Единожды ступив на этот путь...

Это был сон, совершенно ясно и несомненно. Только во сне бывает такой воздух, сквозь который ты плывёшь, как в мутной тяжёлой воде. Только во сне все звуки отдаются от неба и земли тягучим завывающим эхом. Очень хотелось проснуться, но не получалось. «Я смогу, — подумал Яков. — Я сейчас немного посмотрю и решу, хочу ли я здесь остаться. А если не захочу, мне ничего не стоит проснуться». Между тем всё вокруг стало потихоньку напоминать кошмар. Парадный зал дворянского собрания, убранный как для большого праздника. Да, это, несомненно, праздник. Народу собралось столько, что воздуха не хватает. И места совсем не осталось. Все одеты ещё красивее, чем на вечернем гулянии в городском парке. Переговариваются между собой вполголоса и явно чего-то ждут. Так, а я где? Себя Штольман с удивлением увидел входящим в зал под руку с Анной. На нём черный фрак с бутоньеркой. На ней ослепительно белое платье с фатой. Симфония из шитья и кружев. Их встречал торжественный полонез в исполнении духового оркестра. Неужели это то, о чём он подумал? Свадьба? Нет, он не хотел такой свадьбы. Всё было не так и неправильно. Косой взгляд в сторону Анны убил наповал: невеста была, кажется, всем довольна и лучезарно улыбалась. «Ура жениху и невесте! Поздравляем! Долгих лет!» — ударил в голову нестройный хор голосов. Улыбки окружающих были неискренними и напоминали оскалы упырей. «Анна Викторовна, это не наша свадьба, это обман. Давайте уйдём!» — попросил он. Но Анна лишь недоумённо подняла на него сияющие глаза и спросила: «Почему, Яков Платонович? Всё так прекрасно! Не уходите!» Она не чувствует, понял Яков, не понимает, что всё это не настоящая свадьба. Это какая-то страшная сказка. Пора уходить отсюда и уводить Анну, даже если придётся делать это силой. Или же пора просыпаться. Он ещё не решил, как поступить, но тут раздался голос Николая Васильевича Трегубова: «А теперь — подарок от Управления полиции Затонска. В честь жениха и невесты споют наши очаровательные гости из мест, не столь отдалённых!» На небольшое возвышение перед оркестрантами, напоминающее сцену, вышли три женские фигуры. Именно фигуры — три дамы, лица которых были закрыты вуалями, а всё остальное — длинными накидками. Что ты будешь делать! И так уже несколько дней не идёт из головы загадочная особа под вуалью, а тут их целых три! Тревожно это. Нехорошее предчувствие подступило совсем близко. «Пою тебе, бог Гименей — ты соединяешь невесту с женихом, ты любовь благословляешь — бог новобрачных, бог Гименей, бог Гименей!» — запели дамы довольно противными голосами. «Анна Викторовна, не слушайте их!» — хотел Штольман закричать во весь голос, но Анна снова улыбнулась и накрыла его руку своей. — «Помолчите, Яков Платонович. Хорошо поют!» На заключительных строках гимна «Бог Гименей, бог Гименей» три певички сорвали с себя вуали. Ба, знакомые всё лица! Вот эта, слева — длинное аристократичное лицо, блестящие неестественным блеском глаза с явными признаками нездоровой экзальтации… Наследница австрийского барона фон Ромфеля, фройляйн Каролина. Изобретательная убийца. И откуда она здесь взялась? О, а эта, в центре? Ну и рож… личико. Как посмотришь — зубы сводит. Скучная бесцветная особа, на редкость неприятная, наша неудачливая Коломбина, Мария Солоницына. А ей-то что здесь надо? И как нехорошо она посматривает на Анну Викторовну… Верно, считает её виноватой во всём, что с ней случилось… А эта, справа — о, нет, эту бесцветной не назовёшь. Наоборот, цепкая и расчётливая, мадемуазель Воеводина. Та, которая окружила себя марионетками