Единожды ступив на этот путь...

Утро было великолепное. Именно таким утром и надо начинать великие дела. Ночью прошёл небольшой дождь. Он не разлил посреди городских мостовых неопрятные моря луж. Он всего лишь прибил летнюю горячую пыль, умыл до блеска зелёную листву деревьев и освежил прозрачный июльский воздух. Отлично начинается день. Повезло Якову Платоновичу. У них с Анной Викторовной всё должно быть самое лучшее — как в сказке. И, похоже, так оно всё и будет. Ульяшин не спеша прогуливался по городскому рынку, подтянутый, аккуратный, причёсанный и затянутый в новенький мундир. Поручение любимого начальника он выполнил ещё вчера, после успешного завершения операции. Корзинка для невесты выглядела просто идеально — небольшая, ладная, изящного плетения, с удобной витой ручкой и прочным донышком. Внутри лежали вполне достойные подарки. Во-первых, флакон дорогих духов, которые Яков Платонович выписал из самого Петербурга. Ульяшину пришлось лишь сходить за ним на почту. Флакон был большой и красивый, и когда Ульяшин поставил его на ладонь и посмотрел сквозь него на солнце, в толстых хрустальных гранях сверкнули несколько маленьких радуг. Упакован флакон был в красивый парчовый мешочек, на котором золотыми нитями была выткана сказочная жар-птица. Во-вторых, лично самим Ульяшиным была куплена для Анны Викторовны большая жестяная коробка шоколадных конфет товарищества Эйнем, которых было на весь Затонск всего несколько штук и которые продавались здесь по совершенно немыслимой цене. Но Яков Платонович на такие мелочи не смотрел. Он просто передал городовому известную сумму денег и сказал: «Не мелочись, Ульяшин, выбери самое лучшее». И теперь изящная корзинка приятно оттягивала руку своей тяжестью. Но Ульяшин знал: старый мастер Кузьмич сделал донышко на совесть, так что вес подарков ивовые прутья выдержат с честью. Сейчас путь бравого полицейского лежал через рыночную площадь. Самая важная часть ответственного поручения состояла в том, чтобы утром отнести корзинку в дом Мироновых и передать прислуге или ещё кому-нибудь из домашних. Яков Платонович напомнил, что такова старая добрая традиция, и соблюсти её он обещал. Ульяшин прекрасно понимал, что и без всякой корзинки жених прибудет на место вовремя, уж при его-то обязательности и надёжности! Но выполнить такую мелочь ради начальника сыскного отдела он согласился с радостью. Уж для Штольмана он был готов и не на такое. От пули защитить, в преступное логово первым кинуться, ползать по земле и грязи, собирая улики — и то не было бы трудно. А тут такая ерунда. Корзинка! Надо сказать, что всё полицейское Управление готовилось устроить праздник дорогому Якову Платоновичу по высшему разряду. Со всеми сомнительными гражданами Затонска была проведена кропотливая работа. В это день не должно было случиться ни единого происшествия. Все окрестные нищие и попрошайки были разогнаны по окраинам города. Даже бродячие собаки, казалось, бегают по улицам только в строю. Около прилавка Кузьмича Ульяшин остановился поздороваться со старым умельцем. Товар у мастера был отменный — плетёные корзины, короба, туески, ларчики, рожки, детские игрушки и прочая хозяйственная мелочь. Была даже одна очень милая плетёная колыбель для младенца. Управлялся Кузьмич с любым материалом. Ивовый прут, лоза, лыко, берёста — всё шло в ход и всё довольно бойко распродавалось. Вот и сейчас прилавок старика был уже почти пустым. — Как торговля идёт, Кузьмич? — поинтересовался городовой, приветственно кивая мастеру. — Хорошо, служивый, хорошо! — ответил тот, улыбаясь. — Я смотрю, много распродал уже? — А то! — подтвердил Кузьмич. — Мы в базарный день рано-рано встаём. Это ты, сокол мой, нынче припозднился. — Дело у меня! —сказал Ульяшин со значением. — Важное и срочное. — Ну давай, давай, служивый. Делай своё дело, — и дед заговорил с толстой мещанкой, уже несколько минут вертевшей в руках небольшой плетёный ларчик с крышкой. Это Ульяшин и собирался сделать — проследовать дальше до места назначения. Но тут его остановил дикий