trickster and traveller

      Локи проснулся... с трудом.       Во-первых, он явно переборщил с декорациями для своей истории. И без того слабый огонёк его магии сейчас трепыхался на грани исчезновения. Не полного, конечно: он по-прежнему чувствовал тонкие её нити, проходящие через всё его естество, от которых, как бы сильно ни старался Один, избавиться он не сможет. Но такое, м-м, нерациональное расходование сил давало о себе знать в виде просто божественного недомогания.       Во-вторых, Локи был уверен, что в тех свёртках, которые Кусуриури бросал в костёр, было что-то. «Далеко не лекарства» оказались некими галлюциногенными растениями, выращенными в личном садике лисьего божества. Тот факт, что одежда, волосы трикстера — да и весь он в целом — пропитались их запахом, заставлял голову кружиться только сильнее.       В-третьих, Костёр не закончился вот так сразу после его, Лофта, истории. Тито, эта абсолютно сумасшедшая женщина, достала откуда-то «сувенир с родины» — странный мутный напиток, отдающий ячменём и неприятностями, — и в добровольно-принудительном порядке начала угощать всех. Принудительный порядок относился в основном к самому Лафейсону, потому что — даже будучи разморенным чаем, дымом и общей магической атмосферой — он не собирался так просто доверять сове. Но стоило тяжёлой горячей руке лечь на его плечо, как все протесты прекратились в мгновение ока. И асгардец до сих пор клянёт себя за подобную слабость.       Сегодня же Локи чувствовал себя слишком человечно, и ему это не нравилось.       На кухне сидели два Дорана. То есть, нет конечно, там сидел один Доран и этот seiðmað, чей вид тут же усилил все неприятные ощущения в теле трикстера. Судя по тому, как скривилось лицо светловолосого мужчины, это было взаимно.       В доме царили тишина и покой — удивительный контраст со вчерашним хаосом. То тут, то там выглядывали фейри, у ног кельта привычно крутилась Кошка, за стенами лавки шуршало море и осенний ветер. Лафейсон искренне надеялся, что это не было затишьем перед очередной бурей. «Кажется, я старею». — Доброго дня, спящая красавица, — Доран приподнял свою чашку и слегка кивнул. — Что? — прохрипел Локи, невольно вздрагивая от непривычно звучащего голоса; вчера вечером он говорил много.       Вместо ответа друид указал на кухонные часы. Половина четвёртого. Аргх. — Где все? — он старался говорить меньше, двигаться медленнее и не слишком сильно думать, будто бы это могло помочь. — Они утром, с позволения сказать, разъехались по домам. — Почему seiðmað всё ещё здесь? — Он здесь чтобы помочь.       Локи добрался, наконец, до видавшего виды розового дивана и вопросительно выгнул бровь. — Как ты себя чувствуешь, кстати? — Уолкер сделал неубедительно невинное лицо, будто заранее не знал ответ на свой вопрос. — Словно меня прожевал и выплюнул сам Нидхёгг, — Лафейсон устало прикрыл глаза и откинулся на потрёпанную спинку. — Не понимаю, почему ты и твой питомец просто… сидите там. — Ну-ну, Талион — ценный элемент нашего грандиозного плана по возвращению тебе магии, Локстер, ты мог бы быть и повежливее.       Локи выпрямился и повернулся всем телом к Дорану. От резкого движения потемнело в глазах, хрустнули кости — особенно насторожил звук, изданный шеей, но трикстеру было не до этого. — Что ты сейчас сказал? — Да, знаешь, я тут подумал, — Падди принялся растягивать слова, будто они были остывающей карамелью, — многие проблемы идут из подсознания. Так, может, там же и лежит решение твоей? Может, через сны мы сможем снять печать с магии, пробудить её? Даже тот забавный австрийский старичок говорил: «Сновидение — это осуществление желания». И, конечно, нет лучшего помощника в вопросах снов, чем наш дорогой Талион.       