и возомнила о себе, что именно она — лучший кукловод. Да только её планам помешала всё та же Анна Викторовна. И теперь взгляд Полины Воеводиной не блещет дружелюбием. Просто-таки кинжалы, а не глаза! Штольман заслонил собой Анну, чувствуя, что добром это не кончится. «Анна Викторовна, проснитесь же! Нельзя вам оставаться здесь, это опасно!» Но тут неведомо откуда подоспела помощь. «Очаровательница, кудесница! Помните меня? Это я, Пётр Миронов. Позвольте составить вам компанию, чтобы вы не скучали на празднике», — будущий родственник Штольмана галантно подаёт руку Полине Воеводиной, и она, мило улыбнувшись, позволяет увести себя в толпу гостей. К мадемуазель Солоницыной уже спешит Павел Евграфович Игнатов, как всегда прямолинеен и самоуверен: «Да вы ли это, моя прелесть? Куда же вы от меня тогда сбежали? Не-ет, уж больше я вас не отпущу!» Под его напором Мария теряется и опускает смущённый взгляд. Так, ещё одна, похоже, стала безопасной. А чья это спина заслоняет от пронзительного взгляда сыщика фройляйн Каролину? «Fräulein, lassen Sie mich Ihnen meine Bewunderung ausdrücken…»* Заворожённая звуками родной речи, преступная аристократка подаёт руку незнакомцу… Или знакомцу? Теперь, когда опасность отступила, самое время уйти отсюда, решил Штольман. Он протягивает руку, но Анны рядом с ним больше нет. И его самого больше нет. Он теперь не он, а большая хищная птица и должен лететь. Так надо, и он взлетает. Нарядная толпа людей внизу становится маленькой, какой она и будет выглядеть с высоты птичьего полёта. И вообще, это уже не человеческое сборище, а шахматная доска. Вот и фигурки, чёрные — это мужские фраки и парадные сюртуки. Белые — это стройные фигуры нарядных дам. И среди них сияет снежной белизной силуэт белой королевы. Это Анна? Она всё-таки осталась там? Одна, без него? Он хочет стремительным соколом спикировать вниз, но что-то ему мешает. И теперь это не просто страшная сказка, а самый настоящий кошмар. Потому что невидимая преграда раз за разом отбрасывает его назад, в высокое небо. А к высокой белой фигуре тем временем тянется рука шахматиста. В этом нет сомнений — игрок решил, что следующий ход сделает белая королева, но как можно позволить это! Ведь ей грозит чёрный ферзь. Тот самый, e6 b3. «Стоять! Полиция! Я буду стрелять!» — хочет закричать Штольман, но не может этого сделать. Он же сейчас не действующее лицо, а просто наблюдатель, причём, даже его собственный облик отнят у него. Тогда он пытается крикнуть: «Анна, беги!» Но шахматная королева в белом платье не может сделать и шагу по своей воле. Это не по правилам игры. Рука всё ближе. Сейчас она схватит белую королеву, и ничего нельзя будет исправить… Яков понял, что самое время проснуться. Слава Богу, этот кошмар кончился. Дрожащей рукой Штольман вытер вспотевший лоб и огляделся вокруг. Нет, на этот раз он проснулся не ранним утром, а глубокой ночью. И что всё это значит, чёрт возьми? Если призвать на помощь здравый смысл и сложить воедино все те разрозненные картинки, которые воображение ночь за ночью подкидывало Якову Платоновичу, общее полотно складывалось не самым лучшим образом, и не верить ему было неосмотрительно. С некоторых пор мир духов и прочие не описанные в учебниках явления не вызывали у него той усмешки и того абсолютного неверия, с которыми он когда-то прибыл в Затонск. Итак, вспомнив свой самый первый сон о детской считалке, раздавшейся из густого тумана, сыщик понял, что во всех его ночных видения есть лишь одна ключевая фигура — Анна. Его невеста. Белая королева. И именно ей сейчас грозит неведомая