Единожды ступив на этот путь...

Начиная с самого восхода солнца, весь город нешуточно лихорадило. Рано утром Прасковья с Герасимом успели сходить на рынок за продуктами и принесли целый ворох новостей. В Затонске, по ее словам, было объявлено осадное положение. То есть, это Виктор Иванович сделал такой вывод из её несколько сбивчивого, но зато очень цветистого рассказа, изобилующего самыми невероятными подробностями. Сама Прасковья высказалась более красиво: «Светопреставление и казнь египетская!» Оказывается, ночью были ограблены ювелирная лавка и мануфактурный склад. В первом случае грабителей интересовали деньги и драгоценности, во втором только деньги. Пострадали два сторожа и приказчик. Полиция уже поднята на ноги. Городовые так и шныряют по всему городу. Прасковья очень красочно описала, как бравые молодцы с шашками заглядывали тёткам под прилавки в поисках затаившихся злодеев. А один, молодой и нахальный, даже пытался заглянуть под пышные юбки торговки Рукавишниковой. Мария Тимофеевна и её сестрица охали и всплескивали руками. Пётр Иванович с некоторым сомнением пожимал плечами, но был вынужден признать, что и такое тоже бывает. Виктор Иванович сначала недоверчиво нахмурился, потом всё же начал выспрашивать почтенную домоправительницу о подробностях. Прасковья, оказавшись в центре внимания, на эти самые подробности не скупилась. Бородатый Герасим скромно стоял в дверях, в столовую не врывался, но усиленно кивал и был готов подтвердить каждое слово женщины. — Надеюсь, ателье госпожи Белецкой не пострадало? — осведомилась Мария Тимофеевна, нервно складывая салфетку. — Аннушка, ты бы должна была в первую очередь поинтересоваться, не случилось ли чего с твоим заказом. — Нет, барыня, — отрицательно помотала головой Прасковья. — Про ателье никаких известий не было. — Ну, не было — и не было, — довольно равнодушно пожала плечами Анна. Ей стоило значительных усилий сохранять на лице серьёзное, даже озабоченное выражение. — Но это ещё не всё! — вздёрнула указательный палец Прасковья. — А у соседей, у служивых, то есть, что полк свой около города нашего расположили, у тех ещё похлеще бедствие приключилось! Ночью сбежали из караула два солдата. С оружием, с заряженным. А когда сбегали, то офицера свово, стало быть, пристрелили, который остановить их пытался. А офицер этот не кто иной есть как дальний родственник самого господина губернатора! — Свят-свят! — пробормотала тётя Липа, мелко крестясь и заметно побледнев при этом. Виктор Иванович слушал всю утреннюю эпопею очень внимательно. Когда же он потребовал у Прасковьи перечислить источники этой информации, среди прочих были названы мещанка Руконосова, бывший почтмейстер Шпак и кое-кто из обитательниц непристойного заведения маман. Стало ясно, что всё рассказанное требует тщательной проверки. — Прасковьюшка, откуда же рыночным торговкам известны такие детали? — в голосе адвоката недвусмысленно слышалось сомнение. — Если нечто подобное и случилось, то командование гарнизона ни за что не будет разглашать всех обстоятельств дела. — Вот говорите, что хотите, барин, — стояла на своём Прасковья. — А сбежали они. Ещё говорили, что солдаты эти были друзья и даже сродственники. Один, что всю эту канитель затеял, письмо из дома получил, что, мол, жёнка его молодая к соседу богатому ушла. Вот бросила дом, хозяйство, стыд и совесть презрела, да и ушла среди бела дня! Тут сердце ретивое у молодца вскипело, вот и решил он из части своей сбежать, до дому добраться да и наказать обоих примерно — застрелить на месте! — О Господи! — на этот раз не выдержали нервы Марии Тимофеевны. — Какой ужас! — А второй-то, земляк его и сродственник, говорит ему: «Дюже я за тебя, братуха, переживаю и даже бежать тебе помогу. Только ведь погибнешь во цвете лет, отправишься на