Прикосновения

      Торью уверена: лучшее, что она может делать — просто не мешать. Не лезть, не трогать, не вмешиваться в его жизнь. В конце концов, вспомнить уже, что он Учиха, а она Сенджу, и пусть ани-чан и Мадара решились заключить мир, столетия вражды это пока ещё не перечёркивает. Да и мало ли, с кем сам Мадара быть хочет?       Торью берёт клинок и в который раз протирает его, и смотрит, щурясь, на своё отражение, близко-близко наклоняясь к мечу, и в очередной раз кривится. Изуна, чтоб его биджу сгрыз, куда ближе к канонам женской красоты, чем она!       Светлая тонкая кожа, которая легко идёт некрасивыми красными пятнами и шелушится, стоит задержаться на солнце и забыть вовремя умыться или использовать с таким трудом выученную лечебную технику. Чёткие шрамы, до сих пор болезненно ноющие, стоит их чуть сильнее задеть, — Торью всегда была уверена в правильности своего выбора, ей нужна была такая зримая, ощутимая память о потерянных братьях, которых она не уберегла, но… Тобирама вздохнула. Память о братьях, отражение её боли, её горя — и клеймо. Знак того, что не смогла и не справилась.       Хотелось уже отложить клинок в сторону, отвлечься от мучительного созерцания, но она просто не могла отвести взгляд, подмечая всё новые отвратительные детали. Да хотя бы глаза: она плохо и нечётко видит то, что вдалеке, как бы ни трудился брат, сколько бы лекарств она себе ни составляла, а потому — постоянно щурится. И от яркого солнечного света — больно.       Торью коснулась подбородка, гладя шрам, и спрятала меч в ножны, с силой потерла лицо, взъерошила волосы. В конце концов, она просто не знает, каково это — быть девушкой. Она не понимает и не желает понимать прелести украшений и новых кимоно, не хочет путаться в многослойной одежде, не желает наносить на лицо косметику, боится и думать о собственном ребёнке… и уж совершенно точно не может встать рядом с главой клана как его жена. Просто не примут, даже если позволить себе забыть, что она — Сенджу.       И всё же… Зачем вообще она об этом думает? Какой в этом смысл? Мальчишкой быть лучше. Куноичи куда более свободны, чем гражданские, но следить за своей речью и должной почтительностью им приходится тоже.       «Мальчишкой. Быть. Лучше», — мысленно повторяет Торью, и каждое слово — как удар тяжелого кузнечного молота. Какой вообще смысл желать того, что ей никогда не будет доступно?       Больше всего Торью хочется никак больше не пересекаться с Мадарой. Посылать к нему клонов, убегать из селения на миссию подальше, заниматься чем-то другим, совсем другим, что никак не интересует главу клана Учиха.       Наивно думать, что она действительно так сделает. Так же, как и обычно, она приходит в их комнату, закапывается — сегодня даже в буквальном смысле этого слова — в бумаги.       Мадара приходит гораздо позже. Почувствовав на себе его взгляд, Торью зябко поводит плечами и тянет выше ворот, пряча горло. Взгляд давит — и она поднимает голову, чтобы застыть, видя алые глаза. В них нет томое, в них совсем иной рисунок, и это пугает куда больше. Учиха кивает, он чуть улыбается, смотрит, как на добычу. Торью чувствует: была бы зверем — сейчас она не только бы шерсть на загривке вздыбила, но и шипы отрастила бы.       — Твой брат просил меня сначала поговорить с тобой.       — И? — Торью тянется за очередным чистым листом.       — Я согласился. Он просил не убивать тебя.       Она пожимает плечами и придирчиво разглядывает кисть, прежде чем обмакнуть её кончик в тушь.       — Ещё он говорил, что у тебя есть какая-то тайна, которую он сам рассказать не может. Сам признаешься?       — Это вас не касается.       Хотя Торью уверена, что выглядит всё так же спокойно, внутри — буря. Смятение. Ани-чан всё-таки слишком болтлив — а она совершает слишком необдуманные поступки.       — Вот как, — Мадара сцепляет пальцы в замок и смотрит поверх них в окно. — Тогда предложу вот что. Твой брат настоял, чтобы я сразился с тобой. Тренировка, ничего особенного. Я не буду использовать иллюзии, не воспользуюсь теми техниками, какие мне доступны благодаря моим глазам — только нин, кен и тай.       