опасность. Яков Платонович ни на миг не сомневался в том, что ни под каким видом не допустит неугомонную барышню к участию в операции по поимке агентов. В то время, когда сотрудники полиции будут сидеть в засаде и держать наготове оружие, Анна не подвергнется опасности. Она будет находиться в родительском доме, под присмотром отца и Петра Ивановича. Да и пару городовых для наблюдения за домом выделить — не проблема. Что же так неспокойно на сердце, что же за холодная змея комком свернулась где-то в груди и не даёт свободно вздохнуть? Так. Пора призвать на помощь логику и постараться придать призрачным видениям ночи хоть какой-то реальный смысл. В то, что три преступницы, отбывающие в данный момент наказание в различных учреждениях империи, окажутся в Затонске, Яков не верил. Этого быть не могло никогда. Значит, это лишь некая метафора. Злая сила, опасная и недремлющая. А вот фигуры неожиданно проявившихся защитников были вполне реальными людьми, находившимися в данный момент если не в Затонске, то очень близко от него. И на свадьбе их присутствие было делом решённым. Значит… Значит, именно на них можно положиться в трудный момент. Что ж, предположим, что это так и есть. Теперь вспомним, что можно выявить из того смутного образа игрока-шахматиста, который, несомненно, и есть главное зло. И тут Штольман вынужден был признать, что не помнит почти ничего из своего сна. Была ли эта рука мужская или женская, молодая или старая, он определить не мог. Одежда, силуэт фигуры, которой эта рука принадлежала также не желали вспоминаться. Поломав голову ещё немного, Яков понял, что лучше бы ему улечься поудобнее и всё-таки выспаться. День предстоял нелёгкий. К его большому удивлению, это ему удалось довольно быстро — не прошло и получаса, как будто лёгкий тёплый ветер пронёсся по комнате и прошептал: «Спи. Всё будет хорошо». Это был вовсе не простой ветер. Он принёс Якову слова Анны, которые она сказала, находясь больше чем за версту отсюда, в своей комнате. И оставалось только поверить им и послушаться. Всё будет хорошо. В тот самый час, когда надворный советник Штольман ворочался в постели и смотрел свои тревожные сны, на другом конце города, в своей спальне проснулась Анна. Ей не снились кошмары. Ей в эту ночь вообще ничего не снилось. И она сначала не поняла, что же заставило её рывком подняться с подушек и протянуть руки вперёд со словами: «Нет, не сейчас! Подожди!» В комнате кто-то был. Какой-то дух прохаживался туда-сюда перед окном. — Васса? — недоверчиво спросила Анна. Это действительно был дух Вассы Яхонтовой. Она повернулась к девушке-медиуму лицом, грустно улыбнулась и помахала рукой. После чего легко приподнялась над полом и начала медленно выплывать в раскрытое окно, просачиваясь через тюлевую штору, слегка колыхаемую ветром. — Ты уходишь? Почему? Постой, не надо, я ещё так многое хотела у тебя спросить! И убийцу твоего мы так и не нашли! Призрачная женщина лишь пожала плечами и продолжила медленно таять в лунном свете. — Нет, ты не можешь! — почти закричала Анна. — Ты не выполнила свою задачу. Ты не помогла Игнату. Зачем же ты приходила ко мне, если сейчас уходишь, ничего не добившись? Васса повернулась спиной к Анне, ещё раз махнула рукой и рассыпалась на миллион маленьких сверкающих искр. — Нет! — ещё раз крикнула Анна и вскочила с постели. С каждой секундой искрящихся огоньков за окном становилось всё меньше. Они гасли один за другим. Ещё немного — и нельзя будет ничего поделать. Анна не могла это так оставить. Руки сами подхватили со спинки стула шаль, и, накинув её на плечи, Анна