Единожды ступив на этот путь...

— Давайте продолжим, дорогие дамы, — не стал поддерживать светскую беседу Штольман. — Итак, Аглая Львовна, ушла она два дня назад, и после этого её никто не видел. — Точно так, — кивнула хозяйка «весёлого дома». — И вы не стали заявлять в полицию о том, что пропал человек? — А зачем бы мне это? — Изящно пожала плечиком Мадам. — Она птица вольная, нужда была — пришла ко мне по старой дружбе. А как изменились у неё жизненные обстоятельства, так и ушла. Мне не докладывалась. — А вещи забрала? — Нет. Да там тех вещей — смешно сказать, один узелок, да и то сплошное старьё. — Как и когда вы познакомились с Вассой Яхонтовой? И что у вас с ней была за дружба? — Ну как… В молодости, в губернском нашем городе. Обе мы пробивались в этой жизни как могли. Я вот до своего дела доросла, — горделиво повела головой Аглая Львовна, — а Васса себе милого друга завела, из фартовых. И при нём расцвела пышным цветом. То по кабакам пела, самого низкого пошиба, а то на дорогие рестораны перешла, господ развлекала. Но вольностей себе не позволяла, ни-ни. Говорят, дружок у ней был шибко ревнивый. Осыпал её золотом да драгоценностями, но и шагу лишнего ступить не давал. Всё время кто-то из его подручных при Вассиной особе находился. — А сюда что её привело? — Так дружок её на каторге сейчас. А её саму кто-то из подельников его заподозрил, что, мол, это она его фараонам сдала. Мол, начал за ней барин ухаживать, молодой да красивый. А Вассе уже лет немало, надоело ей бандитской марухой быть, в содержанки к благородному господину захотелось. Еле, бедная, ноги унесла от дружков своего милого, злых и разгневанных. Вот, у меня укрылась. Я, по старой дружбе, дала ей и стол, и кров. Она пела нам вечерами, девочкам и гостям нашим. Господа клиенты её любили, деньгами не обижали. — Добрая она, Васенька, и хорошая, — вставила Паша. — И поёт очень душевно. Особенно цыганские песни. — И не сдавала она своего друга, — с мечтательной улыбкой на лице добавила Лиза. — У них была настоящая любовь. Чувства. Понимаете? Как у министра Волынского и молдаванской княжны Мариорицы! Мадемуазель Жолдина, казалось, была готова тут же изобразить в лицах какую-нибудь сцену из любовного романа, но Коробейников прервал её вопросом: — Ну а с кем она дружбу водила здесь, в Затонске? Не целыми же днями тут сидела в четырёх стенах? — Да ни с кем особо не водила, — заметила Паша. — Так, попыталась в трактир на Ярмарочной сходить, спеть там, да публика у нас уж больно непритязательна. Не понравилось ей. — Ещё, кажется, была у неё знакомая в номерах на Успенской улице. То ли кастелянша, то ли старшая горничная, — вспомнила Аглая Львовна. — Как зовут эту знакомую, известно? — Не знаю, — качнула головой хозяйка. — Скрытная она очень, Васса-то. Лишнего слова не скажет. Ну вот ещё с Манькой Вексель сошлась, что весьма странно. Анна пока молчала и внимательно слушала, пытаясь разобраться в ситуации. Ей уже было ясно, что Вассой Яхонтовой звали ту самую женщину с гитарой, и была она трактирной певицей. И что её больше нет в живых. Два дня назад она вышла из борделя и больше не возвращалась. И полиция до сих пор не имела понятия, где искать тело пропавшей. — А где же эта гитара? — вспомнил Штольман. — Да зачем она вам? — удивилась Маман. — Там одни обломки. — И где они, обломки? — Струны девушки смотали да припрятали, сказали, авось, у нас и новая гитара заведётся. Бантик тоже кто-то прикарманил. А деревяшки истопник забрал. Чего добру пропадать? — Принесите, будьте любезны. — Извольте, — Аглая Львовна щёлкнула пальцами, и через несколько секунд в общий зал сунул нос Полкан. — Слышал? Принеси. — Кстати, а