Сквозь века

      Обеденный зал пустовал. Сидя перед переполненными различными яствами тарелками, Клаус слушал неровное дыхание ветра, который будто пытался прорваться в дом сквозь закрытые ставни. В холле постукивал каблуками дворецкий, скучающе расхаживавший из стороны в сторону, а за стенкой гремела кастрюлями кухарка. Служанка напевала незамысловатую песенку себе под нос, протирая каминную полку, а на улице послышался стук копыт, когда кого-то занесло на эту сторону холма. Слишком много лишнего шума! Как может быть столько разных звуков, когда в доме он в полном одиночестве — прислуга не в счет. Устало откинув голову на спинку кресла, Клаус прикрыл глаза, непроизвольно сжав кулаки. Ребекки не было, и сейчас он даже скучал по ее милому лепету, когда она была в хорошем расположении духа; Элайджа изъявил желание покинуть Клауса, считая его отношение к сестре предательски враждебным. Он был один, но вокруг него кипела жизнь, и так хотелось ее погасить. Взывая к остаткам своего здравомыслия, он вспоминал, что это не совсем верное стремление — уничтожить все, что дышит, движется и раздражает его одним существованием. Хотя когда здравый смысл работал против его желаний? Может и вправду свернуть шею старому дворецкому, а кухарке поочередно сломать каждую кость за невыносимый грохот столовой утварью? Это, скорее, оказалось бы очень весело в любой другой день, но не сегодня. Сейчас настал тот период, когда гнев вновь вернулся к стадии досады, и капризы, зарождавшиеся в душе Клауса, казались уж больно незначительными и не стоящими ни внимания, ни времени.       На лестнице послышались неторопливые шаги дворецкого, и Клаус лишь вздохнул, предполагая, что какого-то незваного гостя привело к его порогу — только этого не хватало. Меньше всего хотелось вытворять очередных нищих, якобы потерявшихся в лесу и просящих их приютить до утра, а затем уносящих с собой золотые подсвечники. Но даже их он был готов оставить в своем доме хоть на целую вечность, потому что их жалкие, грязные лица и неблагодарные действия были полностью ему безразлично. Какая разница, если дни их будут все равно сочтены через несколько лет от какой-то хвори? А он останется жить в этом проклятом доме, останется навсегда, и в итоге убийство этих поганых нищих затеряется среди тысяч других. — Милорд, к вам гостья, — послышался как всегда церемониальный голос дворецкого, когда он оказался на пороге комнаты. — На тон тише, — даже не удостоив его взглядом, пробормотал Клаус. Ему не было интересно, что за гостья. Да пусть хоть целая процессия гостей, он с места не сдвинется и глазом не моргнет. — Да, простите, что потревожил вас, — учтиво поклонился слуга, и Клаус услышал, как болезненно он стиснул зубы, когда согнул спину. Совсем старик. Сколько ему еще осталось коротать свою жизнь? Полгода, не больше. И никто в целом свете не будет жалеть о его смерти. А кто будет плакать перед надгробием Клауса? Ах да, его же нельзя убить. Таков истинный недостаток бессмертия — никогда не будет возможности узнать, кто тебе в самом деле друг, а кто — враг. — Девушка внизу представилась Софи Леруа, и…       Клаус резко прервал его, слишком неожиданно выпрямившись и вперив не то разгневанный, не то пораженный взор в слугу. Софи… Софи… Ее имя эхом отдавалось в ушах, отчего он поморщился, будто его пронзила невыносимая боль. — Ты, верно, насмехаться надо мной вздумал, старый глупец, — смерив дворецкого угрожающе холодным взглядом, произнес он, разрывая тишину, казалось, во всем доме. — Ее не может быть здесь, сегодня ведь ее свадьба, — конечно, он знал, ведь кто-то из церемониймейстеров сего торжества отправил ему приглашение как знатному гостю. Ту никчемную бумажку он тотчас же сжег, наблюдая, как пламя свечи медленно съедало каждую строчку, и упиваясь этим зрелищем, будто точно так же во огне горела свадьба Софи и ее совместное будущее с омерзительным Брэдберри. — Не извольте гневаться, Ваша светлость, я говорю чистую правду. Запыхавшаяся леди с явным французским выговором, представившаяся Софи Леруа, ожидает вас в холле.       Клаус непонимающе нахмурился: что она здесь делала, когда должна была связывать себя брачными узами с лордом? Зачем, зачем она приехала, когда он только начал забывать ее черты. Он был запутан и сбит с толку настолько, что просто уставился на дворецкого, словно пытаясь разглядеть его насквозь. Что ж, раз уж Софи здесь, то, пожалуй, она — единственный человек, которого ему не прогнать. И не оставить рядом. Нет, довольно этого! Хватит ему вести себя как мальчишка, как малолетний болван. Чувства, письма, трепет, растерянность — этого в нем нет. Не было, пока Софи не ворвалась в его жизнь, оставляя незабываемый шлейф и след на душе, которой, как он думал, у него не было.       Молча поднявшись с места, он обошел дворецкого, оставшегося в легком замешательстве из-за странного поведения герцога. Спускаясь по лестнице, Клаус почему-то счел, что там, этажом ниже, его ждал конец чего-то важного. А может, только начало? Он точно не мог объяснить, отчего этот момент был столь значимым, но ему казалось, что очень существенно увидеть Софи сегодня, даже после того, как он оставил ее, после того, как она до сих пор не решилась его потревожить. Их сегодняшняя встреча в любом случае послужит точкой невозврата.       