trickster and traveller

      Талис был из тех людей, которые обладали на редкость сильной интуицией времени, что в данном случае означало: он знал, если опаздывал, — а опаздывал он почти всегда. Это, к сожалению, часто сказывалось на его магии и отношениях с другими людьми. Поэтому, когда одно из его заклинаний сработало неправильно, он традиционно опоздал на Костёр.       Талис также был из тех людей, которые почему-то не любили вещи, напоминавшие им о доме. От любого упоминания викингов, хаукарля и Хальдоура Гвюдйоунссона его всего передёргивало. Поэтому по прибытии в лавку Дорана он почувствовал сильное недомогание, увидев на друидовской кухне бога озорства и обмана, принадлежавшего его родному пантеону.       То, что упомянутый бог сидел сейчас за столом напротив, также не помогало ситуации. — Есть ли какая-то особая причина, по который ты здесь, многоуважаемый Bölvasmiðr? — поскрипывая зубами, спросил Талис. — Могу задать тебе тот же вопрос, — Локи ухмыльнулся. — Мне сказали, что прибыть должен сноходец, а не какой-то seiðmað.       Талис фыркнул. За это он и ненавидел богов: они зацикливаются на древних традициях, сколько бы сотен лет ни прошло.       Может, если бы его тогда спросили: «Дорогуша, не хочешь ли стать учеником древней и ужасно сварливой seiðkona, чтобы потом всю оставшуюся жизнь слушать упрёки по этому поводу, м-м?» — он бы послал их всех к чёрту. Выбрал бы ругательство покрепче, плюнул бы им в ноги и, демонстративно задрав голову, вернулся бы в разваливавшуюся лачугу, что называл домом. Но никто не задавал вопросов. Юного Талиса просто поставили перед фактом — теперь ты сын Хафдис и её верный ученик. — Слышать подобные упрёки от самого Áss ragr лицемерно даже по твоим меркам. — А не много ли ты себе позволяешь?       О, он с удовольствием позволил бы себе гораздо больше, однако Талис знал, когда нужно зубоскалить, а когда — прикусить язык. Поэтому он извинился и предложил забыть об их вражде на время Костра. — Враждовать с тобой? — Локи насмешливо вздёрнул бровь. — Много чести смертному вроде тебя. — Сочту это за согласие, — вздохнул Талис.       Трикстер, к сожалению, тоже не отличался особой любовью к «дому». Особенно сейчас. Обычно мидгардская бытность забавляла его, как ребёнка забавляет бытность муравьёв. Ребёнка, который держит в руке огромную лупу. К сожалению, эту лупу у Локи отобрали — и отобрал её именно «дом».       Он спокойно относился к присутствию Вольфа, так как давно перестал считать его частью Асгарда. Однако этот seiðmað был совершенно другим разговором: как знаток сейд, он был связан с Одином и служил очередным болезненным напоминанием о нынешней беспомощности Лофта. Одно дело восточное божество, одержимая, птица, даже друид и совсем другое — владеющий схожей магией человек.       К счастью, Локи умел обращать любую ситуацию в нужное ему русло — хоть и не всегда удачно. — Можешь считать как угодно, если ответишь на один мой вопрос. — Что же желает узнать сам Fróðugr týr?       «Раз я не могу добраться до волчицы, то спрошу у того, над кем имею хотя бы иллюзию власти». — В этом доме обитают воспоминания без хозяина. Кому они принадлежат? — Я не могу ответить. — Суртур вас всех раздери! — трикстер возмущённо всплеснул руками. — И какое же поучительно-абстрактное оправдание-наставление мне предстоит выслушать на этот раз? Мстительный дух не позволит тебе спокойно уснуть, потому что эта тайне не принадлежит ни мне, ни тебе? Или же ты лишь отшельник, который может только наблюдать за судьбой, а не ковать её для других, и я должен смириться с этим? — Нет, — Талис смущённо почесал щёку, — я просто не знаю. — Оу.       Локи нахмурился. Почему-то он даже на секунду не задумался, что этот seiðmað может не знать чего-то о Доране. В конце концов, друид особо выделял его, постоянно говоря «кое-кто». Динк посвятила ему собственную карту — причём, из старших аркан. Да и та старушка, миссис О’Шей, упоминала «молодого человека с сильным нордическим акцентом», который оказал ощутимое влияние на Уолкера и явно не мог быть Тором. Талис просто… обязан был знать хоть что-то.       