женский визг, раздавшийся сзади. — Украли! Кошелёк украли! Воры! Держи вора! Визжала низенькая пожилая женщина, по виду прислуга. Со всех сторон послышались возгласы: — Ах, ворьё, совсем распустились! И куда полиция смотрит? Да вот же он, держите! Действительно, сквозь толпу покупателей ловко продиралась худая скрюченная фигурка. Мастерски увернувшись от рук какого-то здорового мужика, карманник уже почти выбрался из толпы на открытое место. Ещё немного — и скроется из глаз! — Держи вора! — кричали со всех сторон. — А ну стой! — Ульяшин свистнул в полицейский свисток и бросился в погоню за преступником. — Стой! Полиция! Ловкий низкорослый карманник только припустился ещё быстрее. — Ну я тебя! — пригрозил ему Ульяшин, не сбавляя ходу. Задача осложнялась тем, что в левой руке он продолжал держать заветную корзинку. Эх, надо было оставить её на прилавке у Кузьмича на хранение, да поздно об этом жалеть. Все мы задним умом крепки. Ульяшину показалось, что он узнал эту подлую воровскую морду. Злость придала ему сил. Расстояние между полицейским и вором стремительно сокращалось. Говорили же им, просили, как людей, ведите себя правильно. Не портите такой день! Так нет же! Ручки воровские не знают покоя. Да ещё корзинка эта мешается в руках. Но не бросать же! Нельзя подвести дорогого начальника в такой день! — А ну стой, зараза! — городовой уже сцапал воришку за воротник, но тот резко рванулся вперёд, безжалостно оставив в руках блюстителя закона кусок своего жалкого армячишки. — Ах ты ...! — хотел выругаться Ульяшин, но вместо этого, не теряя ни секунды, возобновил погоню. Теперь они уже покинули площадь, пробежали пол-улицы и свернули в узенький безлюдный переулок. Ещё раз нашему герою удалось схватить вёрткого, как угорь, карманника за рукав, но тот снова вывернулся, будто и вправду был покрыт скользкой рыбьей чешуёй. Когда слегка запыхавшийся Ульяшин приблизился к шустрому воришке в третий раз, то не стал рисковать. Он просто замахнулся что есть силы и так огрел преступника по голове чем-то, что под руку подвернулось, что тот, словно налетев на стеклянную стену, застыл на месте, а потом повалился на четвереньки, едва не вляпавшись лицом в придорожную канаву, где после ночного дождя всё же собралось какое-то количество воды. — А ну вставай, воровская морда! — свирепо рявкнул Ульяшин и, схватив вора за остатки воротника, дёрнул вверх. Тот повиновался, болтаясь в руках у полицейского как поломанная кукла. Видимо, удар по голове довольно серьёзно его оглушил. Молодой полицейский не стал ждать, когда преступник полностью придёт в себя, связал ему руки за спиной и прислонил к ближайшей стене. — У, ирод ты проклятый! Убью скотину! — Чего тебе от меня надо, волчара полицейский? — мученически простонал Сенька Тузик, закатывая глаза. — За что ж меня убивать? Всего-то тиснул у тётки полтинник на опохмелку, а ты сразу — убить. Нет у тебя ни стыда, ни совести! Обиженное личико Сеньки стало как никогда похоже на сусличью мордочку. — Это ты мне про совесть говоришь, морда твоя каторжная? — чуть не задохнулся от ярости Ульяшин. — Да я тебя сейчас… Просили вас, как людей — не озоруйте. Дайте людям свадьбу сыграть в мире и спокойствии. Так нет — всё-то вам надо испортить и испоганить! — Какую свадьбу? — моргнул Сенька. — А-а-а… Забыл! — Он попытался хлопнуть себя по лбу, но связанные руки не позволили. — Вот те крест, господин начальник, забыл! Ну прости дурака. Голова моя дырявая. Хочешь, я сейчас тётке той всё верну до полушки? А ты меня отпусти, ладно? — Он с трудом вытащил из кармана маленький кошелёчек и попытался протянуть обе связанные руки городовому. — Здесь всё? — подозрительно спросил Ульяшин. — Ничего не скинул? — Да вот те крест! — опять дёрнулся щуплый воришка. — Ну что, по рукам? Ульяшин оглянулся вокруг, убедился, что свидетелей нет, и проворчал: — Много чести руку тебе давать. Давай, вали отсюда. И смотри у меня! — он погрозил Сеньке кулаком и начал развязывать ему руки. — Да что ж я, совсем сердца не имею? — возмутился Тузик, но под