Талис лениво отсалютовал полупустой кружкой. — Но он же seiðmað! — Точнее, он сноходец с магией, похожей на ту, что ты утратил. — Это безумие! — всплеснул руками Локи и снова бессильно упал на диван. — Его волшебство корнями уходит к Одину: если мы попробуем что-то сделать, он тут же об этом узнает. — А-а, понимаешь, Талион — тот ещё гобщайт, — друид довольно сощурился. — Имея собственную магию, эту вашу сейд, он зачем-то использует искусственные её источники, которые только вредят ему. Ими-то мы и воспользуемся! — Во-первых, — Талис со стуком поставил кружку на стол и раздражённо тряхнул головой, убирая пряди со лба, — все мои, как ты выразился, «источники» на сто процентов натуральные — я их сам выращивал. Во-вторых, я использую их для расширения сознания, а это идёт на пользу моей ворожбе. И, в-третьих, я уже сотню раз говорил тебе, старик, это не моё имя. — Закончишь это баловство с наркотиками — станешь Талисом, а пока будешь наказанием. Себе и мне¹. — Ну да, ты-то белый и пушистый. Не напомнишь, кто напивался настолько, что не мог не просто стоять без посторонней помощи, но даже произнести собственное имя? — Улавливаешь разницу во временах, а? Я делал раньше, а ты — сейчас. И это разные вещи. — Не такие уж и разные. А если ещё вспомнить, откуда я тебя вытащил!.. — Из пучины боли и отчаяния, да-да, ты неустанно твердишь об этом уже много лет. Но и ты вспомни, из каких дыр тебя приходилось доставать, когда ты перебарщивал с дозой.       Пока перебранка разгоралась, Локи, пытаясь игнорировать тупую боль в висках, усиливающуюся каждый раз, когда кто-то повышал голос, осмысливал выдвинутую Дораном гипотезу.       Магия, похожая на ту, которой его лишили, и на ту, которая лишила его магии. Она явно не сможет разрушить его ограничители, не под то она заточена, но вполне может выступить неким катализатором. Чем-то, что вызовет реакцию во временно неактивном компоненте. Возможно, стоит попытаться, хм-м. К тому же, цена не слишком велика: максимум, что они потеряют, это эффект неожиданности — и то, если продолжат притворяться, будто Один и так не знает об их планах.       Какая-то часть младшего асгардского принца верила в то, что на решение отправить его отбывать наказание в дом друида сильно повлияла Фригг. Другая же его часть была твёрдо уверена, что это дело рук исключительно Всеотца. Старик порой выдаёт себя за простака, но его зовут «великим мудрецом» не только за сладкие речи и красивые глаза. До появления Лафейсона звание трикстера носил именно Один — а некоторые могут поспорить, мол, оно до сих пор принадлежит исключительно ему. Вотан не менее безумен, чем Локи, и в безумии этом проявляется вся гениальность Ófnir.       Подстрекателя. — Что заставляет вас думать, будто мидгардские «источники» достаточно сильны, чтобы воздействовать на моё сознание? — наконец спросил трикстер. — То, что ты вчера лезла к Вольфгангу и, м-м, настоятельно рекомендовала ему называть тебя «мамочкой», — будничным тоном сказал Доран, на что Талис согласно кивнул. — А когда вас заметил Кайлан, попросила его не волновался, ведь, цитирую: «Мамочка обязательно выкупит тебя за прекрасные меховые накидки и подберёт лучший mundr, чтобы все сразу же отправились к Хель от зависти», — и это только та часть, которую я тогда услышал.       Локи был очень близок к тому, чтобы исчезнуть в облаке зеленоватых искр, но, к сожалению, всё ещё помнил о состоянии своей магии и, в очередной раз прокляв чёртового лиса и полоумную сову, севшим голосом просипел: — Весьма весомый аргумент.       ***       Тонкие пальцы порхнули над пламенем, жалко трепещущим на конце свечи, но не почувствовали жара. Впрочем, ничего необычного: сколько бы он ни пытался, огонь никогда не отвечал ему, хотя и был, казалось, заложен в самом его имени. Его имя… — Локи! — тяжёлая грубая ладонь опустилась на его плечо; он вздрогнул. — Наконец-то мы снова дома, брат!       