как была, простоволосая и босая помчалась к комнате дяди, моля лишь об одном — чтобы этой ночью её непредсказуемый родственник был дома и желательно в трезвом состоянии. — Дядя! Открой! — она стучала в дверь громко и настойчиво, совершенно не заботясь о том, что кто-то может её услышать. Сначала за дверью было тихо. Потом скрипнула кровать. Сонный голос пробормотал: — Аннет, это ты? Что-то случилось? — Случилось, дядя, случилось. Открой немедленно! — Да что такое? — Дядя! — в голосе Анны нетерпение смешалось с тревогой. — Иду, иду, — заверил Пётр Иванович, немного повозился за дверью, видимо, накидывая на себя халат, и наконец открыл. Племянница ворвалась к нему в комнату как маленькое торнадо. — Дядя! Я должна её вернуть. Немедленно! Я ещё не узнала имя убийцы, не узнала, где и как это случилось, а она решила уйти, понимаешь? Она сама пришла ко мне несколько дней назад и сама помогла нам продвинуться в расследовании, а потом решила уйти! — Аннет, не волнуйся так, — Пётр Иванович налил в стакан воды и подал девушке. — Давай по порядку. Кто она, какое расследование, почему ты решила, что она ушла. Рассказывай. Анна глотнула воды, перевела дух и в нескольких фразах коротко обрисовала дяде ситуацию. Пётр Иванович несколько минут обдумывал её слова и, наконец, произнёс: — Значит, что-то случилось. Что-то, чего мы ещё не знаем. В мире духов, как и в мире людей, идёт своя жизнь. Они приходят и уходят, они сначала хотят чего-то, а потом перестают этого хотеть. Сначала они прилетают к нам без зова, а потом исчезают и не желают появляться, как бы настойчиво мы их не призывали. Это духи, Аннет. Они показывают тебе часть своего мира, но законы этого мира, увы, неподвластны людям. Даже таким сильным медиумам, как ты. — Я хочу поговорить с ней, — сказала Анна, отрицательно покачав головой. — Хотя бы ещё раз. Я не могу бросить то, ради чего уже потрачено столько усилий. — Аннет… — начал Пётр Иванович, но Анна перебила его: —Я должна попробовать Может быть, если не получится у меня, то у нас двоих будет больше шансов? — Аннет, я… — снова попытался возразить Пётр Иванович. — Дядя! Я почему-то уверена, что у нас всё получится. Давай объединим усилия. Садись сюда, за стол. Возьми меня за руки. Давай повторять вместе… Сила её убеждения не позволила Петру Миронову больше стоять в стороне. Он послушно сел, взял её за обе руки, и они начали повторять вполголоса: — Дух Вассы Яхонтовой, явись! Дух Вассы Яхонтовой, явись! Явись нам в последний раз! Повторять пришлось долго. Пётр Иванович даже хотел прекратить этот неудачный сеанс, но Анна так свирепо посмотрела на него, что мужчина сдался и послушно сел обратно. Несомненно, это была не простая ночь. По всему Затонску в этот час не спалось многим. Полная луна взошла над городом и осветила окрестности. И было в этой картине что-то такое, завораживающее и мистическое, что многие живописцы, если бы случилось им быть здесь, не раздумывая схватились бы за кисти и побежали к своим мольбертам. Штольман сидел в своей одинокой постели и судорожно сжимал кулаки, пытаясь всей силой своей воли заслонить белую королеву от неведомой пока опасности. Не спалось Марии Тимофеевне. Она расхаживала по спальне, делая глоток за глотком из стакана с настойкой пустырника и размышляя о том, какого цвета шторы повесит в будущей гостиной своей дочери. Виктор Иванович лежал на правом боку, уютно подложив ладонь под голову и делал вид, что спит, а на самом деле тоже думал об Анне. О том, что скоро вся его жизнь изменится. О том, что его девочка больше не будет своими лёгкими шагами бегать