вечную каторгу за такие дела». А первый ему: «Мне теперь жизнь моя молодая не нужна. Покойник я, одно слово». Ну, второй и отвечает: «Быть посему. Только тогда уж не губи свою жизнь и имущество совсем уж без смыслу. Перед тем, как пойдёшь свою кралю с ейным соблазнителем убивать, отпиши моей маменьке, а твоей тётке двоюродной, свою корову, избушку на краю деревни, что построил ты, когда решил из дома родительского уйти, да надел свой луговой. Уж больно трава у тебя там хороша бывает, такое сено из неё, что всей деревне на зависть! А я уж тебе с бегством пособлю, да за исполнением твоей воли прослежу». И пошли они, и пошли они… — Солнцем палимы, — не удержалась Анна, хихикнув в кулак. Пётр Иванович её тут же поддержал, весело и заразительно рассмеявшись. Прасковья обиженно поджала губы. — Анна, что за легкомыслие! — взвилась Мария Тимофеевна. — По городу рыскают вооружённые преступники, а тебе бы всё шутки шутить! — Простите, мама, — Анна смиренно опустила глаза. — Пётр Иванович! Какой пример вы подаёте… — хотела продолжить свою нравоучительную сентенцию хозяйка дома, но, видимо, поняла, что аудитория у неё неблагодарная и весьма непочтительная, поэтому тут же переключилась на более достойный объект. — Виктор! Я считаю, ты сам, лично, должен наведаться в полицию и расспросить Якова Платоновича, а лучше самого Николая Васильевича, о произошедшем сегодня ночью. А нам всем сегодня лучше не выходить из дома. — Но я хотела… — начала было Анна. — Мама права, — поддержал супругу Виктор Иванович. — В данной ситуации надо проявить максимальную осторожность. А уж я постараюсь выяснить всё как можно подробнее. Так что, дорогие дамы, действительно, попрошу вас оставаться в доме и на улицу не выходить. И ты, Пётр, кстати, тоже оставайся здесь. В моё отсутствие доверяю тебе нашу семью. — Виктор, но не воспринял же ты всерьёз все эти базарные байки! — хотел было возмутиться Пётр Иванович. В его намерения вовсе не входило провести весь день в обществе очаровательных родственниц. — Пётр, прошу тебя! — настаивал на своём старший Миронов. — Я скоро вернусь, и мы решим, что делать дальше. Если хотя бы половина из всего услышанного нами является правдой… Анна попробовала возразить ещё раз, но взгляд отца был непреклонным и предельно серьёзным. С таким Виктором Ивановичем бесполезно было спорить. Девушка в глубоком огорчении покинула столовую, не дослушав рассказов Прасковьи. Сидеть дома вовсе не входило в её планы. Ей самой срочно надо было в полицейский участок. То, что она вспомнила из повторного видения, показанного Вассой, навело её на некоторые мысли. И поделиться ими со Штольманом надо было срочно. Но тут к ней в комнату постучалась тётя Липа. В руках у неё была серебристая коробка, по виду обувная. — Нюшенька, — торжественно начала тётушка, присев на стул и пристроив коробку к себе на колени. — Я должна с тобой очень серьёзно поговорить. — Я слушаю, тётя, — покорно вздохнула Анна, понимая, что сейчас ей даже спрятаться негде от заботы милых родственниц. — Ты принесла мне мои туфли? Я их уже примеряла. Они очень красивые и удобные. Тётя Липа открыла коробку и извлекла очаровательные белые туфельки на каблучках. — Я вижу, что красивые, и знаю, что удобные, — кивнула Олимпиада Тимофеевна. — А когда ты в последний раз их надевала? — Да зачем мне их надевать? — пожала плечами Анна. — Надену на свадьбу. — Ни в коем случае! — возвысила голос тётушка. — Нюша, ты такая умненькая девочка, но иногда меня просто поражает твоё легкомыслие. Разве ты не знаешь, что обувь невесты не должна быть ненадёванной? Она, конечно, будет новой, но её непременно надо хоть немного поносить. — Зачем? — удивилась Анна. — Примета такая! — с серьёзным видом сообщила тётя. — Давай, надевай. Сегодня очень удобный момент, чтобы походить по дому