где та самая мадемуазель Манька, из-за которой и произошла вся история? — Поинтересовался Коробейников. — И почему вам кажется странным, то, что Васса с ней подружилась? Тут девушки заговорили все хором. Из их сбивчивых речей было ясно лишь то, что Манька есть фигура мерзкая и зловредная, что никто из обитательниц борделя её не любит, что она склочница, стерва, наушничает, подслушивает и стравливает девушек между собой. — И вообще, — заключила Лиза с присущей ей эмоциональностью, — вот кого надо было убить без раздумий. А Васеньку и правда жалко. Хорошо, если она просто ушла. А вот если убили бедную — жа-алость-то какая... — Тут жрица любви начала рыдать так, что любая актриса бы обзавидовалась. Но никого из присутствующих уже не мог растрогать подобный спектакль. Поэтому Штольман как ни в чём не бывало задал следующий вопрос: — И почему же вы, Аглая Львовна, держите у себя подобную особу? Помнится, Верку-модистку вы из своего заведения выгнали за дурной характер. — Да я бы давно эту стерву прогнала, — брезгливо поджала губы хозяйка. — Да вот любят её господа клиенты. Платят хорошо, приходят к ней с большой охотой, обещают вернуться многие. Да, дерзка, неуживчива, но знает себе цену и понимает, когда можно болтать языком, а когда не следует. К тому же весела и куражу немеряного. Таких обычно любят. Вот и мирюсь, — вздохнула Маман. — А Вексель — это её фамилия? — поинтересовался Коробейников. Дружный девичий хохот был ему ответом. Тут же выяснилось, что прозвище Вексель Манька получила недаром. Это оказалась целая история, которую девушки рассказали, перебивая друг друга и то и дело посмеиваясь. Одним из первых клиентов Маньки в заведении был приказчик затонского купца, некто Мякушкин, малый безалаберный и игрок, готовый спустить последнее. И вот, после того, как получил он от сей девицы всё, чего желал, заявил, что наличных у него сейчас нет, но он расплатится с Манькой векселем, который тут же и написал. Манька сначала остолбенела от такой наглости и хотела позвать хозяйку и кого-нибудь из вышибал, но передумала. На следующий день она потолкалась среди завсегдатаев трактира и выяснила, кому этот обманщик был больше всего должен, а именно — купцу Трофимкину, человеку решительного и резкого нрава. После чего заявилась к нему и продала свой вексель за полцены, но с гарантией того, что Мякушкин получит хороших тумаков и впредь забудет о том, что определённого рода услуги можно получить в кредит. Судя по тому, что назавтра Мякушкина видели выходящим из городской больницы и наполовину замотанного в бинты, свой должок он отработал по полной. А фамилия у Маньки была самая простая — Коровина, в отличие от весьма непростого нрава. Вернулся Полкан и почтительно подал Штольману обломки гитары. Тот внимательно осмотрел их со всех сторон и через минуту заявил: — Что и требовалось доказать. Взгляните, Антон Андреич. Коробейников привстал и взял в руки обломок. Анна подошла поближе и тоже внимательно осмотрела вещественное доказательство. С первого взгляда гитара была самой обычной. Желтоватая лакированная древесина, довольно старая и потёртая. Видимо, Васса Яхонтова любила свою гитару и не собиралась менять её на новую. Имелась у инструмента одна особенность: на тыльной стороне корпуса каким-то острым предметом был выцарапан небольшой рисунок — изображение птички, сидящей на ветке. Ниже красовалась подпись: «С любовью В. от И.» — И что это значит? — не понял Коробейников. Штольман жестом дал понять своему помощнику и Анне, что расскажет им всё позже, в полицейском участке. — Гитару я забираю, — объявил следователь. — Да забирайте, на что мне эта рухлядь, — кивнула Аглая