От затягивающейся неловкой паузы их спас Кайлан. Спустившись со второго этажа, куда он ранее увёл Дорана, юноша звонко хлопнул в ладоши, привлекая внимание оставшихся в доме гостей: — Пойдёмте все на улицу. Пришло время историй!       Незамеченное в суматохе дня солнце тихо ушло на покой, и теперь на заднем дворе ярко пылал костёр. Он был единственным источником света на многие мили и языки его дикого пламени, казалось, доставали до небес. Звук рокочущих поленьев смешивался с шуршащей листвой и далёким океаном и завораживал своей странной и невозможной на первый взгляд гармонией.       Вокруг костра лежали застеленные пледами брёвна. Всего их было пять — одно большое, почти под дубом, и четыре поменьше, по бокам. На одном из боковых брёвен сидела сгорбившаяся Мор. Пляшущий огонь отражался в её глазах, словно в тёмной поверхности озера. Напротив волчицы расположился Вольф, к которому присоединился Кай — устроившись рядом, он тут же прижался к своему парню и довольно заулыбался.       Следом за Кайланом из лавки вышел восторженный Дэвид: он что-то записывал на ходу и, благодаря недовольному оклику Мор, едва не запнулся об одно из брёвен. Из-за этого же он решил составить волчице компанию. Не прерывая ранее начатого разговора, Динк и Кусуриури сели слева от этой парочки. Выпорхнувшая со второго этажа Тито приземлилась на бревно справа от Кая и Вольфа и вальяжно разлеглась на нём, не оставляя свободного места. То, что ни Дэвид, ни Кайлан не заметили, как сова превратилась в человека, казалось Локи настоящим чудом.       «Думаю, и нам пора присоединиться, многоуважаемый Hrafnásar vinr», — по-старчески вздохнув, сказал Талис. Им досталось «почётное» место — самое большое бревно под дубом. Рядом лежали сложенные полукругом дрова, а на столике, вынесенном из лавки, стояли кружки и глиняный чайник, под которым теплился небольшой огонёк.       Последним из дома вышел сам хозяин, и стало понятно, чем они занимались на втором этаже. Кайлан наконец привёл шевелюру Дорана в порядок: волосы у него на висках были заплетены в небольшие косички, по три с каждой стороны, и убраны назад. Когда мужчина подошёл ближе к огню, Локи заметил серебристые колечки в медных прядях. Тени, падавшие на открытое лицо друида, рассказывали историю его жизни. Свет костра как будто делал его глаза ярче и моложе. В руке у Уолкера-старшего была гитара. — А начнём мы с... — заговорил он, окинув всех взглядом.       Тёмное запястье поднялось в воздух, многочисленные кольца окрасились пламенем. — ...Динк.       Доран кивнул и сел на свободное место между Локи и Талисом, поудобнее перехватывая гитару. Друид пробно ударил по струнам, подкрутил колки и начал наигрывать простую мелодию. Пару тактов спустя к нему присоединился хрипловатый женский голос: «Будь у меня крылья, как у голубки…»       Как и сказал Кайлан, пришло время историй — и первая принадлежала Динк. Печальная, но преисполненная некоей надеждой, она рассказывала о преданности. О деве, что влюбилась в юношу — высокого, изящного, решительного — и ради него она была готова на всё. Об этом юноше, что шутливо ухаживал за ней и уводил из материнского дома, стоило солнцу скрыться за холмами.       Однако им был уготован недолгий век. В одну дождливую ночь юноша не пришёл. И дева почувствовала что-то странное в груди, что-то болезненное, пронзающее её и без того истерзанное сердце. Его больше нет.       Последняя строчка звучала иначе. Ниже, грустнее и нежнее. И пела будто не Динк, а тот самый юноша, прощаясь со своей жизнью, но, удивительным образом, не со своей возлюбленной. — Прощай, дорогая моя, прощай.       Гитара затихла. Замолчала и Динк. Доран встал и передал инструмент Локи. Немного растерявшись, трикстер прижал его к груди, цепляясь за гриф длинными пальцами. Молча, друид принялся насыпать травы по чашкам и разливать кипяток из глиняного чайника. Огонь продолжал щебетать, не боясь разрушить хрупкий воздух, и постепенно в круг возвращались оживлённые разговоры.       