Ах да, он здесь, «дома», в Асгарде. Церемониально ожидает в кулисах, пока золотой горн не вострубит об их возвращении. Совсем недавно они были в Утгарде, где Тор пытался выпить океан и побороть старость, а сам он соревновался с неким Утгартилокусом, до неприязни напоминающим его самого. Оттуда они привезли славу и недурственные трофеи; теперь же пришло время предстать перед Всеотцом и всем асгардским двором.       В кулисах царит душный полумрак, и от светящейся богатством и роскошью залы их отделяет тяжёлый красный занавес. Там, на другой стороне этой алой стены, слышатся песни и музыка, приглушённые голоса приглашённых асов и асинь. Здесь же — лишь треск огня и бряцание чешуек их доспехов. Приближающиеся шаги. — Н-не желают ли принцы мёда? — спрашивает кудрявый пухлощёкий мужчина, нервно переминаясь с ноги на ногу.       А-а, он не забыл. Когда-то этого слугу очень позабавили «трюки» Лофта — те, что трикстер проворачивал на поле боя, но почему-то не те, что выползли из принесённой чаши и чёрными змейками обвились вокруг запястья виночерпия. Тонкие губы растягиваются в довольной ухмылке.       Бледные пальцы Локи чуть дёргаются. Слуга вздрагивает всем телом, едва не уронив наполненные кубки, и поспешно делает несколько шагов назад. Тор предостерегающе хмурится. Ты обещал. — Всего лишь невинная забава, — говорит Локи, и голос его выдаёт бесстыдное веселье, — ведь так, друг мой?       От ответа виночерпия спасает звук горна, низкий и тягучий. Они надевают шлемы, завершая своё парадное облачение, поднимаются по массивным ступеням и оказываются в ослепительно яркой зале.       Сотни пар глаз тут же устремляются в их сторону, но он не чувствует прежнего давления. Их неприязнь, их вечное недоверие будто никогда не существовали. Теперь он достоин их любви, их уважения, их почитания. Эти взгляды твердят о преданности и наполняют его доселе неизвестной, но столь желанной уверенностью. Он смотрит на Тора: теперь они равны. Довольный новыми ощущениями, он делает первый шаг к тронам.       Один и Фригг величественно возвышаются над всеми. Но Всецарица улыбается им знакомой материнской улыбкой, полной тепла и понимания. Лицо Всеотца испещрено боевыми шрамами, но даже сквозь эти жёсткие черты проскальзывает едва заметная радость и гордость. — С возвращением, дети мои, — произносит Один, и зала взрывается приветственными криками и аплодисментами.       Локи чувствует что-то странное, будто у него за спиной кто-то стоит. Он резко оборачивается, однако успевает заметить лишь сверкающие солнцем кудри и вплетённые в них крошечные белые цветы с жёлтой сердцевиной, после чего видение пропадает. На секунду трикстер теряется в отупляющем страхе, и колючий холод начинает расползаться по всему телу. Этого не может быть.       Огромные крылья напряжённой тишины накрывают золотую залу. В одном из отполированных до блеска щитов он замечает отражение дрожащей фигуры с злобными красными глазами, острыми чёрными когтями и узорчатой синей кожей. Он замечает своё отражение. Обжигающие взгляды присутствующих прикованы к нему. Только к нему. Исчезнувшее было отвращение вновь удобно устраивается в их глазах и вязким потоком выливается на него, одиноко стоящего посреди океана людей. В ушах шумит и, кажется, его сейчас вывернет наизнанку.       Отродье. Мерзкая тварь. Чудовище.       «Нет!» — пытается кричать он, но не слышит собственного голоса; медленно всё вокруг начинает окутывать тьма.       В ужасе Локи обращает молящий взор к тронам. Но их нет. Как нет и Одина с Фригг, как нет Тора. Всё, что осталось — постаревшая, иссохшая версия его самого, горделиво восседающая на груде черепов и костей. Король Локи.       Нет. Нет, это не он. Это просто не может быть он.       