суровым взглядом служителя закона предпочёл замолчать и, дождавшись освобождения от пут, скоренько скрыться в ближайшей подворотне. Сжимая в одной руке возвращённый кошелёк, Ульяшин огляделся вокруг. Корзинку он выронил, когда поднимал Сеньку на ноги, но она должна была быть где-то совсем рядом. — Эх! — только и смог он сказать, поднимая то, что осталось от подарка для Анны Викторовны. Несколько тонких ивовых прутиков при ударе выскочили из своих гнёзд, а в паре мест просто треснули. От красивой расписной жестяной коробки отскочила крышка. А прекрасный флакон духов неудачно упал прямо на какой-то булыжник. Толстое стекло устояло, да и парчовый мешочек смягчил удар. Но высунувшаяся из мешочка стеклянная пробка всё же врезалась в камень и теперь поблескивала острым некрасивым сколом, а сама ткань была безнадёжно испачкана придорожной грязью. — Ну, Сенька! — выдохнул Ульяшин, сжимая кулаки. — Ты у меня… Я тебя… А-а, — он безнадёжно махнул рукой и швырнул остатки свадебной корзинки в грязную канаву. — Судьба моя индейка, что ж делать-то? Он судорожно похлопал себя по карманам. Так, не поддаваться панике. Кошелёк с деньгами был при нём. Надо было срочно купить ещё одну корзинку. Кажется, на прилавке у Кузьмича ещё что-то оставалось. С мрачным видом Ульяшин побрёл в сторону рыночной площади. Там он отыскал в центре толпы из галдящих тёток пострадавшую, молча вручил ей кошелёк и, козырнув, направился к Кузьмичу. — Давай, дед, выручай, — взмолился он. — Что тут у тебя осталось из товара? — Да почитай ничего не осталось, — развёл руками Кузьмич. — Я ж говорил, что я тут с самого раннего утречка. Разве что вот… — Вот это? — ужаснулся Ульяшин. — Да с этой корзиной только по грибы ходить! Громадная какая! А мне подарок нужен. Для барышни! — Ну, служивый, где ж я тебе для барышни возьму? Бери, что есть. Ульяшин вздохнул и расплатился. Но дарить пустую корзинку было совершенно неприлично. Теперь надо было ещё пробежаться по лавкам и приобрести что-нибудь… Он пересчитал свои деньги. Да, на конфеты товарищества Эйнем точно не хватит. На духи и кружева тем более. Лавка с товаром для рукоделья далеко, а время поджимает. Что если Анна Викторовна подумает, будто жених передумал? Нет, этого было нельзя допустить. — Так, дед, что там у тебя ещё осталось? Лошадка там плетёная или шкатулочка какая? — Да ничего, сокол ты мой, я ж говорю тебе — ничего! Разве что… Когда подарок был куплен, Ульяшин подумал немного и решил, что нести это в дом Мироновых он не станет, потому что его молодая жизнь, как ни странно, была ему каким-то образом дорога. Он поймал за рукав пробегающего мимо мальчишку, всунул ему в кулачок последнюю монетку и строгим голосом приказал: — Вот это отнесёшь в дом адвоката Миронова. Царицынская улица, дом пять. Знаешь, где это? — Кто ж не знает, — блестнул смышлёными глазами малец. — Сегодня ихняя барышня венчается с главным Затонским сыщиком. — Точно, — кивнул Ульяшин. — Так и скажешь: подарок барышне Мироновой от Якова Платонович Штольмана. В доме Мироновых с утра царила суматоха. Все были заняты, но под чутким руководством Марии Тимофеевны дело медленно, но верно двигалось вперёд. Мальчишка оказался не промах. Он громко стучал в дверь и звал, пока не откликнулся Герасим. — Чего тебе, малец? — спросил он, нервно оглядываясь, будто ожидал, что его в любой момент могут позвать. — Давай скорее, заняты мы. — Это подарок барышне Мироновой от Якова Платонович Штольмана, — бодро отчеканил мальчик, сунул старому слуге в руки корзинку и убежал. — Что это? — раздался сзади недовольный женский голос. Олимпиада Тимофеевна пробегала из кухни в гостиную, в руках у неё был тот самый список гостей. — Да вот, барыня. Передали для нашей барышни. Сказали, что от Штольмана. — Ах! Корзинка! — умилённо воскликнула тётя Липа. — Молодец, Яков Платонович, уважил-таки, не забыл! А в корзинке что? А-ах! Матерь Божья, святые угодники! С озадаченным выражением лица Герасим вытащил из корзинки и продемонстрировал Олимпиаде Тимофеевне пару здоровенных мужских лаптей…