Локи не умел играть на мидгардской гитаре, но в своё время от скуки увлёкся лирой. Долгими вечерами, когда дворцовая суматоха затихала, он приходил в покои Фригг и пространно перебирал струны, слушая мелодичный голос матери. Она рассказывала о событиях прошлого, настоящего и, возможно, даже будущего, но никогда не отделяла одно от другого. «Приближаясь, грядущее становится текущим, оно же, в свою очередь, превращается в былое, которое порой может стать пророчеством. Так зачем же нам разобщать эти явления?» — так часто говорила Фригг.       Интересно, как она? С мягкой улыбкой слушает бахвальства Тора о разгроме великанов в Ванахейме? Или всё так же тихо скорбит по своему непутёвому сыну? И знала ли она, что будет, если назначить трикстеру в наказание соседство с друидом?       Конечно знала, она просто не могла не знать.       Неосознанно Локи стал что-то наигрывать. Он видел, как это делают Доран и Кайлан, и теперь пытался повторить положение их пальцев, общий ритм. Получалась простая, почти по-детски наивная мелодия, сливающаяся с общим фоном костровых разговоров. — Неплохо получается, cailleach, — подала голос Мор, сидевшая на бревне слева. — Приватные уроки Дорана окупаются?       Лофт проигнорировал её комментарий и продолжил пощипывать струны. — Не лезь к нему, — Уолкер-старший вернулся на своё место, держа две чашки; одну он протянул волчице. — Сегодняшняя ночь не для этого.       Мор фыркнула, но чай приняла. Почти мгновенно её вниманием завладел Дэвид. — И этим вы занимаетесь? Пьёте чай и поёте слезливые песни, как какие-нибудь хульдуфоулк? — В первую очередь, мы вспоминаем о людях и событиях и рассказываем истории, как-то связанных с ними. Не имеет значения, в какой форме изложена история, — ответил Доран, пожимая плечами. — Песня, басня, сказка — да хоть трагедия в трёх актах. Смысл не в этом. — А в чём же тогда? — Увидишь.       «”Спроси я и отвечу”, как же. Скорее Муспельхейм замёрзнет, чем друид даст прямой ответ», — Локи фыркнул, но ухмыльнулся. Он начинал привыкать. Может, это и займёт больше времени, но и будет куда интереснее — в конце концов, асгардец терпелив и век его долог. Отдав Падди гитару, трикстер забрал у него последнюю чашку. Пахло жасмином и грушей.       Заметив, что инструмент вернулся к хозяину, Кайлан поднял руку. Доран молча кивнул. — Эту историю я прочитал, когда был ещё маленьким, — произнёс юноша, и все прочие разговоры тут же затихли. — Книжка называлась «Ночная буря» и в ней было много картинок, поэтому я помню её до сих пор. Итак, в одну из ночей, сильно отличающуюся от этой, ветер выл и ревел, и капли дождя...       Выбранная Кайланом история удивительным образом отражала его самого: наполненная детской наивностью, она, однако, скрывала в себе нечто большее. Что-то, что сможет увидеть лишь тот, кто будет внимательно наблюдать.       Козлёнок, забывший свою погибшую маму, отличался от сверстников жизнелюбием и любопытством — и тем, что не боялся волков. Волк, принятый в стаю из-за достижений своего отца, отличался от сородичей спокойствием и миролюбивостью — и тем, что не хотел есть козлят. Страшной дождливой ночью эти двое оказались в одном заброшенном доме, чтобы переждать непогоду. Они не видели друг друга, но могли разговаривать и вскоре нашли общий язык.       «И оба боялись грозы! Представляете, и маленький козлёночек, и большой волчище!» — восхищённо вещал Кай; в глазах его, казалось, искрился сам источник Урд.       Между Козлёнком и Волком завязалась тайная дружба. Но наступало тяжёлое время: не всем хватало еды и приближалась суровая зима. Волки всё чаще выходили на охоту, а козлятам приходилось уходить дальше в горы. Однажды соплеменники узнали о дружбе Козлёнка и Волка и потребовали прекратить эту «неправильную» связь. Ведь враги всегда должны оставаться врагами, и ничто не способно это изменить. — Но Козлёнок и Волк не хотели расставаться, поэтому решили сбежать ото всех и жить своей жизнью, — Кайлан нахмурился и замолчал. — Но я… не помню, что было дальше. — Держу пари, — тут же подхватил Вольф, — они отправились на Изумрудный остров, где много еды, можно не беспокоиться об опасностях и днями напролёт нежиться на мягкой подстилке из мха!       