару эту с красным бантом… — Что? — Штольман моментально принял охотничью стойку. — С красным бантом? — Да… А что? — Удивился Коробейников. — Только то, что мы немедленно отправляемся с визитом к Аглае Львовне, — заявил Яков Платонович. Анна стояла у неприметного двухэтажного особнячка. Сие невзрачное на первый взгляд здание было, тем не менее, прекрасно известно в Затонске. Призрак печальной женщины привёл Анну к дверям «весёлого дома». Барышня вздохнула. Она бывала тут не один раз, но всё же на то, чтобы переступить этот порог требовалась решимость. За свою репутацию Анна не боялась, но неприятное чувство всё же сопровождало все посещения борделя. Под лестницей, ведущей на второй этаж, как всегда, дежурил Полкан. Анна сделала строгое лицо и приготовилась твёрдо потребовать, чтобы её впустили. Но привратник, не дожидаясь её слов, развёл руками и пробормотал: — Батюшки! Вот ещё один фараон пожаловал. Даром что в юбке. Прошу вас! — И слегка поклонился. Анна пожала плечами и начала подниматься по лестнице. Знакомые голоса сразу же всё объяснили. Яков Платонович и Антон Андреевич уже были здесь. В просторной гостиной заведения разместились на диванчиках Аглая Львовна и несколько девушек. Лиза и Паша приветствовали Анну как старые приятельницы. Полицейские сидели на стульях у окна. На приветственные голоса девушек Штольман повернул голову, и на его лице отразилась непередаваемая гамма чувств. — А вы что здесь делаете, Анна Викторовна? Насколько мне известно, вы сейчас должны примерять свадебное платье! — Возмущение в его голосе было неподдельным, но сквозило также восхищение её смелостью и настойчивостью, а также понимание того, что не зря она здесь оказалась. — Примерка уже закончилась, Яков Платонович. Давайте мы с вами позже объяснимся. — Ну как же, все дороги, как известно, ведут в Рим! — Встряла Аглая Львовна. — Присаживайтесь, Анна Викторовна, у нас тут сегодня очень интересно!