Львовна. — А где же сама госпожа Коровина? — Поинтересовался Штольман. — Теперь нам просто необходимо с ней побеседовать. Если она приятельствовала с пропавшей, то наверняка что-то знает. — А нет её, — махнула рукой хозяйка. — Давеча как полиция ушла от нас, так и она удалилась вместе с господином Живякиным. — Видимо, крепкая голова Живякина так впечатлила её, — с легким смешком заметил Коробейников. — Что ж, — начал Штольман, — известите нас немедля о её возвращении… Тут послышался стук каблуков по лестнице и драматическое подвывание, слегка напоминающее пение: «Не забы-ы-ыть мне, как в последний раз я сказа-а-ал ей: «Прости, милая! Так, знать, бог велел – расстанемся-а-а-а, но когда-а-а-нибудь увидимся...» — Да вот она, вернулась. Извольте, поговорите с ней, коли вам так надо. — Наедине, пожалуйста, — попросил Штольман, и девушки, повинуясь знаку Аглаи Львовны, разошлись по комнатам. Следом за ними отбыла и хозяйка. Явившаяся взорам публики девица была явно навеселе. Все атрибуты профессии состояли при ней, но, странное дело, смотрелась она довольно мило. Рыжая, как огонь, дерзкий вздёрнутый нос осыпан веснушками, нахальные зелёные глаза слегка прищурены. Завидев в зале посетителей, девица приостановилась и прервала своё пение: — О! Здравствуйте, прекрасное собрание, — она сделала шутовской реверанс, покачнулась, но устояла. Коробейников, оглядывая её, приподнял брови и слегка улыбнулся: — Мария Коровина, она же Манька Вексель? — Ну я! — Громко ответствовала девица. — А что? — Присаживайтесь. Имеем к вам весьма серьёзный разговор. — Н-да? А я вот к вам ничего такого не имею. — Сядьте! — Довольно резко одёрнул её Яков Платонович. — Я следователь сыскного отдела Штольман. Это мой помощник Коробейников. Отвечайте на наши вопросы. — Ладно, — покладисто согласилась Манька и рухнула на один из диванчиков. — А это кто? — Она указала пальцем на Анну. — И откуда здесь… э-э-э… этакая красота? — Это Анна Викторовна Миронова, — сообщил Коробейников. — И впредь прошу произносить её имя с уважением. Если не хотите проблем как в этой жизни, так и после неё. — А-а-а! — Воздела палец кверху рыжая. — Чего-то такое припоминаю. Это барышня, которая, — тут подвыпившая гетера сделала страшное лицо и продолжила замогильным голосом: — с мёртвыми разговаривает? — Вот вы тут новенькая, Мария, — с укоризной в голосе продолжал Антон Андреевич. — И совершенно зря не водите дружбы со здешними девушками. Они бы вам много чего интересного рассказали про Анну Викторовну… И про Якова Платоновича, само собой, — поправился младший следователь, вспомнив, что главный здесь всё-таки его шеф. — Ну поняла я, поняла, — закивала девица. — Дальше-то что? Чего надо от меня, бедной? — Нам известно, что вы водили знакомство с пропавшей Вассой Яхонтовой. Что знаете о её занятиях в Затонске, о людях, с которыми она общалась, о её исчезновении? — Ничего не знаю, — замотала головой Манька. — Ничего не видела, не слышала и слышать не хотела. — Но ваши же соседки утверждают… — начал было Коробейников. — Врут! Всё врут, кошёлки мятые! Это они всё от зависти, не верьте им, господа хорошие. Всё это прр… навр… Уфф, язык заплетается. Напраслина и наговоры, вот! А что это мы всё о делах да о делах? Может, отдохнуть желаете, господа? Я смотрю, вы, господин следователь, мужчина видный… Так, может быть, зря мы тут разговариваем, при всех? Не угодно ли в мои апартаменты, а? — Манька подмигнула зелёным глазом и задрала юбки до самых панталон. Возможно, она надеялась привести в смущение хотя бы эту возмутительно хорошенькую барышню или молодого человека, явно не частого гостя в подобных местах. Но не на тех напала. Оба