Кай удивлённо посмотрел на него, но почти сразу же ярко улыбнулся и кивнул, решая, что такой конец вполне подходит их истории. Доран, как-то обречённо вздохнув, прекратил играть и снова передал гитару трикстеру.       Уолкер-старший встал, чтобы добавить в костёр дров. Вместе с друидом поднялся и Кусуриури. Он подошёл к хозяину дома и что-то прошептал тому на ухо; Доран согласно кивнул. Папирусные губы изогнулись в острой улыбке, рука лиса нырнула в широкий рукав его цветастого одеяния и что-то достала оттуда. Быстрым движением запястья он кинул это что-то в огонь.       Ночное небо наполнилось искрами, в воздухе повеяло фиалкой, и вскоре Локи почувствовал, как его мышцы расслабляются, а в голове появляется странное успокаивающее гудение. Чуть позже, уже после истории Кусуриури, асгардец также заметил, что вокруг костра витает лёгкая пурпурная дымка.       Когда Доран закончил с дровами, наполнил опустевшие чашки чаем и вернулся на своё место, Тито потребовала гитару себе. — Давай её сюда, теперь моя очередь, — заявила женщина, и кельт повиновался.       Поудобнее взяв инструмент, Тито немного пощипала струны, прочистила горло и наконец начала: «Тяжело и жестоко сердце короля…»       Она тоже пела и в песне рассказывала историю. Не свою, как Динк, но близкую сердцу. Это чувствовалось в том, как её голос поднимался и опускался, как звучали некоторые гитарные ноты, как слова выбирались из глубин подсознания.       Это была история, известная каждому. История мрачного короля, чьё ржавое сердце смягчилось, когда однажды он увидел прекрасную девушку. Ту самую, что стала для него единственной. Ту, что снова сделала его юнцом, которому нечего терять. Ту, что заставила его сгибаться под тяжестью мира, когда он старался защитить дорогие сердцу вещи. Ту, что позволила ему узреть красоту мира. Ту, что ослепила и не дала увидеть, как всё, ради чего он страдает, обращается в прах. — И где же сокровище, что в сундуке? Где наслажденье и юность? Где тот мужчина со шляпой в руке, что стоит в саду и напевает: ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла…       Тито пела об отношениях, которые рано или поздно должны были погубить одну из сторон. Она пела о чём-то тёмном и мрачном, которое, потянувшись к свету, смогло стать ещё темнее и мрачнее. О разрушительности невзаимности. Об Аиде и Персефоне. О том, что во всём этом нет места ей самой.       Закончив, Тито не спешила возвращать гитару, продолжая наигрывать какую-то старую мелодию. Краем глаза Локи заметил, как Дэвид шмыгает и вытирает слёзы, а Мор поглаживает его по плечу; черты её лица заметно смягчились. Озадаченный, Лофт повернулся к Дорану: — Она так колдует? — Кто? Мор? Она не умеет. — Я о Тито, — трикстер кивнул в сторону Дэвида. — Её магия связана с эмоциями? — А, нет, это вообще не её стезя, — друид погладил короткую медную бороду. — То, что ты сейчас наблюдаешь, боюсь я, является простой человеческой чувствительностью, способной пронять даже каменное сердце ворчливой волчицы. — Будь осторожен, lævísi Loki, — вмешался Талис и довольно фыркнул, — а то, гляди, сам заразишься. — Не зубоскаль, Талион, — осадил его Доран, — или напомнить тебе, как ты рыдал, узнав, что старая Хафдис отправилась на тот свет, наконец освободив тебя от своей опеки?       Талис пробормотал что-то вроде: «Выучи уже моё имя, aumingi», — и занялся изучением своей чашки. Для себя Локи решил, что этот seiðmað странный даже по меркам его родины, хотя конкуренция и была непомерно высокой: начиная от Квазира и заканчивая его собственными детьми.       