Торью хмурится, чувствуя подвох. Озвученное слишком интересно звучит, чтобы отказываться, ведь Мадара — сильнейший из клана Учиха.       — Когда?       — Да хоть сейчас. Думаю, на сегодня уже довольно, — он почти брезгливо отодвигает от себя стопку листов.       Торью кивает и педантично собирает всё своё. Аккуратно раскладывает по местам бумаги, промывает кисти, собирает черновики: в таком может быть полезна каждая мысль, даже не попавшая в окончательный вариант. Мадара терпеливо ждёт, прежде чем сорваться с места. На полигоне, тем не менее, Торью всё равно оказывается быстрее — благодаря уже ставшей любимой технике.       Учиха хмыкает, увидев её. Секундная заминка — и его чакра вспыхивает большим огненным шаром. Торью прячется за гибким телом водяного дракона и прыгает в сторону, дальше, дальше, пряча чакру. Оказавшись за деревьями, она прикусывает палец и быстро рисует метку. Мадара в лёгком замешательстве и явственно недоволен.       Он куда более сильный противник, а Торью чувствует себя уставшей и измотанной, и она не уверена, что сейчас двигается действительно скрытно, не выдавая себя. Огненные цветы, совсем рядом. Угадал или почувствовал? Но нет же, она хорошо скрыла чакру…       Торью убегает, Торью размышляет, как вообще подступиться к этому чересчур сильному для неё противнику. Сделав почти полный круг, она останавливается, с лёгкостью белки взлетает в густую крону и прислушивается.       — В эту игру можно играть вдвоём, Тобирама, — насмешливо тянет Мадара. Он рядом, но, похоже, пока ещё её не видит.       Торью колеблется — и прыгает вниз, выхватывая клинок. Учиха оказался достаточно быстрым, чтобы не только отскочить в сторону, но и не оказаться безоружным. Его меч чуть длиннее и тяжелее, и это немного неудобно, как неудобно и место боя. Особенно Мадаре. Особенно потому, что Торью не даёт ему времени сложить печати.       Успех незначителен — царапина у неё на щеке и на тыльной стороне ладони, у него — распоротый рукав и порез чуть ниже колена, неглубокий, не мешает двигаться.       Учиха всё медленнее, смотрит задумчиво. Его внимательный взгляд куда острее его клинка. Торью старается не обращать внимания. Ей кажется, что Мадара уже просто устал, как и она сама, ведь в эту ночь ей снова не удалось выспаться.       Удар! Учиха не смог выбить меч из руки, но Торью теряет равновесие и оказывается прижатой к дереву. Лицо Мадары снова близко-близко, и она смотрит ему в глаза, не щурясь, прямо, заворожённая.       — Ты слишком много от меня бегал, Сенджу, — он ухмыляется. — Так что за тайну ты скрываешь, м?       Торью отводит взгляд, смотрит в сторону, вниз. Лёд — на губах и между лопаток, и ладони холодеют. Об этом сейчас знают только старейшины и ани-чан — и больше никто.       — Пожалуйста…       Учиха смотрит на неё внимательнее, будто впервые видя, касается кончиками пальцев подбородка, заставляя приподнять, проводит ладонью по горлу, оттягивая ворот, его рука двигается ниже. Торью дрожит. Ей слишком плохо, чтобы рисковать сбежать с помощью той техники, нет угрозы для жизни. Её просто трясёт.       Мадара выпускает её, отходит на шаг, смотрит ниже. Задумчиво хмыкает.       — Так ты — девушка?       Торью жмурится и замирает. Она дрожит так, что это наверняка уже заметно.       — Я буду молчать об этом, — в его голосе нет удивления. — Возвращайся, я снова займусь бумагами.       Она открывает глаза лишь тогда, когда чувство чакры подсказывает, что рядом больше никого нет, и лишь тогда позволяет себе сползти на землю. Обхватывает руками колени, скрещивает лодыжки, дышит на счёт. Странно пусто, странно больно, странно горько. Выплакаться — но глаза сухие.       Торью сидит так долго, очень долго. Когда она заставляет себя встать и поправляет ворот, её руки уже больше не дрожат, а на лице — привычная маска.       Можно делать вид, что ничего не случилось и всё так, как прежде.       Она сама обязательно в это сможет поверить.