в новых туфельках. И разносишь, и старинную примету соблюдёшь. — Тётя! — хотела было возмутиться Анна, но взглянув на решительное лицо Олимпиады Тимофеевны, поняла, что та будет сражаться за свои убеждения до последней капли крови, своей или чужой. Поэтому счастливая невеста послушно переобулась, прошлась по комнате туда-сюда, снова оценивая удобство и мягкость прелестных белых туфель, которые она сама выбирала. Они понравились ей с первого взгляда, и Мария Тимофеевна, по достоинству оценив выбор дочери и не моргнув и глазом, заплатила за них весьма немаленькую сумму. Приподняв подол, девушка невольно залюбовалась этим произведением обувного искусства и пропустила мимо ушей новое замечание заботливой тётушки. — Что вы сказали, тётя? Я задумалась, — проговорила Анна, подойдя к большому зеркалу и вертясь перед ним, чтобы ещё раз разглядеть туфельки со всех сторон. — Я говорю, надо бы тебе как следует повспоминать о всех трогательных и самых добрых моментах, которые ты испытала за всю свою жизнь в родительском доме, который скоро покинешь. — Зачем? — на этот раз Анна удивилась ещё больше. — Я что, покидаю этот дом навсегда? Я и так прекрасно помню всё хорошее, что сделали для меня папа и мама, и знаю, что моя жизнь с ними была настолько счастливой, насколько её могут сделать такой заботливые родители. — Девочка моя, — тётя Липа подошла поближе и снисходительна потрепала племянницу по волнистым русым волосам. — Я знаю, как ты любишь своих замечательных родителей. Не об этом сейчас речь. А о том, как ты будешь плакать, прежде чем собраться к венцу. — Плакать? Я? — возмутилась Анна. — Я не собираюсь плакать! В конце концов, я выхожу замуж по любви за лучшего в мире мужчину! Самого храброго, самого умного и самого красивого! А не за какого-то плешивого старика с кучей пороков и предрассудков! Тётя Липа беспечно пропустила мимо ушей прозрачный намек на то, что они с сестрой когда-то прочили племяннице в женихи немолодого лысоватого князя. Сейчас её занимала совсем другая мысль. — Вот какие вы, молодёжь! Совсем не помните старых обычаев. Да если невеста не поплачет перед венчанием, да не омоет слезами свою девичью судьбу в родительском доме, как же она подготовится к тому, чтобы отказаться от жизни прежней и вступить в жизнь новую? Вся мудрость веков заключена в этом обычае. При словах о мудрости веков Анну слегка передёрнуло, но спорить она не стала. — Невеста обязана немного поплакать, хотя бы из уважения к родителям. А чтобы настроиться на лирический лад, надо вспомнить несколько душевных и умилительных эпизодов, желательно из детства. Если ты не помнишь ничего такого, я с удовольствием тебе помогу. Анна с обречённым видом присела к столу и сохраняла вежливое выражение лица по крайней мере четверть часа, хотя в исполнении Олимпиады Тимофеевны даже самые трогательные рассказы вызывали лишь скуку. Тётина лекция, между тем, готова была затянуться, похоже, на целый час. Поэтому Анна очень обрадовалась, когда Прасковья прервала эти семейные воспоминания и позвала барышню к маменьке в гостиную. Мария Тимофеевна непременно желала обсудить с невестой последние распоряжения по свадебному меню. Анна так резво сорвалась с места, что чуть не сбила добрую старушку с ног. — Я потом тебе ещё доскажу! Я много таких случаев помню! — крикнула ей вслед тётя Липа. А ещё примерно через час вернулся Виктор Иванович. Он поговорил лично со Штольманом и убедился, что обстановка в городе действительно тревожная. Все дурные вести о преступлениях и дезертирах оказались правдой. Полицмейстер с полковником Глинским заперлись в кабинете и разрабатывали план операции по поимке беглых солдат. По всей границе уезда были выставлены кордоны. По городу же непрерывно курсировали военные патрули в составе офицера и двух нижних чинов. Беспокоить