Время шло. Тито надоела гитара, и, пройдя по рукам всех присутствующих, инструмент вернулся к хозяину. Снова подкрутив колки, Уолкер-старший с некоторой ленцой в движениях стал перебирать струны, пытаясь подобрать нужное для следующего рассказчика настроение. Им оказался Кусуриури. — Однажды женщину, приговорённую к смерти, спас мононокэ… — так начал он свою историю — и была она куда необычнее прошлых трёх.       Юная дева убила своего мужа и всю его семью, за что и отправилась на виселицу. Однако всё было не так просто, ведь зарезать четверых — а двое из них были почтенными воинами! — не самая лёгкая задача для хрупкой женщины. Значит ли, что деве кто-то помогал? Значит ли, что деву кто-то подтолкнул?       В день трагедии к воротам их дома пришёл человек, носящий лисью маску. «Я помогу избавить твоё сердце от гнева, что отравляет его, словно яд», — сказал он и протянул деве острый, как стебелёк травинки, нож. Странное чувство, доселе ей неизвестное, подобное прикосновению крохотного лепестка сакуры к беззащитной шее, — странное чувство это вдруг наполнило её. Она почувствовала себя свободной.       «Стань моей супругой», — сказал тогда человек, носящий лисью маску, и коснулся руки, всё ещё сжимавшей окровавленное лезвие. Сам он давно забыл, какого это — быть человеком, но хотел помочь деве, хотел увидеть улыбку на её лице, хотел защитить от жестокого мира людей. И стоило ей согласится, как он принялся радостно хохотать, танцевать и менять маски, скрывавшие его лицо. Козару, уба, хання, родзё, сэмимару — и снова лисица.       И тогда впервые дева засмеялась. — Но у этой истории другая правда, — сказал Кусуриури, медленно выдыхая лиловый дым. — Женщина эта никогда не убивала своего мужа и его семью. Женщина эта, поняв, что всю свою жизнь потратила на ублажение других, убила себя. Ну, или так всем казалось…       Папирусные губы снова припали к мундштуку тонкой курительной трубки, давая понять, что история закончена.       Локи попытался прикрыть рукой змеящуюся на тонких губах улыбку. Она совершенно не подходила атмосфере, но и избавиться он от неё не мог. Суть Костра действительно была не в слезливых песнях и чае. «Они рассказывают его историю», — думал младший асгардский принц, чувствуя, как волнение маленькими молниями пробегает по всему телу. Он ничего не мог с собой поделать, потому что наконец-то — наконец-то! — появляются ответы на многочисленные вопросы. Оставалось совсем немного, и, зная это, Локи было всё труднее ждать.       Пока трикстер пытался успокоиться, друид снова наполнил чашки: он использовал другие травы — ромашку, шиповник и бузину с капелькой мёда. Доран также добавил в костёр дров и кивнул Талису; тот кинул в огонь небольшой свёрток. Едва уловимый запах фиалки сменился таким же тонким ароматом лимона. Фиолетовый дым почти рассеялся. — А не рассказать ли мне вам историю, — неожиданно заговорил Талис; сидящие вокруг костра тут же замолкли, — и за неё я попрошу у вас лишь пенни. Ну же, столь маленькая плата за мою историю. Обещаю, оно того стоит.       Даже не глядя в его сторону, Уолкер-старший достал из кармана небольшую красноватую монету и подкинул в воздух. Птица, изображённая на одной из сторон, блеснула в пламени костра, и оказалась в широкой ладони Талиса. — Вот и славно, — сказал он, — тогда начнём. Её пела мне птица, но она не годится для птицы совсем…       Песня его походила на басню. Жила-была собачка, которая однажды нашла много-много блестящих монет. Она плясала и резвилась, радостная такому богатству. И пошла эта собачка к реке, где увидела другую собачку — похожую на неё и тоже с монетками, зажатыми в зубах. Конечно, наша собачка захотела отобрать у той, другой, прекрасные красноватые кругляшки, не подозревая, что это было лишь отражение в воде. Ох, как манил её блеск… — Но позвольте господа, — прервался Талис, кивая, — и дамы, к чему вам деньги. Пожертвуйте их лучше вашему бедному рассказчику. Всего одну монету.       