Самозванец самодовольно ухмыляется; рот его исчерчен безобразными шрамами, и это больше походит на гадливую пародию кривого зеркала, чем на улыбку. Он держит витиеватое копьё — Гунгнир, резкой вспышкой разрезающий окружающую тьму. Некогда желанный символ ослепляющей власти теперь принадлежит ему. — Что за причудливая зверушка, — скрипучим голосом говорит Король Локи и указывает золотым остриём в центр его груди, — тебе здесь явно не место.       Древко копья трижды бьёт о мраморный пол залы, и земля уходит у Локи из-под ног. Он падает, но падение его коротко: в последний момент трикстер хватается за острый выступ чего-то. Прежняя тьма наполняется звёздами и цветастыми всполохами; под ним бушует вселенский океан и небытие. Это — Биврёст.       Обломки радужного моста впиваются в его ладони, раздирая тонкую кожу. Сейчас великая переправа богов ничем не отличается от разбитого стекла, острые осколки которого с каждым движением проникают всё глубже в леденеющую плоть. Он шипит и пытается подтянуться на слабеющих руках, но тщетно. Поверхность скользит от крови.       Локи поднимает глаза, надеясь, как когда-то, увидеть возвышающегося над ним брата. И он видит.       Бальдра.       Фигура юного аса лишена красок. Поблекшие кудри больше не хранят солнечного тепла, серое лицо застыло в последнем немом крике, зияющие чёрным глаза смотрят сквозь, а из дыры в груди растёт треклятая омела. Её сочная живая зелень неуместна, почти оскорбительна. Она — напоминание о преступлении, которому никогда не знать прощения.       Не в силах выдержать пустой взгляд убиенного брата, Локи разжимает пальцы и вновь начинает падать. Во тьму, в великое Ничто. Как насмешливый прощальный подарок его щеки касаются несколько золотистых капель. Кровь настоящих богов.       В этот раз его падение длится дольше. Минуты, часы, дни, возможно, целую вечность — здесь нет времени как такового. Здесь также нет звуков; будто ты застрял в горах снежной ночью. Здесь нет и звёзд; будто кто-то потушил эти огненные точки, словно слабое пламя свечи. Здесь нет ничего; только одинокая давящая пустота. Ему всё это знакомо, так было и в прошлый раз. А если история обречена на нескончаемую череду повторений, там его тоже не ждёт ничего хорошего.       Всё замирает. Локи неожиданно находит себя стоящим посреди пустоты. Но он не один здесь. Отовсюду доносятся шипящие шепотки: они окружают его, будто невидимые стены стеклянной темницы, не позволяющие сбежать или даже сдвинуться с места. Вспыхивает свет; маленький, но до рези в глазах яркий кружок, предназначающийся только для него. Со всех сторон льётся смех, едкий и переполненный чужим превосходством. Звучат знакомые голоса, которым он, однако, не может подобрать ни имён, ни лиц. Он чувствует себя загнанным животным.       Из темноты доносится громоподобный смех, и остальные тут же замолкают. Локи слишком хорошо знает этот звук, а потому всеми силами пытается сдвинуться с места, сделать хотя бы шаг и бежать, бежать, бежать… Но лишь нелепо дёргается, словно рыба, выброшенная на лёд. Медленно, к нему приближается могучий силуэт титана, любовника самой Смерти. — На этот раз тебе не уйти, — произносит Танос и хватает его за шею.       Огромная рука поднимает Локи, словно он ничего не весит; носки его сапог едва касаются земли. Он бессмысленно когтит воздух, хочет ударить титана, ослабить сомкнутые пальцы, но они будто сделаны из цельного камня. Рваными глотками он пытается протолкнуть немного кислорода в лёгкие, но лишь чувствует, как без толку сокращается его горло. Ему кажется, что вот, сейчас он рассыпится бесчисленным количеством крохотных песчинок.       И он рассыпается.       