полицмейстера Виктор Иванович не стал, и, поговорив с надворным советником, направился домой. Штольман обещал адвокату, что поставит двух городовых охранять его дом. Отец Анны, поблагодарив будущего зятя, сел на извозчика и уехал. Анна слушала рассказ отца с каменным лицом. Она понимала, что оказалась в ловушке. Предусмотрительный жених позаботился о том, чтобы надёжно изолировать её от внешнего мира в этот трудный день. Девушка чувствовала себя обиженной. Ведь она наравне со всеми товарищами по расследованию тоже участвовала в планировании операции, а теперь они её заперли здесь, как взрослые в качестве наказания запирают ребёнка в чулан. Анна, не дослушав отца, выбежала на крыльцо. Вот она, фигура городового, маячит в десятке шагов от входа. — Здравствуйте, Синельников! — приветливо помахала рукой Анна, улыбаясь одной из самых неотразимых своих улыбок. — Как хорошо, что вы здесь! Проводите меня в Управление. У меня есть срочное дело к Якову Платоновичу. Очень срочное и очень важное! Вы один? — Нет, не один. Вон, ещё Иванов там, за углом, — простодушно признался полицейский. — А вот выпустить я вас никак не могу, Анна Викторовна. И проводить вас тоже не могу. Его высокоблагородие строго-настрого наказывали дом охранять, никого чужого не пускать, а никого своего не выпускать. — Синельников, миленький! — молитвенно сложила руки Анна. — Ну мне очень надо! Я должна сообщить Якову Платоновичу нечто очень, очень важное! Вопрос жизни и смерти, понимаете? Городовой сначала заколебался, потом, вспомнив строжайший наказ начальника, решительно тряхнул головой: — Никак не могу, Анна Викторовна. И не просите. Уж не обессудьте! Нельзя! — и развёл руками. — Ну что же мне делать?! — Анна даже каблучком притопнула. — А вы мне передайте, что надо. Я сбегаю быстро в Управление и всё скажу. А товарищ мой тут присмотрит. Вы не сомневайтесь, память у меня хорошая. Я помню, ещё когда в церковно-приходскую школу ходил, наш отец Галактион всегда меня хвалил. «У тебя, Синельников, — говорит, — память, как у чтеца церковного». Я и сейчас многое помню, — похвастался городовой. — И таблицу умножения. И стихи. Вот читал нам отец Галактион о Петре Первом: «И грянул бой, Полтавский бой…» — Синельников, — перебила его Анна. — Ну поймите. Не могу я никому доверить эти сведения. Только Якову Платоновичу. Не обижайтесь, пожалуйста. — Да что же я, не понимаю? — пожал плечами тот. — Я и не обижаюсь. А вы на бумажке напишите, да положите в конвертик, а конвертик запечатайте. Я сбегаю и передам! — Не могу! — в голосе Анны послышалось само настоящее отчаяние. — Я и бумаге это не доверю! — Ну тогда прощенья просим, — снова развёл руками добросовестный, хоть и недалёкий, служака. – Не положено. Анна медленно направилась к дому. Надо было срочно что-то придумать, ведь картины, показанные Вассой в самом деле очень важны для следствия! Попросить об услуге отца или дядю? Она не была уверена, что Штольман одобрил бы такое разглашение сведений по важному делу. — Ну что ж, господин Штольман, — вполголоса сказала Анна, глядя в большое зеркало в прихожей. — Вы думаете, что на сегодня от меня избавились? Это мы ещё посмотрим! Осторожно выглянув в окно, Анна окинула внимательным взглядом фигуру Синельникова, расхаживающего туда-сюда вдоль всего фасада дома. Затем прикинула, где сейчас находится его напарник. И тут выход из положения пришёл на ум сам собой. Окно кладовой на первом этаже! Оно не просматривается ни со стороны фасада, ни со стороны выхода на улицу. Ей остаётся всего лишь забраться на довольно высокий подоконник, спрыгнуть на клумбу под окном и осторожно пробраться к известной только ей дыре в заборе. А там, дворами и огородами, может, не так быстро, но всё же она достигнет своей цели. Благо, опыт в подобных делах у неё есть!