В этот раз в карман полезла Тито. Она тоже достала бронзовую монету, и пока та крутилась в воздухе, Локи заметил на ней изображение какого-то насекомого, напоминающего муху или пчелу. Удовлетворённый платой, Талис продолжил. — Ох, жадность, ты жадность… Сквозь зубы рыча, собачка кинулась на отраженье.       Итак, глупая псинка прыгнула в воду, пытаясь отобрать столь желанные сокровища. Однако не тут-то было. Скалясь на своё отражение, она принялась лаять и лаять, а монеты её начали падать и падать, пока все до одной не скрылись на речном дне. Собачка бросилась за ними, но было уже поздно: она всё опускалась, ниже и ниже, пока не увязла в тине и… — Да упокоят боги её душу!       Напоследок, хотя уже и без просьбы, Динк кинула рассказчику ещё одну монетку. Розоватый профиль женщины исчез в воздухе, чтобы появиться между указательным и средним пальцами Талиса. В благодарность мужчина поклонился.       Про себя Локи отметил, что Талис обладает удивительным голосом, который можно описать только словами «наждачная бумага» и «мёд». Он был грубым, шероховатым и иногда выдавал крайне странные ноты, но в то же время плавно тёк по каждому слову, увязая в некоторых слогах, растягивая их. И, казалось, именно это непривычное сочетание возносит простую истории на новые высоты. — Кто бы мог подумать, что seiðmað обладает такими удивительными талантами, — усмехнулся Лофт, когда Талис уселся обратно на бревно. — Сочту это за похвалу от самого hrœri sagna. Большая удача. Кстати об этом, — мужчина отпил немного остывшего чая и прочистил горло, — почтишь ли ты этот Костёр одной из своих историй: уверен, у тебя их предостаточно. — Не думаю, что придусь здесь к месту. Вы плетёте свою вису, и моим куплетам там делать нечего. — Не говори ерунды, cailleach, — влезла в разговор Мор, — эта ночь для того и сделана, чтобы все смогли выговориться. — И ты тоже? — Мне не о чем говорить, я живу иначе, чем все вы. — Но тебе немало известно о друиде, ведь так? — подобно гончей, Локи снова напал на след желанной добычи. — О том, что было здесь, когда остальные отсутствовали? — Чего ты хочешь? — Мор недовольно передёрнула плечами. — Ненавижу тех, что ходит вокруг да около. — Я хочу точно знать, кому принадлежат воспоминания, блуждающие в этом доме.       Он чувствовал, что это его последний шанс. Вот она Мор — единственная, у кого он ещё об этом не спрашивал, и единственная, кто не говорит витиеватыми метафоричными нравоучениями. Сейчас, именно сейчас он получит ответ на мучавший его вопрос — и сделает это самостоятельно, без друида. И потом этому же друиду Локи сможет утереть нос, мол, да, я сам всё выяснил. Я превосхожу тебя. Я победил. — Это воспоминания Клариссы, моей покойной жены, — как ни в чём не бывало ответил Доран, вернувшийся с опустевшим чайником. — Чт– как, нет, подожди… Почему ты… — трикстер вскочил с места, сам не понимая, что делает. — Ты не должен был… Это ведь была игра, и я уже почти победил, но ты... Ведь так неинтересно!.. — Мы можем обсудить правила твоей игры, в которую ты записал меня без моего же ведома, чуть позже. А сейчас, — кельт сделал широкий жест, охватывающий присутствовавших, — мы все ждём твоей истории, Локи. — Но я не…       Он резко повернулся, окидывая взглядом пятачок, освещаемый высоким пламенем. За каждым его движением неотрывно следили девять (на самом деле, десять, но никто не заметил — или просто сделал вид) пар глаз. Локи поёжился и хотел было, как он это порой делал, когда в Асгарде его одаривали излишним и не самым приятным вниманием, исчезнуть в золотистых искрах, но вдруг понял, что это другое.       Эти глаза не ждут от него подвоха, они не порицают его за одно только существование, они не подозревают его в какой-то пакости. Они всего лишь хотят услышать от него историю. Они хотят, чтобы он сделал то, чему когда-то учила его Фригг. То, что он по-настоящему любил делать.       Поэтому он расправил плечи, одёрнул одежду и начал: — Я расскажу вам историю. Давным-давно… Но, будьте спокойны, мы не возвращаемся назад во времени. Прямо сейчас не существует «времени», в которое можно вернуться. Будем считать это… декорациями. Для создания атмосферы.       