Золотистой пылью он сбегает из хватки Таноса. Несколько мгновений Локи чувствует свободу и лёгкий привкус триумфа. Воздух обжигает его эфемерные внутренности. Он перетекает из одной абстрактной формы в другую, плавно движется куда-то сверху вниз, почти парит в невесомости. Пока, наконец, не оказывается на дне песочных часов. В ловушке.       В отчаянии он начинает бить по толстому стеклу. Удар за ударом, он обрушивает на него свою божественную мощь, но не видно даже маленькой трещинки. Только отпечатки его рук. Прозрачная поверхность окрашивается тёмной, почти графитовой кровью. Он пытается звать на помощь, но не может издать ни звука.       Что-то капает на его оголённую шею. Снова и снова. Снова, и снова, и снова. В такт его сердцебиению, быстрее и быстрее с каждым мгновением. Капли движутся сами по себе и жгучими струйками стекают ему за шиворот. Дрожащей рукой Локи касается шеи. Кончики его пальцев покрыты чем-то вязким и липким. Оно абсолютно чёрное, пахнет серой. И стремительно заполняет стеклянное пространство.       По идеально гладким стенкам невозможно карабкаться. Разбить их не получается. Текучая масса безумия поднимается всё выше — секунда за секундой. Глаза заполняет ядовитая тьма. Кричать больше не получается. Вырывается рваный хрип. Дышать нечем. Бежать некуда. Это конец.       На поверхности остаются лишь окровавленные кончики его пальцев. Мысленно он умоляет, чтобы всё это прекратилось. Чтобы этот кошмар наконец исчерпал себя. В последней безнадёжной попытке он тянется вверх. Чья-то тяжёлая горячая рука хватает его израненную леденеющую ладонь.       Локи выдыхает и резко садится на кровати.       Всё это было лишь чередой дурных снов. На самом деле, напоминает себе трикстер, он сейчас в доме друида, в своей комнате. Где seiðmað должен был провести ритуал. Талис находится тут же — стоит у приоткрытого окна и курит. Лицо его мрачнее тучи: однако это не та недовольная гримаса со сдвинутыми бровями, что появляется каждый раз, когда он видит нечто знакомое. Нет, в этом взгляде читается непонимание и досада. Что-то пошло не так.       С удивлением Локи понимает, что всё ещё чувствует тепло чужой ладони. Он переводит взгляд и встречается с парой обеспокоенных тёмно-зелёных глаз. Слева от него сидит Доран, нервно сжимая его руку. Усмехнувшись, Лафейсон расслабленно падает обратно на кровать. — Брось, — лукаво щурится трикстер, — тревога не идёт твоему лицу.       ***       Приближался вечер следующего после Костра дня, а Талис всё ещё гостил у Уолкера, чем был не слишком доволен: после смерти Хафдис он старался как можно меньше времени проводить вне стен своей квартиры. Он мог, конечно, выйти наружу за продуктами или кое-чем ещё, но предпочитал делать это максимально редко. Ведь улицы кишели всевозможными фейри. В отличие от Дорана, Талис, связавшийся с магией не по собственной воле, испытывал резкое отвращение ко всяким «диким» её проявлениям: так, например, он посреди ночи «съехал» со своей первой квартиры потому, что возле его окна рос старый ясень, где жила аскефруа. Стоит ли говорить, насколько тяжело ему было находиться в доме друида, спокойно соседствовавшего с мелкими духами.       Но у Талиса было средство борьбы с этим — столь же эффективное, сколь и нелюбимое Дораном. Он делал особые самокрутки. Они притупляли чувства, помогали избавиться от его странной тревожности, но при этом отключали любые фильтры, разделявшие мысли и слова. А потому: — Не могу никак понять, чем же ты покорил этого hálfviti? Умеешь на пилоне танцевать? — Прошу прощения? — Локи недоумённо посмотрел на Талиса.       После неудачного завершения ритуала состоялось небольшое экстренное собрание, результатом которого стал вывод о том, что в голове трикстера роятся сотни проблем, но ни одна из них не связана с его магией. По крайней мере, напрямую.       