по всему дому с утра до вечера. Что её комната опустеет, а клавиши пианино заскучают без её гамм и этюдов. И что ему придётся привыкать к этой новой жизни. Тётя Липа ворочалась в кровати и ворчала. Ей не нравилось всё. Духота, неудобная перина, стрекотание сверчка, шум листвы за окном. «Ох, прости, Господи, прегрешения наши», — пробормотала Олимпиада Тимофеевна и начала считать баранов. Говорят, помогает при бессоннице… Антон Коробейников сидел на подоконнике своей холостяцкой комнатки и смотрел на луну. Сначала он думал об Оленьке. А потом ему пришла в голову простая и ясная мысль, что, если бы не Анна Викторовна и не Яков Платонович, сидел бы он сейчас в трактире и напивался с горя, окончательно потеряв веру в любовь. И как хорошо, что все они у него есть. Оленька Танеева присела на стул возле окна. В глазах у неё щипало. И хотелось плакать, но плакать от счастья. В то, что с ней за последние дни произошло, она и верила, и не верила. Не может быть, чтобы у неё, неудачницы, так хорошо всё складывалось. Или просто поверить? Забыть о всех сомнениях и поверить? Ульяшин проснулся от жажды и протянул руку к бутылке с квасом. И чего это он вскочил посреди такой темноты, ведь раньше ему никогда не приходилось жаловаться на плохой сон? Не иначе луна разбудила его. Вот ведь светит! Чисто фонарь электрический! Да, Ульяшин всегда интересовался техническими новинками и мог бы рассказать многое о прочитанном в журналах. Да был он парень скромный и никогда не лез со всяким умничаньем, если не просили. Евграшин не спал вовсе— он дежурил в приёмном отделении Управления и спать не собирался. Он никогда не спал на посту. И вообще, товарищи по службе могли брать с него пример. Да и крепкий кофе из полынкинского мешка весьма бодрил. Сам Полынкин в этот час сидел напротив старшего сослуживца, тоже потягивал кофе из своего стакана и рассказывал какую-то очередную смешную историю. «Эх, Андрюха, помолчи! — попросил его Евграшин. — Посмотри лучше, ночь-то какая!» Они встали у окон и молча подняли глаза к небесам. Никто не видит сейчас. Можно и помечтать, сбросив маску сурового стража закона. Полцмейстер Трегубов проснулся среди ночи, разбуженный лучом лунного света, упавшим на его лицо. Кругом стояла полнейшая тишина, нарушаемая лишь мирным посапыванием спящей супруги полковника. Николай Васильевич сначала подумал, что ему не спится от беспокойства за предстоящую операцию, но, прислушавшись к себе, он понял, что нисколько не волнуется за это ответственное дело. Наоборот, твёрдая уверенность наполняла его целиком. Откуда она взялась, и были ли на то основания, он не знал. Но почему-то верил. Верил, что всё будет хорошо. Анна и Пётр Иванович крепко держались за руки. Они напрягали все свои душевные силы, призывая непокорный дух. Пётр Иванович даже глаза зажмурил, и на его лбу заметно вздулись жилы. Васса отозвалась. На сотый или двухсотый зов, но отозвалась. Сначала она была очень сердита. Потом пожала плечами и сказала: — Изволь. Но я не скажу и не покажу тебе ничего нового. Смотри сама… И снова замелькали перед глазами Анны знакомые образы. Платье, цветочный узор на обоях, красный ковёр, истоптанный множеством ног… Двое мужчин и одна женщина. Да, ничего нового. Но тут один из мужчин повернулся к Анне в профиль, а яркий лунный свет, бьющий из окна прямо в глаза, чётко осветил его силуэт. Мужчина задрал голову вверх и обратил лицо к Анне, но не прямо, а оборотом в три четверти. Потом принял прежнюю позу. И тут она его узнала. Этот характерный облик мог принадлежать только одному человеку, одному во всём Затонске…