Локи развёл руками, на кончиках тонких пальцев заплясали золотисто-зелёные искры. Всё вокруг начало преображаться. Они всё так же сидели под дубом, однако дуб этот был теперь лишён всякой листвы, кора его казалась неестественно серой, высохшей; шёл дождь. Вдалеке, на самой линии горизонта, виднелся небольшой домишко. — Брр! Зябко же! Дело происходит три тысячи лет назад… В скандинавском бронзовом веке. Жизнь здесь трудна. А сегодня даже труднее обычного. Ведь надвигается буря. И ещё какая.       Небо рассекает яркая полоса, и гром со звоном сотрясает воздух. Извилистая молния бьёт в дуб, мгновенно сжигая его дотла. Локи замечает, как Кайлан вздрагивает и прижимается ближе к Вольфу. — Представьте, какого было не знать, что это такое? Представьте, какого было не знать, откуда и почему пришёл такой ливень и прекратится ли он вообще. Представьте, как было страшно — и вам самим, и всем вокруг — от властного вождя до младшего сына. И представьте, хоть на секунду представьте, что владеете магией, способной развеять этот страх.       Лицо трикстера растворяется в пелене дождя, декорации меняются. Слушатели оказываются внутри того самого домишки: здесь нет ничего, кроме деревянных стен и кучки людей, согбенно сидящих вокруг небольшого костерка. Будто в насмешку ему, вдалеке, под проливным дождём, всё ещё рокочет дикое пламя. — Небеса разверзлись. Великий дуб горит, — Локи снова появляется; у него на плечах тяжёлые шкуры и голос его ниже, но испуганнее. — А звук… что это за звук? — То гремит молот Громовержца, мой вождь, — примеряя вторую маску, Лафейсон становится человеком в рогатом головном уборе, — раскалывая черепа ледяных великанов. А ливень хлещет, ибо проливается их кровь. — Как… как был выкован подобный молот? — Желаешь услышать больше, мой вождь? Тогда соберитесь в круг возле огня сказителей… все вы. И слушайте колдовские слова.       Обе фигуры окутываются пламенем, и декорации вновь меняются. В кромешной тьме одна за другой появляются крохотные светящиеся точки, постепенно превращаясь в прекрасный звёздный путь. И по этому пути, сомкнув руки за спиной, шагает Локи. — «Однажды давным-давно…» — это всё ложь, рассказанная у костра, чтобы изгнать страх. Бог-король, что создал мир. Богиня-королева, что правит небесами. Три бравых воина: лихой, суровый и необъятный. Богиня-воительница и её брат, пророк. Великий Громовержец со своим небесным молотом. И плут, что не принимает ничью сторону и не выказывает благосклонности. Сказитель басен.       Локи театрально кланяется. Звёзды исчезают, снова погружая всё во мрак, где единственным светлым пятном остаётся сам рассказчик. — Но откуда они взялись — все эти боги и мифы? Вы это знаете? Ну, да, наверное, мы частенько навещали те древние племена. Вполне возможно. Лично я этого не помню, но кто угодно подтвердит. Или, быть может, некоторые истории так хороши, так могущественны, так желанны, что сама Вселенная начинает в них верить. Так хороши, что становятся магией!       Лофт щёлкает пальцами, и в ладони его рождается маленький голубоватый огонёк, который с каждым последующим словом своего хозяина становится всё больше и больше, превращаясь в огромное мировое древо, на чьих ветвях, подобно спелым тяжёлым плодам, висят девять реальностей. — Так хороши эти истории, что они воплощаются в жизнь. Только прислушайтесь к ним! К этим древнейшим сказаниям! Как они прокатываются эхом. По воздуху, по мыслям. По пространству и времени. Назад, к началу сущего! Смешиваясь со всем, что было, и зажигая искру чего-то нового!       Локи возводит руки к верхним ветвям мирового ясеня, и постепенно он исчезает, прохладным ветерком или же ястребиными крыльями касаясь лиц присутствующих. — Или, может, это просто чушь, — Локи пожимает плечами, хитрая улыбка змеится на его тонких губах. — Всё зависит от того, что думаете вы.       Иллюзия рассеивается. Возвращается друидовская лавка, возвращается дуб и возвращается костёр.