В конце Талис посчитал необходимым уточнить — сноходец из Лофта никудышный: покупается на простейшие уловки подсознания, легко поддаётся эмоциям, а вместо того, чтобы подробно изучить конкретный аспект предоставленного образа, скачет от одного к другому, как какой-нибудь помешанный хобгоблин. Локи в свою очередь посоветовал взять это мнение и засунуть в задний проход, хотя, к сожалению, даже там его быстро найдут, ведь «как я мог забыть, что имею дело с seiðmað».       А теперь они в компании друг друга сидят в лавке, ожидая, пока Доран приготовит ужин. — Ну, как же: его бывшая, Кларисса, вроде бы, этим на жизнь зарабатывала до того, как они встретились. А потом она стала давать частные представления, если ты понимаешь, о чём я, — сально ухмыльнулся мужчина. — «Вроде бы»? Вы не были знакомы? — Конечно нет! — Талис звучал почти оскорблённым. — К тому моменту, как она померла, мне сколько было? Лет пятнадцать-шестнадцать? — Не скромничай, Талион, тебе почти исполнилось двадцать, когда мы встретились, — донеслось из кухни. — Иначе бы старуха тебя так просто не отпустила. — И не отпустила же, — сейдмад фыркнул, — мы от неё сбежали. Но даже так, женщина этого aumingi уже год как отдала душу богам. — Неужели? — наигранно удивился Локи, краем глаза следя за Дораном. — Так прямо и богам?       Талис лишь пожал плечами. Он действительно почти ничего не знал о Клариссе: ему было откровенно плевать на светлый образ мёртвой жёнушки Уолкера, да и сам друид не спешил делиться подробностями. О сомнительном, по его мнению, способе зарабатывать деньги он узнал совершенно случайно. В первый месяц своего пребывания в Ирландии он увидел в одном заведении её «рабочую» фотографию, из-за которой знатно подпитый Доран тогда ввязался в драку. Но Талис не собирался рассказывать об этом трикстеру, потому что, во-первых, не его дело. И, что важнее, его начинало клонить в сон — побочный эффект как его «успокоительного», так и использования магии.       Талис взбил подушку и, не обращая внимания на испытывающий взгляд младшего асгардского принца, растянулся на диване, пряча лицо в его розовой спинке. Локи, уже ничему не удивляющийся, лишь покачал головой и перебрался на кухню, к Дорану. — Ты не пел вчера. — Нет, — не отрываясь от нарезания овощей, ответил Уолкер. — И не рассказывал историю. — Не-а. — Но это твой Костёр, — Лафейсон облокотился на тумбу возле плиты и скрестил руки на груди. — Ага. — И ты не принимаешь в нём участия? — Мне не о чем говорить. — «Я живу иначе, чем все вы». — Что? — Мор так сказала.       Доран устало вздохнул и отложил нож в сторону. — Я не живу иначе, но сейчас мне нечего рассказать, уж извини, Локстер. — Мне казалось, мы отказались от этого глупого прозвища. — Возможно, но ты всё ещё Локи и всё ещё трикстер. Когда станешь кем-то другим, необходимость совмещать эти ипостаси пропадёт, и я перестану.       Уолкер снова занялся овощами. Локи оставалось только наблюдать за отточенными движениями и думать.       Первая их попытка не увенчалась успехом; а будет ли вообще вторая? Он никогда не считал себя пессимистом, но что, если у них ничего не получится? Что, если путы Одина настолько сильны, и он навсегда застрял в Мидгарде? Стоит ли ему привыкать к быту и, следуя сыновьему примеру, обзавестись здесь простой жизнью? Нет, ведь сосланному когда-то Тору удалось отвоевать благосклонность отца. Тогда что, если единственное решение — его раскаяние? Ну уж нет, он ещё не настолько отчаялся. Но, хорошо, что, если всё пойдёт по плану, и он сам вернёт магию? Куда ему идти? Что делать? Да и чей это на самом деле план? Его? Одина? Может, Фригг? Или же… — Хватит ломать голову над тем, что тебе неподвластно, — нарушил Доран тишину и слегка толкнул его бедром. — Лучше помоги с мясом, иначе ужинать мы будем уже завтра.