Оказавшись в холле, он на несколько мгновений остановился, оглядывая ее. Она стояла к нему спиной, обхватив себя руками и чуть склонив голову, отчего немного неопрятные после дороги волосы спускались свободными волнами по плечам. Он не видел ее лица, но по ее закрытой позе мог сказать, что она напряжена и не уверена в правильности своего визита в этот дом. Рукой она взволнованно теребила кружевную вставку на платье. Платье! Боже святой, оно ведь свадебное. Не могла же она приехать к Клаусу прямо со свадьбы? Снова он оказался в смятении и сделал широкий шаг к ней навстречу, когда, наконец, она ощутила его присутствие. Стоило ей, действительно чуть запыхавшейся, будто после бега, взъерошенной, как маленький воробей, и встревоженной, как загнанная птица, развернуться к нему, как он тотчас встретился с ее взглядом. В ее глазах он всегда видел океан — переменчивый, но от этого не менее прекрасный, завораживающий, не позволяющий оторваться от его созерцания. А сейчас, смотря на него расширенными от беспокойства глазами, в этом белом, пусть и перепачканном, платье, с распущенными волосами, она все больше напоминала ему ангела, сошедшего с небес. А, как известно, ангелы, покинувшие свою возвышенную обитель, не могут остаться совершенными, но каждый ее изъян казался ему самим воплощением идеала. — Я пришла к вам, — робко произнесла она, — после всего, что только происходило в моей жизни за последнее время, вы тот человек, с которым я хочу остаться, — она сделала неуверенный шаг в его сторону, не зная, как стоило сейчас себя вести. Если Клауса ее появление здесь ввело в полное смятение, то ее замешательство превосходило его в сотню раз. Она сделала, пожалуй, самый трудный выбор в своей жизни и боялась, как бы последствия не оказались плачевными. Поменять всю жизнь раз и, возможно, навсегда — кто такого не испугается? — Я ведь сказал вам все в своем письме, — пытаясь сохранить самообладание и рассудительность, вспоминая, как это всегда делал старший брат, отозвался он. — Вы теряете нечто очень важное, когда уходите от брака с лордом, вы не должны этого делать. Вам не стоит тянуться ко мне, — переча самому себе этими словами, он чувствовал, как что-то предательски кололо в сердце. — Хотите, чтоб я признала, что вы меня недостойны? — чуть более бойко поинтересовалась она. — Да, у вас скверная репутация и точно такой же характер. Да, каждое ваше действие и слово наводит на странные подозрения. Да, вы постоянно ставите меня в неловкие положение, но если не то тепло, какое я чувствую рядом с вами, если не та безмятежность, которая меня охватывает в вашем присутствии, являются прямым доказательством, что вы мне небезразличны, то я не знаю, зачем вообще тогда чувствовать что-то, — она снова шагнула ближе к нему, а Клаус не смел ее прервать, потому что она сейчас озвучивала то, что порывался сказать и он. — Если не то, что вы делаете со мной, называется исцелением от всех душевных ран — я останусь безнадежна больна, — продолжала она отрывистым от волнения голосом. — Если не вам должно принадлежать мое сердце — оно навсегда будет затянуто тисками и истерзано одиночеством. Если не ваши речи вдохновляют меня и вразумляют, то я буду неразумна и безутешна. Если, в конце концов, не вы достойны меня, то никто не достоин, и я не достойна никого! — оказавшись почти вплотную к нему, завершила она, опасаясь, что все ее слова ни к чему не приведут. Вдруг осознав, что он настолько близко, что дыхания их соприкасались, она вздрогнула, но не отстранилась. Пусть он будет близко — даже непозволительно. Нет рамок, нет границ, она их сотрет, потому что слишком долго находилась в их плену. — А я все никак не могу понять, чем вы отличаетесь от тысяч других женщин, — прошептал он, чуть склонив голову, будто желая осмотреть ее под другим углом. Но с любой стороны, как бы он ни рассматривал ее лицо, она оставалась все так же совершенна. Возможно, кому-то ее по-детски упрямо вздернутый носик, полные самых разных эмоций, вечно выдающие ее состояние, большие глаза и по-доброму наивно поднятые брови покажутся забавными, но Клаус в этом видел очарование. Ему была доступна любая светская красавица, названная эталоном, но они не были ему нужны. Ни одна женщина на всем белом свете не стояла рядом с той самой по-детски доброй и наивной Софи. Она всех затмила и продолжала околдовывать его своим обаянием, своими убеждениями, своей робостью, за которой надежно крылось дикое, необузданное пламя. А она и не знала, что в глазах великого Первородного гибрида стала единственной достойной внимания и проявления чувств. Ну и пусть же он их проявит. Она разбила собственноручно то стекло, что их разделяло, почему бы и ему не пойти к ней навстречу? Он ведь хотел, хотел, чтобы больше никогда она не уходила, чтобы ни расстояние, ни время, ни люди их не разлучали. Она поспорила с Судьбой, поспорит и он. Ради нее.       Обхватив ее тонкие пальцы своей теплой ладонью, Клаус вновь взглянул ей в глаза. Снова утонул в глубоком море. А она вновь оказалась загипнотизирована его взглядом, как при их самой первой встрече. Софи не знала, сколько могла простоять вот так, не разрывая ни на секунду зрительный контакт, но внезапно он коснулся ее губ своими. Она замерла, не зная, как поступить, но уста его были такими мягкими, что нельзя было не поддаться им навстречу.       И может быть, этот миг, когда наконец на второй план отошло все то, что лежало тяжким грузом на плечах, и был момент истинного счастья, ради которого стоило бороться.