равнодушно скользнули взглядом по стройным ножкам Маньки, и на их лицах не отразилось ничего, кроме лёгкой досады. Штольман понимал, что предъявить нахальной девице нечего. Документы у неё, по словам Аглаи Львовны, были в порядке, клиенты на неё не жаловались, да и в поле зрения полиции Коровина пока что не попадала. Похоже, говорить было не о чем. И тут поднялась с места доселе молчавшая Анна. — Постойте, Мария, — сказала она, подходя поближе к Коровиной. — Какие красивые у вас серьги. Наверное, дорогие? — Это не покупная вещь, наследственная, — не моргнув глазом, переключилась на новую собеседницу бойкая девица. — Единственная память о мамочке моей покойной, — совершенно неподдельные слёзы зазвучали в голосе мадемуазель Коровиной. Воистину, её актёрский дар мог бы составить конкуренцию самой Елизавете Жолдиной. — Нет, Мария. Эти серьги, серебряные, с агатом, принадлежали Вассе Яхонтовой. Каким же образом они попали к вам? Может быть, вы причастны к её похищению? — Да вы что! — впервые за весь разговор забеспокоилась Манька, и даже протрезвела почти полностью. — Моё это, по наследству досталось! — Сейчас мы позовём сюда ваших соседок, — предложила Анна, — и они охотно расскажут… Штольман тут же подключился к разыгрываемой интермедии. — У нас есть основания полагать, что Васса Яхонтова была два дня назад убита. Может быть, вы причастны к её убийству. А может быть, вы её и убили? — Что? — взвизгнула рыжая. — Да она сама мне их подарила! А я, дура, взяла и надела сегодня, вот угораздило же меня. — Манька ловко вынула серьги из ушей и спрятала в карман. — А она так не считает, — заметила Анна. — Я с ней сегодня разговаривала. И она обещала назвать имя своего убийцы. — Хорошо! Я всё, что знаю, скажу, — сдалась Коровина. — Не нужны мне чужие грехи. Ждала она весточки от своего разлюбезного, да всё никак дождаться не могла. Говорила, мол, собирался он с каторги бежать, и договорились они, что будет она его ждать здесь, в нашем городе. А пока что положение её было тяжёлым. Деньги кончились. Платья поизносились. Может, она сама эти серьги в ломбард и отнесла. А с одёжкой ей подруга обещалась помочь, кастелянша из каких-то номеров. Больше ничего не знаю. Всё. Отпустите душу на покаяние, господа фараоны! — Отпустим, — пообещал Штольман. — После того, как расскажете всю правду до конца. Как эти серьги к вам попали? — Сенька Тузик подарил, — злобно рявкнула Манька. — И где искать сего господина? — Где-где… Он вечно в трактире ошивается, в карты играет, засядет там, бывало, как клоп в ковре на несколько дней. Ну или отсыпается где-нибудь на Марьинской. Там у него есть где голову приклонить. — Так, может быть, он и убил Яхонтову? — предположил Коробейников. — Не-е, — качнула головой рыжая. — Не такое у него воспитание! Когда «группа Штольмана» выходила из дома терпимости, Яков Платонович передал Коробейникову обломки гитары, которые тот понёс с величайшей осторожностью, как важное вещественное доказательство. Сам же надворный советник подошёл к Анне, предложил ей опереться на его руку, и дальше они пошли уже рядом. — Ещё полгода назад я спросил бы: «И как вам это удаётся, Анна Викторовна?» — А теперь? — Анна повернула к нему улыбающееся лицо. Вид у счастливой пары был такой, словно они только что не в борделе побывали, и не с сомнительного толка девицами общались битый час, а возвращались с изысканного театрального представления, например, с итальянской оперы. Коробейников шагал сзади, хмурился и думал о чём-то своём. — Яков Платонович! Яков Платонович! — раздался сзади знакомый пронзительный голос. Все трое срочно приклеили на лица лучезарные улыбки и как по команде обернулись.